Нежные листья, ядовитые корни - Михалкова Елена Ивановна - Страница 32

• Предыдущая
• 32/74
• Следующая

– За незавинченную крышечку я бы и сам прикончил.

– Тебе дай волю, ты бы вообще всех поубивал, один остался.

Оба замолчали. Маша молча протянула мужу коробку с рафинадом. Тот задумчиво взял два куска и снова растянулся на полу.

– Ладно, – уже другим тоном сказал он. – Допустим, отпечатки. Допустим, они там есть. Это если предполагать худшее. Но мы упускаем из виду одно важное соображение.

– Какое?

– У тебя нет мотива. Вообще! Ты, наверное, единственный человек во всем классе, которому не за что убивать Рогозину. Без мотива все липовое доказательство с отпечатками разбивается вдребезги. Потому что нож мог взять кто угодно, помимо убийцы. Что, собственно, и произошло.

Маша молчала, не глядя на мужа.

– Маш? – позвал Илюшин.

Тишина.

Бабкин приподнялся, настороженный отсутствием ответа.

– Маша?

Она не сразу оторвала взгляд от чашки.

– У тебя ведь нет мотива, правда? – настойчиво спросил он. – Да?

Маша наконец посмотрела ему в глаза.

– Тото, мне кажется, мы больше не в Канзасе, – пробормотал Макар и отвернулся.

Когда Юрин телефон высветился на экране в третий раз, Саша не выдержала и нажала «ответить».

– Может, все-таки вернешься? – мягко предложил он, не здороваясь. И было непонятно, что он имеет в виду: то ли вернуться в Москву, то ли вернуться к нему.

– У певицы Пинк есть клип, – сказала Саша. – Называется «Трай». Там парень с девушкой танцуют и мучают друг друга. Она его бьет, он ее швыряет в стену, подкидывает, перебрасывает через себя.

– Ты мне зачем об этом сейчас рассказываешь?

– Потому что он о нашей с тобой жизни. Ты меня подкидываешь и ловишь, а я каждый раз боюсь, что не поймаешь.

– Сашка, глупый ты мой человек…

– Глупый, – подтвердила Саша. – Я не живу, а жду, когда начну жить по-настоящему, в полную силу. А пока как будто краду у будущей себя кусочки жизни. Наши с тобой прогулки, ужины, постель… Все ворованное!

Действительно, зачем она ему все это говорит? Кажется, сейчас как раз бы подошло слово «грузить», которое так любят мужчины. «Она меня грузит».

– Ты хочешь, чтобы я от нее ушел?

– Хочу, – согласилась Саша. – Больше всего на свете. Не начинай мне говорить, что она жизнь на тебя положила, что ты ей всем обязан и так далее. Скажи честно: Саша, ты устраиваешь меня в роли любовницы, а она – в роли жены.

– Ты не устраиваешь меня в роли любовницы, а она – в роли жены.

– Тогда почему ты не разводишься, Юр? Что это за утонченный мазохизм?

– Какой на хрен «утонченный»? – рявкнул он. Все-таки ей удалось вывести его из себя. – Она от меня зависит полностью!

– Да тебе по душе такое положение дел!

– Ни черта подобного! Да, я сам виноват, я был в нее влюблен до помутнения мозгов, мне нравилось, что она не видит вокруг никого, кроме меня. Очень приятно – быть единственным светом в окошке. А потом понимаешь, что, если окошко закрыть, она останется в темноте.

– Лестное для тебя сравнение, – не выдержала Саша. – Могу представить, как бы ты огорчился, если бы узнал, что этих окошек в ее комнате штук пять!

Она прикусила язык.

– Если бы так обстояли дела, я был бы счастлив, – устало сказал Юрка. – Но я очень хорошо помню, что она сорвалась тогда из-за меня. И все последующее – результат того срыва. Она не вернулась к нормальной жизни.

Саша молчала.

– Я совершенно уверен, что в зеркальной ситуации ты бы тоже не ушла от мужа, – твердо сказал он.

– В зеркальной ситуации я бы не завела себе любовника!

– Завела бы. У тебя на одной чаше весов был бы долг, на другой счастье.

– Долг может быть по отношению к детям. А к здоровому взрослому человеку…

– Она больна! У нее слабая психика!

Он спохватился, что повысил голос.

