Царская пленница - Шхиян Сергей - Страница 54

• Предыдущая
• 54/68
• Следующая

— Если ими пользовался хозяин, то вряд ли они ворованные. К тому же кареты хоть и хорошие, но не редкие.

— А когда ты, барышня, будешь делить деньги? — спросил Митя

— Можно прямо сейчас, но это займет много времени. Лучше посчитаем и поделим по дороге.

Опять мне никто не возразил. Похоже, что я окончательно захватил лидерство. Стал новоявленной атаманшей.

— Еще вопросы есть? Если нет, можно запрягать лошадей и выезжать.

— А с рухлядью что будем делать? — спросил Митя и показал на лежащую кучей старинную одежду.

— Оставим здесь.

— Ладно, пошли запрягать, — поднявшись со своего места, сказал Полибин. — А что делать с вашей коляской?

— Оставим, все равно у нас нет лишнего кучера.

Однако как ни спешили мои спутники, выехать нам удалось только в два часа ночи. Погода была нам под стать — разбойничья. Обе кареты оказались, что называется «на ходу», но мужикам пришлось долго возиться с упряжью.

Я взял на себя миссию поджигателя. Хотя вблизи разбойничьего притона и не было деревень, такой масштабный пожар могли заметить, поэтому пришлось придумывать, как обезопасить свой отъезд, чтобы его не связали с поджогом. Я применил одну простенькую схему: сделал «мину замедленного действия». Она сработала, и далекие сполохи на месте мызы мы увидели тогда, когда уже ехали в сторону Москвы по столбовой дороге.

Как ни странно это звучит, но никаких неприятностей до самой конечной точки нашего пути, Шуи, с нами больше не случилось.

Даже в наши дни город Шуя с трудом может считаться крупным культурным и промышленным центром: 70 тысяч жителей несколько ткацких фабрик, пара заводов.

В старину Шуя называлась Борисоглебской слободой, как видно из грамоты Иоанна Грозного, данной в 1574 году дворянам Лазаревым. Иван Грозный отдал ее «в кормление» боярину Игнатию Васильевичу Голохвастову; а в 1566 году грозный царь присоединил ее вместе с волостями к опричным городам, то есть сделал своей личной собственностью; затем пожаловал Шуе «земли под новые дворы и животине на выпуск». В 1609 году Шуя была разорена поляками; потом вновь сильно пострадала при набеге литовцев, казаков и прочих. В 1654 году ее посетила моровая язва, от которой люди вымерли «без остатка» в 90 дворах (из 211). В 1708 года Шуя была приписана к Московской губернии, позднее сделана уездным городом Владимирского наместничества, а потом — Владимирской губернии. В середине XVIII века ее обнесли с трех сторон валом и рвом. С четвертой стороны ее защищала река Теза.

Мы въехали в город через широкие ворота, закрывающиеся только в темное время суток. Город был самый обычный, как две капли воды похож на город Троицк, с которого начались мои странствия по России. Его украшали несколько каменных и деревянных церквей, торговые ряды с лабазами, главной была центральная улица, на которой жила «чистая» публика и местный бомонд.

Оба наших офицера были связаны с этими местами, у родителей Семидольного в Шуйском уезде было небольшое именьице в шестьдесят душ крестьян, у Полибина тетка служила игуменьей местного женского Всехсвятского монастыря.

За время, проведенное в пути, отношения в компании сильно видоизменились: Полибин, после разборки с бандой, выказывал мне большое уважение, без напрягов слушался советов, но ухаживать перестал; Аркадий по-прежнему сох по Юлии, навязчиво пытался быть ей полезным, разве что перед ней не стелился, но в сближении не только не продвинулся вперед, напротив, мне казалось, она делалась с ним все холоднее.

После взрыва страсти на столе в зале сатанинской мызы, наши близкие отношения с Юлией прекратились. Даже когда нам несколько раз случалось ночевать вдвоем в одной комнате, она не давала ни малейшего повода к их возобновлению. И вообще, после нашей встречи с бандой, Юлия изменилась. Она стала задумчивой, больше молчала и смотрела вокруг каким-то отрешенным взглядом.

— Где здесь монастырь? — спросил я Полибина, как только мы попали в город.

