Царская пленница - Шхиян Сергей - Страница 32

• Предыдущая
• 32/68
• Следующая

Я еще не до конца отошел после вчерашнего ужина, но ломаться не стал, попросил воды умыться и живо сел за стол.

Кормила Варвара без изысков и большого разнообразия, вкусной, с душой приготовленной пищей. На обед подала свекольник с пирогами, на второе припущенную свежую рыбу.

Мы чинно сидели за столом, ели по-крестьянски, из одной миски, по очереди черпая ложками. Мне впервые довелось есть по простому русскому обычаю, за общим столом, и приходилось наблюдать за сотрапезниками, чтобы не сделать какую-нибудь неловкость. Однако все сошло благополучно, и я даже удостоился одобрительного взгляда Ивана.

Ближе к вечеру я надел сюртук с позументами, прицепил к боку шпагу и поехал в Трактир увидеться с Остерманом. Генрих Васильевич был уже слегка навеселе и встретил меня, как говорится, с распростертыми объятиями.

— Здравствуй, князюшка, — закричал он, как только я вошел в обеденную залу, подошел и облобызал в обе щеки. — Куда это ты запропастился?

— Вчера был очень занят и не смог придти, — ответил я.

— А дело твое почти решилось, — сказал Остерман, наклоняясь к самому уху, хотя нас и так никто не мог слышать — в зале было полно народа, и громко играла музыка. — Поехали в одно интересное место, я познакомлю тебя с нужным человеком.

После вчерашнего Селиванова к новому знакомому такого же рода я отнесся без особого восторга, однако возразить было нечего — сам просил о помощи. Мы вышли из Трактира и взяли дорогого извозчика с рессорной коляской и приличной лошадью.

— Познакомлю тебя с Алексашкой, да заодно посмотришь, как у нас в Питере веселятся, — пообещал Генрих Васильевич.

— Кто такой этот Алексашка? — подозрительно спросил я.

— Последний, вернее, первый в столице жулик и плут, — ответил, засмеявшись, Остерман. — Если он не поможет, то и никто не поможет.

— Он кто, чиновник?

— Можно сказать и так. Чиновник собственного департамента. Да, погоди, скоро сам увидишь.

Мы выехали на Невский, свернули на Лиговский, и поехали куда-то в направлении Волковского кладбища. Кстати, по названию улицы я вспомнил слова старой песни, написанной, кажется, еще Александром Галичем.

На Лиговке вчера

последнюю малину накрыли фраера

— И что у вас там за малина?

Как ни странно, но это понятие оказалось Остерману знакомо. Он заговорщицки подмигнул:

— Посмотришь, не пожалеешь! Малинка — пальчики оближешь!

Однако, еще не видя этой разлюли-малины, я уже начал жалеть, что даю втянуть себя в новую авантюру. Мы съехали с Лиговки в боковую улицу, и Остерман велел кучеру остановиться. Я рассчитался, и дальше мы пошли пешком.

— Извозчики — сплошь доносчики, — срифмовал ходатай по делам. — Пешим ходом надежнее.

Пропетляв по переулкам, мы подошли к усадьбе с высоким глухим забором, ничем не отличающейся от других подворий на этой глухой улочке Здесь явственно чувствовалась близость к окраине города, воздух был чище, а дворы больше и шире чем в центре Генрих Васильевич отпер «секретный» запор у калитки — потянул за спрятанную веревочку и поднял с внутренней стороны накидную щеколду, дверца открылась, и мы вошли во двор, в глубине которого, полускрытый за деревьями, виднелся большой дом.

— Вот и наша малинка! — довольно сказал ходатай, прямиком по хрустящей от свеженасыпанного песка дорожке, направляясь к таинственному зданию.

Окна в доме были или темны, или закрыты плотными шторами так, что наружу не пробивалось ни лучика света И сам дом, и парк, по которому мы шли, казались добропорядочными и унылыми. На «воровскую малину» этот комплекс не походил никаким образом, разве что на «дворянскую».

— Приготовь, князь, сто рублей, — предупредил Остерман, когда мы подошли ко входу.

— Ничего себе здесь цены! — поразился я.

— По Сеньке и шапка! — ответил он, хихикнув, как будто от предстоящего удовольствия — Это плата только за вход Если захочешь развлечься, то придется денег не жалеть.

