Военный канон Китая - Малявин Владимир Вячеславович - Страница 19

В сущности, природа круговорота Пути, его альфа и омега – это состояние бесформенного Хаоса. Однако если в начале круговорота мы застаем хаос первозданной нерасчлененности бытия (так называемое состояние Беспредельного – у цзи), то в конце его мы приходим к культивированному хаосу досконально эстетизированной, осмысленной до последних мелочей жизни – состоянию Великого Предела (тай цзи). Эти два вида Хаоса – природный и человеческий – подобны друг другу не логически, а так, как и полагается реальностям текучим, ежемгновенно самоустраняющимся: они сходятся по своему пределу. Эту запредельную точку схождения несходного древние китайцы и называли Дао, или Великий Путь – путь всех путей. В Дао все уникально и все сообщительно, все одновременно рождается и погибает, все единственно и едино, все свершается – и ничто не преходит.

«Война – это путь обмана», – говорит Сунь-цзы, сводя воедино два, по видимости, несовместимых понятия: истину и ложь. Мы видим теперь, что он говорит это совершенно серьезно, имея на то самые веские основания. Именно этот почти скандальный постулат лежит в основании всей системы китайской стратегии. Каждый маневр искусного стратега изначально неоднозначен: он может восприниматься и как реальность, и как иллюзия. Более того, он обманчив в своей реальности и реален в своей обманчивости. У противника просто не остается шансов: любой его выбор обернется против него. Напротив, «понимающий полководец» у Сунь-цзы имеет свободу выбора статуса маневра и, следовательно, способен прочно владеть инициативой. Он сам определяет то, что принимают за «действительность».

Между тем круговорот метаморфоз реальности, взятый как целое, в его родовом моменте существования, выявляет еще более высокий уровень «чистой событийности», где «путь обмана» предстает в его непреходящем, абсолютном виде – как не-двойственность внутреннего импульса движения и его внешнего «следа», то есть «предшествующего» и «последующего» моментов событийности. Напомним, что событийность – эта подлинная основа практики – принадлежит области «воли», или непроизвольного помышления, открытости «сердца» зиянию бытия, где личное сходится с вселенским, условное – с безусловным. «Правда» обмана указывает на априорную и неизменную по отношению к актуальному опыту реальность, которая в зависимости от условностей культуры и личных предпочтений может получать очень разные определения, начиная с «литургической смыслонаправленности действия» Э. Левинаса и кончая «абсолютным воображением» К. Юнга или «имагинативным абсолютом» русского ницшеанца Я. Голосовкера.[15]

В свете такого рода виртуальной глубины Пути как «вечного начинания» раскрывается временное измерение «обмана», которое предстает неисчислимым разрывом между символической матрицей практики и внешними формами. «Показывай формы противнику (или: заставь противника принять форму), а сам пребывай в бесформенном», – гласит максима Сунь-цзы. Эти слова лишний раз напоминают о том, что в китайской стратегии видимые, пространственные метаморфозы диспозиции войска очерчивают символическое пространство событийности, которое лишено протяженности и являет собой, можно сказать, чистую длительность, «протекающую вечность» – символическую дистанцию между «семенем» и «плодом» событий. Именно такую природу имеет знаменитый китайский идеал духовного достижения гунфу, который означает, собственно, «свободное время», «время неделания». Гунфу – это действие «адекватное времени в целом»,[16] отсутствие и покой, навлекающие творческое изобилие жизни, предельная наполненность вселенской пустоты. Как сама реальность Пути, оно может быть мыслимо лишь как (ра) схождение противоположностей, парадоксальное не-единство разрыва и преемственности, всеобщности и единичности.

Китайской стратегии, таким образом, неведомо самое понятие «паузы в военных действиях», которое занимает столь заметное место в стратегической концепции Клаузевица.[17] Здесь отсутствие конечных форм выступает условием всех превращений и всякой действенности вообще. Стратегия по-китайски осуществляется в инобытии движения – покое, незримо пронизывающим все перемены мира. Она требует кропотливой, упорной и вольной работы сознания в каждое мгновение времени. Благодаря этой работе исподволь наращивается стратегическое преимущество, которое в соответствующий момент внезапно раскрывается и приносит победу.

