Крах династии - Шхиян Сергей - Страница 17

• Предыдущая
• 17/67
• Следующая

Выглядел больной в свете нескольких восковых свечей вполне бодро, вот только под глазами были мешки.

— Питаетесь, как я велел? — спросил я.

Боярин посмотрел на меня с недоумением, явно не понимая, к чему я клоню. Тогда я перечислил то, чем ему можно питаться. Судя по его реакции, любящий сынок попросту забыл пересказать отцу мои рекомендации по диете. Впрочем, и папу советы не заинтересовали. Оказывается, он хотел поговорить со мной о другом, жизненно важном, о политике.

— Как там царь? — с тревогой спросил он. — Что говорит о царевиче Дмитрии?

— С царем все хорошо, здоров, а о Самозванце я с ним не разговаривал, — ответил я, обратив внимание на то, что Самозванца боярин назвал царевичем. — Так вы думаете, что в Путивле сидит сын Иоанна Васильевича, Дмитрий? — в свою очередь спросил я.

Боярин смутился, глянул невинным, младенческим взором:

— Я избирал Бориса Федоровича в цари, мне негоже сомневаться.

— Да, я так и думал, — кивнул я, а сам подумал, что от Блудовых нам нужно срочно съезжать. И сын нехорош, да и отец не лучше. И то, что нас срочно попросили вернуться с постоялого двора в боярский дом, не имеет никакого отношения к благодарности за спасение от болезни.

— А ты еще будешь у царя? — осторожно спросил Блудов.

— Буду, — ответил я, — завтра.

— Узнай там, как и что, — просительно проговорил он, — кто из больших бояр руку Федора держит. Мне по болезни пока самому не встать, а люди всяко болтают, не знаешь, кому верить.

— Постараюсь, — пообещал я и, чтобы прекратить бесполезный разговор, пожелал. — Выздоравливайте.

— Завтра с утра придет поп Сильвестр, молебен отслужит, осенит животворящим крестом, может, и встану.

— Ну, тогда флаг тебе, боярин, в руки, — пожелал я, направляясь к выходу.

В нашей светелке меня с нетерпением ждали соратники. Отец Алексий — похвастаться новой рясой, Ваня Кнут — рассказать о впечатлениях о великом городе.

— Завтра паду в ноги патриарху, буду молить о введении в сан, — сказал поп, когда мои показные восторги по поводу его нового одеянии пошли на убыль. — Негоже попу быть без рукоположения.

Я в тонкостях посвящения не разбирался, просто пожелал ему успеха и отпросился отдыхать. День был тяжелый, впечатлений было столько, что без нормального сна со всеми ими было не разобраться.

— Ладно, ложись, коли устал, — разрешил отец Алексий, — только потом не жалуйся, что я тебе не налил!

— Хорошо, не буду, — пообещал я, задувая лучину.

Однако поспать мне так и не удалось. Не прошло и часа, как во дворе собаки подняли лай, в доме начался шум, и нам в светелку вломились два стрельца с приказом немедленно прибыть во дворец.

Стрельцы были верхами, с оседланной лошадью для меня. Пришлось, даже не сполоснув лица, спешно одеваться и ехать в Кремль. В Москве, как обычно, полыхало сразу несколько пожаров, но небольших, локальных. Улицы были пусты, и мы, скоро проскакав под аркой Боровицкой башни, оказались внутри крепости.

В царском дворце меня без задержки отвели на половину Федора Борисовича. В светлице, ярко освещенной сразу десятком свечей, сидели все трое Годуновых. Марья Григорьевна тихо плакала, вытирая глаза полотенцем, Ксения сидела на скамье, безучастно глядя в темное окно, юный царь быстро ходил туда-сюда по комнате.

— Добрый вечер, — поздоровался я, останавливаясь в дверях.

Федор мельком взглянул на меня, кивнул и продолжил метаться по комнате. Ксения позвала:

— Входи, садись.

Я прошел, сел подле царицы. Догадаться, что здесь проходит семейный совет, было несложно. Видимо, Ксения все рассказала родным, и те, не утерпев до утра, решили учинить мне допрос. Несколько минут все молчали, потом царь остановился посередине светлицы, повернулся ко мне:

— Ксения сказала, что ты человек из будущего, это правда?

— Правда, — подтвердил я.

