Нежные листья, ядовитые корни - Михалкова Елена Ивановна - Страница 25

• Предыдущая
• 25/74
• Следующая

– Я шла к Свете, – хрипло сказала Мотя. – Хотела поговорить.

– О чем?

– О Елиной.

– Великодушный ты человек! – одобрила Сова. Мотя, прекрасно понимавшая, что эта откровенная лесть – лишь средство расслабить ее и добиться ответа, почувствовала гордость. Глупую, противную, но гордость. Ее похвалили!

– Постучалась… Никто не ответил…

– Ты вошла – а там труп! – сострила Кувалда.

Сова укоризненно глянула на нее из-под длинных ресниц – и Ирка тут же сделалась серьезной:

– Извини, Матильдочка. Больше не буду.

– Я случайно заглянула… – пробормотала Мотя. – Там никого не было.

Любка прищурилась, но решила не заострять внимание на случайном проникновении в чужой номер. А Мотя выдохнула с облегчением – ей было стыдно признаваться, что под ее весом распахнулась дверь. В глубине души ее терзало страшное подозрение, что дверь была заперта, просто ее замок оказался слабоват против Мотиного напора.

Створки лифта в холле разъехались. Кувалда недовольно обернулась, но Сова была слишком поглощена Мотиным рассказом и дернула подругу за руку: не отвлекайся!

– И что же ты такое страшное увидела в рогозинском номере? – почти небрежно поинтересовалась она. – Я просто теряюсь в догадках!

– Там… на столе…

Из лифта никто не вышел, и Кувалда снова переключилась на Мотин рассказ.

– Что на столе?

И тогда Мотя сказала что. Избегая смотреть на Коваль и Савушкину.

В наступившей тишине снова громыхнул лифт, уже закрываясь. Кувалда вздрогнула и схватилась за Любку.

– Матильда, если ты врешь… – очень тихо проговорила Сова. – Скажи, что ты это выдумала.

Мотя молчала. Всем троим было ясно, что сочинить такое ей не под силу.

– Мы должны их забрать! – Любка выпрямилась. – Быстро! Сейчас же.

Она дернула за собой Мотю.

– Я туда не пойду!

– Пойдешь! – отрезала Любка. – Покажешь, где лежали папки! Коваль! Живо!

Вдвоем с Кувалдой они извлекли Мотю из кресла и потащили ее к номеру Рогозиной.

– Не пойду! Не буду!

Любка даже не ответила. Она целеустремленно влекла за собой Матильду, словно маленькая лодчонка тяжеленную баржу. За ними мчалась бледная Коваль, подталкивая Мотю в спину.

Возле номера все трое остановились. Узкая полоска света выбивалась из-под неплотно закрытой двери.

– Она уже там! – пролепетала Мотя. – Вернулась!

Сова обожгла ее взглядом. И, подняв руку, очень осторожно постучала.

Тишина.

Если бы в этот момент кто-то крикнул у Моти над ухом, она бы рухнула без сознания.

Любка постучала громче.

– Там никого нет, – после паузы шепнула Ирка.

Сова толкнула дверь и вошла. Коваль без колебаний последовала за ней, а Мотя осталась стоять снаружи.

– Ты на стреме! – распорядилась напоследок Кувалда.

«На стреме!» Мотя горестно рассмеялась: да она делает карьеру! Из наводчика – в этого, как его… стременного!

Но в действительности ей было не смешно, а страшно. Что делать, если появится Рогозина? А она, нутром чувствовала Губанова, непременно появится, и очень скоро! Взвешивая, чей гнев страшнее – рогозинский или совино-кувалдинский, Мотя даже слегка успокоилась. Дверь распахнулась, едва не ударив ее по лицу, и шипящая сквозь зубы Любка втащила ее внутрь.

– Мамочки! – пискнула перепуганная Матильда.

– Ты издеваешься, или как? – оборвала ее Савушкина яростным шепотом.

– Что? Что??

– Где эти твои бумаги? Где фотографии?

Только теперь Матильда обвела взглядом комнату.

Стол был совершенно чист. Папки, которые она видела собственными глазами, которые трогала, перелистывала страницы, ужасаясь наскоро прочитанному, – папки пропали бесследно.

Пока мне все удается! Первая и вторая части отыграны с блеском, осталась заключительная.

Три дня! Я сразу сказала себе: милая, у тебя всего три дня.

К концу первого они должны меня любить. Ставим галочку «сделано».

