Янтарная комната (сборник) - Дружинин Владимир Николаевич - Страница 99

• Предыдущая
• 99/122
• Следующая

Он вернется, и я начну.

Долго объяснять, конечно, не будет нужды. Он поймет сразу, — и он не скроет от меня, если выяснилось что-нибудь об Акселе.

— Нет, нет, — услышал я наконец. — Ничего такого, что прямо касалось бы Акселя. Но вообще она, может быть, и замешана. Покойная владелица кафе была связана с оккупантами. Она, видимо, рассчитывала на их возвращение, так как держала у себя документы явно обличающего свойства.

Значит, недаром говорили: она выдала Акселя! Знал бы я, когда она была жива…

— Старая ведьма умерла, и теперь с нее взятки гладки, — сказал я, положив на скатерть кулаки. — Что теперь можно сделать? Не вызовешь ее на суд с кладбища.

Я думал вслух, глядя на свои кулаки, совсем черные на скатерти Арвида, и, забывшись, отпустил словечко, неуместное в присутствии бургомистра.

— Извините, что я грубо выразился, — сказал я. — Но что же это, господин Скобе? Покойница Энгберг жила себе припеваючи, копила деньги и при фашистах и после… А мой Аксель…

— Успокойся, Ларсен, — остановил меня Арвид.

— Да, верно, верно, — и я убрал кулаки со стола. — Вы уж извините, господин Скобе. Но я должен знать всё об Акселе. Не должен человек исчезать как дым. Нельзя этого допустить. И если его нет на свете, я должен знать, почему его нет, господин Скобе.

— Понимаю тебя, Ларсен, — проговорил он, пристально посмотрев на меня. — Судьба Акселя мне тоже не безразлична, можешь быть уверен. У меня лично составилось мнение… Мне не хочется огорчать тебя, но мне кажется, тебе следует приготовиться к самому худшему. Аксель попал к русским.

— Не может быть, господин Скобе, — сказал я.

— На твоем месте, Ларсен, я не стал бы утверждать в такой категорической форме.

— Русские не стали бы его держать, — сказал я. — Он был бы давно дома, господин Скобе. Господи, неужели вы серьезно думаете?

— Совершенно серьезно, Ларсен. Я сам боготворил русских! — воскликнул он, вскочил и начал ходить по комнате, размахивая подтяжками. — Но факты есть факты. Давай будем трезвыми людьми. Ты ведь не коммунист, не Летучий шкипер какой-нибудь. Ему партия приказала хвалить Россию, вот он и старается. Если русские такие, как расписывает вам Нильс, то почему же они держат в Сибири невинных людей? Эх, Ларсен, как будто один твой Аксель был на Зандкугеле.

— Нет, конечно, — сказал я и встал. — У вас есть новые факты, господин Скобе?

— Сядь! — бросил он и тоже сел, положив подтяжки на стол. — Факты пока те же, хорошо известные и тебе. Но надо делать выводы, Ларсен. В декабре сорок четвертого года Аксель был жив и находился на Зандкугеле. Я помню, как видишь.

Верно. Я получил тогда весть от Акселя через матроса немца. Аксель был в двести шестом лагере. Небольшая группа заключенных — в том числе Аксель — помещалась на мысу Зандкугель, близ Штеттина. Там были еще французы, голландцы, греки. Их там заставляли строить укрепления. Господи, да неужели я еще не сделал всех выводов? Я перебирал всё это в голове сотни раз. Да какое сотни — тысячи, миллионы раз. Да, в те места пришли русские четыре месяца спустя. Но, видно, Акселя там уже не было, ему не довелось дождаться русских, — вот как я думал.

Потом я же писал в столицу, там наводили справки. Мне сообщили, что Аксель и в России не значится. Нигде не значится. Что я мог сделать?

— Да, сейчас его в России, возможно, и нет. Но он мог быть. Мне тяжело говорить, Рагнар, но Сибирь… Нужно быть очень крепким человеком, чтобы выдержать там. Ты одного еще не знаешь, очевидно. В Америке есть организация, специально занятая розысками пропавших без вести. Насчет двести шестого лагеря есть данные. Всех заключенных немцы угнали на запад, всех, кроме группы на Зандкугеле. Она вся попала к русским, Ларсен. Так вот, Ларсен, — ни один из них не вернулся. Сюда должен приехать представитель этой американской организации. Ты встретишься с ним, поговоришь сам.

Вот что сказал мне Арвид Скобе!