— Ну и ну, — недоверчиво произнес я, уже совершенно не понимая, куда попал.

Генрих Васильевич негромко постучал в массивную, надежно запертую дверь, и она тотчас, как будто нас ждали, приоткрылась.

— Остерман, — тихо сказал мой спутник в темную щель. — Со мной еще один господин.

Дверь открылась шире, так что теперь мы смогли пройти внутрь по одиночке. В сенях или, если говорить применительно к этому дому — в вестибюле, куда мы попали, было полутемно. Человек, открывший нам дверь, был одет в ливрею и старомодный парик с длинными завитыми локонами, какие носили в предыдущее царствование.

Не говоря ни слова, он поклонился и указал на следующую дверь. Ее открывать пришлось нам самим. За ней оказалась освещенная несколькими канделябрами гардеробная. Навстречу нам из кресла встала высокая дама в свободно спадающем платье, с высокой, сложной прической.

— С кем имею честь? — спросила она по-французски.

Остерман ответил, назвавшись сам, и представил меня.

Дама задала еще вопрос, который я уже не понял. Однако Генрих Васильевич тотчас его перевел:

— Давай деньги!

Я протянул мадам стольник. Она сказала «мерси» и со светской улыбкой, указала на высокую двустворчатую дверь, ведущую во внутренние покои. Мы вошли в самую обыкновенную дворцовую залу с колонами, хором для музыкантов и роскошными люстрами, освещающими помещение живым светом многих сотен свечей. Негромко играла музыка, несколько пар танцевали в центре зала на вощеном паркете. Прямо-таки не бордель, а первый бал Наташи Ростовой.

Мы остановились у входа, осматриваясь. Зал был танцевальный, без мебели, с диванами и пуфиками вдоль стен. На некоторых сидели пары, кое-где одинокие женщины. Народу было немного, человек тридцать обоего пола. В таком объемном пространстве они терялись, и казалось, что людей почти нет.

— Ну, как тебе? — спросил Остерман, с улыбкой наблюдая за произведенным эффектом.

Я не успел ответить, мы увидели, что к нам направляется высокая, стройная женщина в желтом, жемчужного перелива платье. У нее была высокая, пышная прическа из смоляного цвета волос, в которую были вплетены нити жемчуга. Когда она приблизилась, я смог рассмотреть ее лицо. Невероятна на оно было мне очень знакомо.

Приблизившись, дама заговорила по-французски, Остерман что-то ей сказал, и она перешла на русский язык. Говорила она правильно, но с каким-то восточным выговором.

Только теперь я ее узнал. Невероятно, но я встречал эту женщину меньше месяца назад, при совершенно других обстоятельствах.

— Очень рады видеть вас, — сказала она с безукоризненной светской улыбкой.

— Вы, кажется, впервые здесь? — обратилась она непосредственно ко мне.

— Да, мадам, — ответил я в тон ей. — Я здесь впервые.

— Вы уверены? — почему-то спросила она, с тревожной внимательностью вглядываясь в меня. — Впрочем, кажется, вы правы, здесь вы впервые. А мы с вами не знакомы?

Ответить мне было нечего. Мы были не только знакомы, она чуть не зарезала меня. Однако я тогда выглядел совсем по-другому, и вполне понято, что узнать меня она не могла.

— Возможно, где-нибудь и встречались, — неопределенно ответил я.

А встречались мы с ней при совершенно экстремальных обстоятельствах. Эту женщину, закованную в кандалы, гнали по этапу в Сибирь. Мы пересеклись на почтовой станции, и я оказал ей медицинскую помощь. Она неправильно поняла мои намерения и готовилась вонзить в грудь кинжал.

— У меня такое чувство, что я вас знаю, — проговорила она, продолжая тревожно на меня смотреть.

Удивительно, но в нашу прошлую встречу эта женщина назвала меня, незнакомца, по имени и фамилии.

— Возможно, я вспомню позже, — пообещала она, так и не дождавшись моих комментариев своей последней фразе. — Пожалуйста, веселитесь, господа, я всегда к вашим услугам.

Улыбнувшись мне на прощанье «Турчанка», как я ее тогда назвал про себя, отошла к другим гостям.

• Предыдущая
• 32/68
• Следующая