К середине второго – ненавидеть. Опять галочка. Девочки бесятся при одном только взгляде на меня. «Рогозина, Рогозина!» – звенит у них в ушах. Мне жаль, но это совершенно необходимая часть спектакля. Память человеческая – удивительная штука: насколько крепко она держит ненужное, настолько легко выбрасывает то, что забывать ни в коем случае нельзя.

Сегодня вечером вы еще поваритесь в своем гневе, рыбки мои. Пусть этот соус хорошенько загустеет! Вы все оказались до смешного управляемы – кроме одной, которая второй раз преподнесла мне сюрприз. От нее я этого совершенно не ожидала.

Серьезно, я думала, она меня убьет! Вспышку бешенства можно было ожидать от Анны – той, какой она была прежде. Не скажу, что мне нравилась Шиза, но я ее уважала. В первую очередь – за самодостаточность. Ей действительно было глубоко наплевать на общее неодобрение.

Но Елина не такова. Когда я смотрю на нее, мне вспоминается название книги Франсуазы Саган: «Немного солнца в холодной воде». В Машке всегда чувствовалась уязвимость. Даже когда она стояла перед вами с непроницаемым лицом, вы видели маленькую девочку, плачущую над брошенной кошкой. Не то чтобы нытик – скорее существо, для которого шлепки этого мира отзываются слишком болезненно.

Я сама была такой же. К счастью, очень недолго.

Эти хрупкие ранимые женщины, даже вырастая, никогда не обучаются давать сдачи. Воздаяние врагу по заслугам? Они даже не поймут, о чем вы! Сто аббатов Фариа могут денно и нощно распинаться перед ними, но из них все равно не выйдет графа Монте-Кристо.

Социальные вегетарианцы. Беззубые чудики! Ни клыков, ни когтей, а в качестве компенсации за пережитое унижение – лишь утешительная мысль «зато я не опустилась до их уровня».

Люблю подобных людей: с ними можно делать все, что угодно.

Теперь вы понимаете, почему я спокойно ждала, пока Елина расплачется и уйдет? В номере она бы еще поревела, потом позвонила бы мужу, пожаловалась, опрокинула коньячку – и постепенно успокоилась бы. В общем, я не держала ее за серьезного противника.

Нельзя сказать, что именно в этом я и допустила ошибку.

Нет: я ошиблась во всем.

Если когда-то Елина и была слабой, это время давно прошло. Она изменилась не меньше, чем Аномалия, но, поскольку это не сопровождалось метаморфозами внешности, я ни о чем не догадалась.

А зря!

У меня было очень мало времени, чтобы пересмотреть свои представления об этой женщине и о том, на что она способна. Не больше трех секунд. Но поверьте, когда вам в физиономию летит медный ковш, на другом конце которого разъяренная рыжеволосая фурия, у вас есть весомый стимул уложиться в этот срок.

«Твою мать! – мысленно взвыла я, уворачиваясь от удара. – Она взбесилась!»

Жутко боюсь психованных! Я не заорала во всю глотку лишь потому, что перепугалась до потери голоса.

М-да, получилось неловко. Во-первых, я неуклюже шмякнулась с кресла. Во-вторых, вокруг поднялся такой визг, что я едва не оглохла.

В-третьих, ковш врезался в столик, на котором зеленел виноград в блюде и стояло вино. Словно в замедленной съемке глядя на разлетающиеся осколки, я поймала наконец ее прямой взгляд – до этого она все время смотрела мне в переносицу – и в этом твердом, злом, но совершенно не безумном взгляде прочитала то, что должна была понять сразу.

Она не собиралась меня бить. Она меня просто пугала.

Она издевалась надо мной, эта рыжеволосая стерва!

Нет, она была не на шутку зла за упоминание физрука и с большим удовольствием обрушила бы свое оружие мне на голову. Я так и заорала, едва мне помогли подняться: ты пыталась меня убить!

Знаете, что она сделала? Усмехнулась и ответила словами Миледи: «Если бы я стреляла в вас, мы бы сейчас с вами не разговаривали». В отличие от меня, у нее хватило хладнокровия цитировать фильмы.

Тетки заметались, как пингвины, на которых напал поморник. Толку от них было не больше, чем от опрокинутого кресла. «Я этого так не оставлю!» – крикнула я вслед Елиной дурацкую ходульную фразу, но она даже не обернулась.

• Предыдущая
• 25/74
• Следующая