Шатаясь, как больной, шел я от Арвида. Дома я сказал Эрику:

— Я видел Арвида Скобе. Он считает, что тебе еще рано заниматься политикой.

Больше я ничего не сказал.

«Аксель, Аксель, — твердил я про себя, глядя на его карточку, — не ты ли уверял, что у нас одна надежда на русских. Что же это происходит на свете!»

Слышу слова Акселя:

«Русские воюют не только за себя, папа. И за нас тоже. Наши партизаны не могут сами прогнать немцев, но зато мы сковываем несколько немецких дивизий. Мы помогаем русским, папа».

Аксель сам готовился уйти в горы, в отряд сопротивления. Он не успел, попал из-за пустяка в когти гестапо.

Все эти годы я думал: «Дожил бы Аксель до прихода русских, был бы дома… Значит, не дожил или увезли его фашисты куда-нибудь…» Так я размышлял всё это время. А теперь не знаю, что и подумать. Нет, моего ума, видно, не хватит, чтобы понять, что же делается в мире.

Но я пока что никому ничего не скажу. Ни фру Агате, никому. Приедет представитель. Может быть, выяснится всё до конца.

Уже июнь на дворе, а всё нет настоящего тепла. Скалы холодные, словно вчера с них сошел снег. И хотя теперь светло почти круглые сутки, солнце совсем не такое приветливое, как бывало.

Видно, мы никогда не отогреемся после той студеной весны, когда немцы забрали Акселя. И после той зимы, там, на севере, у Птичьих островов, куда немцы водили нас под конвоем ловить треску, где простудилась и умерла Хильда.

И в комнате нет спасенья от стужи. Дом ведь не такой, как у нас, в Сельдяной бухте. Стены тонкие, печка, против нашей, игрушечная. Ветер без труда пробивается в жиденькую городскую постройку, спозаранку выгоняет тепло из-под одеяла. Правда, жаловаться грешно. Кабы не Арвид Скобе, который помог своему земляку отыскать квартиру, ютились бы мы где-нибудь в сарае или в землянке.

Бабушка Марта уже давно встала. Она сидит у окна в ватной кофте и вяжет носок. После того, как мы расстались с «Ориноко», она очень осунулась, ослабела, и я начинаю бояться за нее. Завидев, как я выхожу из-за перегородки, бабушка Марта знаком подзывает меня.

— Ты слышишь? — спрашивает она.

— Что?

— Встань здесь, — она указывает мне место рядом с собой. — Слышишь теперь?

— Ничего я не понимаю, бабушка, — говорю я.

— Кончили сейчас, — тихо произносит она. — А как ясно было слышно! Колокол нашей кирки, Рагнар.

Нашей? В Сельдяной бухте? Бедная, бедная бабушка Марта, — ей мерещится бог знает что!

— Немыслимые вещи ты говоришь, — объясняю я ей. — Во-первых, до нашей бухты больше тридцати километров. Какой ветер принесет звон через такую даль? И звонить там некому. Или ты забыла, что от кирки нашей остался один мертвый кирпичный остов, лестницы все сгорели, обрушились. Только птица может подняться на звонницу.

— Я слышала, — упрямо твердит бабушка. — Я всегда узнаю колокол нашей кирки.

Плоха, совсем стала плоха бабушка Марта.

— Что ж, может быть, ты и права, — отвечаю я.

Я бужу Эрика, и мы идем в рыбную гавань. Это не близко. На набережной нас обгоняет красный почтовый автобус с ящичком для писем на кузове, — тот же самый автобус, который делал остановку у нас в деревне. По праздникам я ездил на нем в город за покупками.

Эрик поднял было руку, но я удержал его. Нет, мы не можем тратиться на билеты, ведь очень может быть, мы и сегодня проходим напрасно. Эрику — тому еще удается иногда заработать. Управляющий ставит его на засолку или на весы. Для меня вот уже вторую неделю ничего не находится. Не станет же мореход Ларсен таскать мешки с солью! Что люди тогда скажут!

— Папа, Нильс, знаешь, что? говорит? — сказал Эрик. — Он говорит: в следующий раз бургомистру Скобе не поверят. Он ведь обещал всем работу, когда были выборы.

— Нильсу вынь да положь, — ответил я. — Не всё сразу делается.

Потом я напомнил мальчишке, что ему незачем вмешиваться, когда взрослые беседуют между собой.

— Я не вмешивался, — возразил Эрик. — Дядя Нильс нам говорил — мне, Альберту, длинному Хансу.

• Предыдущая
• 99/122
• Следующая