— И все остальное тоже правда? — задал он следующий вопрос, видимо, намеренно ничего не называя своими именами.

— Да, и это тоже правда.

— Когда? — опять спросил он, не уточняя, что именно.

— В начале июня, точного числа не помню, кажется, до десятого.

— И ничего нельзя сделать, все уже свершилось? Свершится? — поправился он.

— Этого я не знаю. Я уже говорил Ксении, что о вашем времени известно мало, я рассказал то, о чем читал. Если что-то сейчас удастся изменить, то, наверное, изменится и будущее, Но об этом я смогу узнать только когда вернусь домой, если, конечно, мне удастся вернуться.

— Я не дам себя убить! — порывисто воскликнул юноша.

— Господь дал нам жизнь, Ему и знать, когда ее забрать, — вмешалась в разговор Марья Григорьевна. — Все в руках Его, а нам должно каяться и молиться.

Однако молодой человек не проявил такого же, как мать, христианского смирения, сжал кулаки и попросил:

— Расскажи, все что знаешь!

Я опять начал с преамбулы, что их время для нас древнее и темное. Что на первый взгляд нам известно довольно много, но за точность информации никто поручиться не может. Объяснил, что история составляется по отдельным дошедшим через несколько рук, кем-то записанным рассказам, редким письменным свидетельствам очевидцев и сохранившимся документам.

Годуновы слушали молча, пытаясь вникнуть в незнакомую и непонятную им систему мышления. Даже Федор приостановил свой бег, стоял, прислоняясь плечом к стене. Покончив с предисловием, я рассказал все, что знал о грядущем государственном перевороте. Упустил только подробности их гибели и судьбу Ксении.

Федор это тотчас отметил:

— Что будет с нами? Мы погибнем?

Я развел руками. Мария Григорьевна начала шепотом молиться.

Состояние было такое тягостное, как будто в комнате уже был покойник.

— Значит, выхода нет?

Вопрос, честно говоря, был не по адресу. Объяснять и доказывать, что Борис Федорович был и объективно, и субъективно не самым лучшим правителем, что у него осталось слишком мало сторонников, которые но побоятся рисковать собой ради его семьи, я не мог. Осталось предложить:

— Может быть, раза в два повысить жалование стрельцам, приблизить к престолу несколько влиятельных боярских родов, выпустить из темниц невинно осужденных, тех же Романовых?

— Ничего не получится, — грустно сказал Федор. — Казна пуста. Отец во время голода почти все раздал. А если пообещать и не выполнить, то будет еще хуже.

— Подумайте, пока есть время, может быть, можно найти выход. Я, к сожалению, ничем не могу помочь, просто не знаю, что у вас тут делается...

— Пойдешь со мной завтра в Боярскую думу? — неожиданно предложил царь. — Может быть, что-нибудь присоветуешь. На свежую голову виднее...

— Хорошо, почему не пойти, — сразу же согласился я, — никогда еще не был на заседании правительства.

— Вот и хорошо. А пока утро вечера мудренее. Идите по своим покоям. Матушка, я тебя провожу.

Федор с царицей вышли, мы остались вдвоем с Ксенией. Она тоже встала и внимательно смотрела на меня.

— Ладно, прощай до завтра, — сказал я, с трудом представляя, как в середине ночи смогу добраться до имения Блудовых.

— Проводишь меня? — попросила девушка.

— Да, конечно.

Она пошла к выходу, я двинулся следом. Собственно, провожать ее было особенно некуда, разве что на другой конец коридора. Мы дошли до ее покоев. Она открыла дверь, вошла, а я остался наружи. Ксения, оглянулась через плечо, удивилась:

— А ты что не входишь?

Почему я не вошел, мне было понятно, а вот ей, кажется, не очень.

— Пойдем, у меня опять болит голова, — спокойно сказала она.

Мне осталось только вздохнуть и последовать за ней, однако совсем не в том качестве, в каком бы хотелось. Не успели мы войти, как поднялся шум и началась беготня. Заспанные полунагие «фрейлины», которые, оказывается, ночевали вповалку тут же в покоях царевны, рьяно демонстрировали свою преданность хозяйке. Ксения устало махнула рукой, и все разом успокоились.

— Спите, — велела она и кивнула мне в сторону своей опочивальни. — Пойдем, еще полечишь меня.

• Предыдущая
• 17/67
• Следующая