Он указал.

— Зачем вам здесь оставаться, — заволновался прапорщик, опасаясь потерять Юлию. — Поехали к нам в имение, это всего пятнадцать верст. Батюшка и матушка вам будут рады!

— Никак нельзя, — в который раз начинал ему втолковывать я. — У нас с Марией обет, а у вас с Александром отпуск. Нам время собирать камни, а вам их разбрасывать.

Однако библейская мудрость никак на него не действовала, он начинал клянчить, почти плакать, не замечая, что становится смешным. Полибин стыдился такого поведения товарища, наедине пытался его урезонивать, но все впустую.

— Мы с Аркадием тоже сегодня можем остановиться в монастырском странноприимном доме, — нашел компромисс Александр. — Я повидаюсь с теткой, а завтра мы поедем дальше.

Меня такой расклад устраивал. Последние дни от предвкушения встречи с Алей я и сам был не очень адекватен. Как только оставался один или ложился спать, сразу же налетали воспоминания, потом наползали страхи и за нее, и за прочность наших отношений. От недосыпа и нервного напряжения я начинал психовать, часто становился несдержан и раздражителен. В таком состоянии очаровать игуменью и добиться от нее помощи было весьма проблематично.

Я представлял романтическую тетушку Александра, ставшую монахиней после смерти жениха, хрупкой, с большими, трагическими, немного близорукими глазами и заранее настраивался на встречу с такого типа женщиной.

Всехсвятский женский монастырь оказался большим и с виду богатым. Нас вместе с лошадями и каретами без лишних разговоров пропустили в монастырские ворота, и пожилая черница указала, как доехать до странноприимного дома. Там к нам сразу подошли две послушницы (я пока не разбирался в одежде и статусе монахинь и верил на слово своим более опытным в таких вопросах спутникам) и проводили в помещения для гостей.

Полибин спросил одну из христовых невест о настоятельнице, и та сказала, что матушка больна и сегодня из своей кельи не выходила. Нас это не огорчило. Приближался вечер, мы целый день тряслись по ухабам провинциальной дороги и вполне заслужили отдых. Конечно никаких вопросов, которые могли привлечь ко мне внимание или вызвать подозрения, я не задавал. Косил под обычную богомолку и повторял все, что делали другие приезжие женщины.

Попрощавшись со спутниками, мы с Юлией поместились в одну тесную келью и, умывшись, легли отдыхать. Келья была совсем крохотная, так что при Желании мы, не вставая, могли коснуться друг друга пальцами.

— И что ты решила с Аркадием? — спросил я теперь уже бывшую куртизанку.

— А решать просто нечего, — ответила она, не проявляя к теме разговора никакого интереса.

— Но мне казалось, он тебе нравился, и ты собиралась за него замуж!

— Мне и без него есть за кого выйти замуж, — неожиданно ответила Юля.

— Неужели за Полибина?! — поразился я, удивляясь, как мог не заметить их романа.

— Очень нужно, — не менее пренебрежительно ответила она.

Больше, на мой взгляд, кандидатов в женихи не просматривалось, и я решил, что девушка имеет в виду какого-нибудь питерского поклонника, и вопроса о незнакомом кандидате не задал.

— Я выхожу замуж за Митю! — после нескольких минут молчания вдруг сказала она.

— За какого Митю? — не понял я.

— С нами ехал один Митя!

— За нашего, за разбойника?! — поразился я. — Но ведь он… — начал говорить я, и мог бы много что сказать по поводу такого странного брака, но в данных обстоятельствах это было явно лишним. — Ты уверена, что это стоит делать?

— Он увидел во мне Марию!

И опять я не сразу понял, что она имеет в виду, свое новое имя или Деву Марию. Подумав, решил, что все-таки мать Иисуса из Назарета.

— Ну, если так…

— Аркадий видит во мне простую женщину, — неожиданно горячо заговорила она. — Я ведь вижу, какими глазами он смотрит на меня!

На это возразить было нечего, хотя ничего плохого в том, что мы замечаем друг у друга половые признаки, я не видел. В конце концов, если я женщину заинтересовал как мужчина, то почему должен комплексовать по этому поводу?!

• Предыдущая
• 54/68
• Следующая