– Прости, Саш. Ты можешь считать меня подлецом, я он и есть. Но я буду врать ей и дальше, потому что это меньшее из зол.

– Тогда хотя бы мне не звони! – заорала она, забыв о сдержанности и достоинстве, о которых столько себе твердила. – Сиди со своей пьянчужкой, подкармливай чувство собственной значимости, а меня оставь в покое! Дай мне жить отдельной жизнью, без тебя!

– Не могу, – коротко ответил Юра и отключился.

Саша уронила голову на руки, но не расплакалась, а уставилась сухими глазами на грязное окно. Господи, почему у единственного мужчины, с которым она хотела бы провести ближайшие тридцать лет, такое гипертрофированное чувство ответственности?

«А ведь я близка к тому, чтобы убить ее, – отчужденно, словно не о себе, подумала она. – Как хорошо стало бы нам тогда! Как счастливо бы мы зажили вдвоем. И у него не осталось бы никаких мук потревоженной совести».

Правда, есть еще один способ. Совсем простой…

«Почему я до сих пор этого не сделала?»

Саша взглянула на телефон и на то, что лежало рядом с ним на столе. Эта вещь скоро будет ей сниться.

Всего один звонок. Всего один!

«А ты не думаешь, что из-за этого и убили Рогозину?»

«Тогда я тем более должна все рассказать!»

Саша потянулась к телефону. Но в последнюю секунду, вместо того чтобы взять его, с такой с силой ударила кулаком экран, что тот треснул.

– Нашего физрука звали Андрей Ильдарович Гудасов. – Маша встала, сбросила плед и налила себе чай. – Сухонький, невзрачный, с татарскими кровями. Очень мягкий, заботливый и внимательный человек, прямо-таки заточенный под общение с детьми. Во время месячных достаточно было подойти к нему и сказать, мол, трудно мне сегодня заниматься – и все, он сразу входил в положение и сажал на скамейку. Что удивительно – никто из нас не стеснялся. Вы представьте: пятнадцать лет, от самого слова «месячные» краснеешь как помидор… Но с Гудасовым все как-то легко получалось. Ему даже Митька Ванеев один раз открыто сказал: «Не могу лезть по канату!» – «Почему?» – «Потому что я жирный!»

Мы все заржали, как дураки, до сих пор вспомнить стыдно. А Гудасов ему: «Напомни-ка мне, кто у нас кросс на пять километров выиграл?» Митька на лыжах здорово бегал, несмотря на полноту. И по канату он тогда полез как миленький. Мы ему даже аплодировали, когда он спрыгнул. Митю, кажется, это больше всего потрясло.

– А свои дети у Гудасова были? – спросил Макар.

– Двое мальчишек, один дошкольник, а второй в нашей началке.

Маша открыла форточку, и в комнату ворвался злой и цепкий ночной сквозняк. Сразу стало холодно.

– Бывают вот такие совершенно неприметные внешне люди, от которых исходит тепло. Почему-то именно в школах они встречаются редко. Андрей Ильдарович очень много с нами занимался, совершенно бескорыстно. Губанова никак не могла нормально мяч метнуть в цель, так он ее две недели тренировал после уроков. Правда, с Мотей даже Гудасов оказался бессилен, ну не получалось у нее, хоть ты сам об стенку разбейся. Махнул он рукой и влепил ей трояк.

А я у него начала играть в волейбол. Никогда не умела, боялась мяча до слез. Мне однажды в нос прилетело от Кувалды, и я так хорошо это запомнила, что отказывалась играть наотрез.

– С тобой он тоже бесплатно занимался? – спросил Илюшин.

– Со всеми. Он и во дворе у себя футбольную команду сколотил и тренировал мальчишек в свободное время. Я очень хорошо помню, как терпеливо он приучал меня не бояться мяча. Потом учил со мной подачу. И однажды наступил момент, когда мне все это начало нравиться. Я ведь была совершенно неспортивная, вермишелина без малейших способностей. И вдруг откуда что взялось! Гудасов сам удивлялся, но при этом все время повторял: «Вот они, скрытые резервы!» Говорил, в любом человеке они есть. Даже про Мотьку Губанову сказал: это не ее вина, а моя, что я не смог их раскрыть. Хотя уж с Мотькой вообще ничего нельзя было сделать, она этот несчастный тряпичный мячик даже до стены не могла добросить.

• Предыдущая
• 32/74
• Следующая