Такова подоплека оппозиции, составленной двумя, пожалуй, наиболее самобытными понятиями китайской стратегии: «потенциала» (ши) и «удара» (цзе, цзи). Термин ши переводится в западной литературе словами «мощь» (Н. И. Конрад), «сила вещей» (Ф. Жюль ен),[18] «энергия» (С. Гриффит, Ли Юйжи), «конфигурация» (В. Мэйр), «стратегическое преимущество» (Р. Эймс) или даже дух. Оно фигурирует уже в древнейших сочинениях о военном искусстве, а среди древних философов ему уделяли наибольшее внимание законники, которые употребляли его для обозначения нелокализуемого и потому неотразимого воздействия власти государя.

В книге Сунь-цзы ши составляет пару с понятием «формы», «диспозиции» войска (син). По мнению современного китайского исследователя Го Хуажо, «син – это субстантивность в движении, а ши – это изменение субстантивности».[19] Определение Го Хуажо хорошо показывает глубокую двусмысленность ключевых понятий китайской стратегии. Трудность их понимания для европейского читателя заключается в том, что оба они совмещают субъективное и объективное, духовное и материальное, актуальное и виртуальное измерения.[20] Это в особенности касается понятия ши. Оно, несомненно, имеет отношение к актуальной обстановке, но внешние обстоятельства значимы в его свете лишь постольку, поскольку они вовлечены в динамизм жизненных метаморфоз – реальности скорее экзистенциальной. Понятие ши, таким образом, и постулирует данность мира, и снимает ее, предполагает предметный анализ и упраздняет его. Аналогичным образом оно утверждает неограниченную силу всеобщего потока жизни, и помещает эту силу в область предвосхищения мира, указывает на «потенциал ситуации», дающий стратегическое преимущество. В нем все вещественное претворяется в единый беспредметный порыв жизненной стихии. Для аналитического ума оно представляет неразрешимую загадку.

Стратегия, по Сунь-цзы, есть стяжание силы-ши, свершающееся в каждый момент времени и в конечном счете дающее кумулятивный эффект подобно тому, как умелое обращение с кнутом позволяет наращивать силу удара, передавая его импульс к кончику кнута. Так же трактуется «обретение силы-ши» в боевой гимнастике тайцзицюань, где полем (точнее, сферой) распространения и увеличения этой силы является и собственное тело, и взаимодействие с противником. Правда, эта сила есть величина не столько количественная, сколько качественная, относящаяся к знанию второго уровня – тому, что дается метанойей. Речь идет о силе самопревращения бытия, и его прообразом в природном мире для Сунь-цзы (которого, наверное, поддержал бы в этом пункте Лао-цзы) является вода – стихия вечнотекучая, не имеющая постоянной формы. Говоря конкретнее, сила-ши наращивается круговоротом взаимопорождающих «форм» военных действий, именно поэтому ею можно «овладеть», хотя нельзя использовать как инструмент. И по той же причине владение ши не требует усилий. Применение ши, согласно разъяснению Чжан Юя, есть такое действие, в котором «силы прикладывается предельно мало, а результат военных действий предельно велик».

Один легкодоступный пониманию исток понятия ши лежит в идее цельности мирообраза, создаваемого всеми отношениями между вещами. «Потенциал ситуации» и питаемая им власть всегда пребывают в бесконечно сложной паутине связей. Поэтому власть не может держаться без мистической ауры и торжественного декорума. Как гласит древнекитайское изречение, червяк, несомый облачной дымкой, может казаться грозным драконом, но стоит дымке рассеяться, и он оказывается всего лишь червем. Самосокрытие «силы вещей» в своей ауре, как мы уже знаем, полностью соответствует природе стратегического действия.