Миллион в поте лица - Шефнер Вадим Сергеевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/14
• Следующая

Костя с Любой покатили тележку. Девочка была босая, и Костя все боялся наступить ей на ногу.

– Она очень сильно в бога верит, твоя мама, да? – спросил Костя.

– Она в бога не верит, – спокойно ответила девочка. – Она только боится, вдруг он и взаправду есть. Тогда он какую хочешь болезнь или беду может наслать. Мы ведь нездешние, мы беженки…

– Ты отдохни, я подержу тележку, – сказал Костя, и Люба отпустила поручень и отошла в сторону. Она не мигая, чуть-чуть улыбаясь каким-то своим мыслям, смотрела на ровную спокойную воду Карповки. Потом подошла женщина, стала рядом с Костей, и они повезли тележку дальше. Девочка шла сбоку. Косте вдруг стало ясно, что с миллионом дело у него здесь не выгорит. Но уйти было неловко, да и не очень хотелось уходить.

Теперь они держали путь мимо ограды Ботанического сада. Слева стояли высокие задумчивые деревья, справа текла речка. Берег вольно соприкасался с водой, он осыпался, низкие сваи подгнили. На другом берегу виднелись какие-то строения, кусты. Там ходили люди в халатах – больные. Когда поравнялись с одноэтажным невзрачным зданием, что стояло на другом берегу, женщина опять отошла от тележки и стала креститься. Люба заняла ее место.

– А зачем она на этот дом молится? – спросил девочку Костя.

– Это покойницкая, – ответила Люба. – Видишь, там у дверей икона с лампадкой.

– Правда, что, когда кто-нибудь умирает, у него изо рта вылетает маленькое облачко, вроде дымка? – спросил Костя. – Ленька из сорок восьмой квартиры, когда дедушка его при нем умер, видел облачко. И это было не зимой, а летом. Зимой облачко у каждого может быть. Или Ленька врет? В книгах про это нет.

– Может, и не врет, – ответила девочка. – Может, когда кто сам от себя помирает, от болезни, то облачко есть. Я не видела, как сами от себя. А когда кого расстреливают, то у него облачка нет.

– Ты видала, как расстреливают? – с уважением спросил Костя.

– Когда мы в Княж-поле жили, там тюрьму очищали. Сухих выгоняли на волю, а мокрых расстреливали. Мокрые – это бандиты, душегубцы…

– А сухие?

– Сухие – это воришки, жулики, фармазонщики.

– Страшно было? – спросил Костя.

– Я очень даже боялась, меня мальчишки побить грозились, потому что они сами хотели все патроны подобрать. Я очень зоркая, все в траве вижу… Мы на богаделенском кладбище прятались, в кустах между могилок. Мокрых у стенки стреляли. Они боялись очень. Еще стрельбы нет, а они уже падают. Один на коленках пополз быстро-быстро, ровно так, будто плывет… Мы потом патроны собирали, мы это из-за патронов.

Тут их опять нагнала женщина.

– Устал, верно? – спросила она у Кости. – Ты сам-то откуда?

– С Васильевского, – ответил он. Ему не хотелось врать. Да сейчас и не имело никакого значения, откуда он.

– Издалека ты забрел! Но нам теперь близко. Вот мостик переедем, а потом скоро и дом. И ты бы шел домой… Отблагодарить мне тебя нечем.

– Я знаю, – сказал Костя. – А как мне дойти до рельсов?

– Вот Люба тебя проводит. Я пока одна повезу.

Девочка повела Костю по широкой улице, совсем малолюдной. Они шли вдоль серой каменной ограды, потом вышли на другую широкую улицу, где тянулись рельсы.

– По рельсам иди, иди и иди, и придешь на Васильевский, – сказала девочка.

– Иди вон в ту сторону… Я домой пойду.

– На тебе гвоздь, – сказал Костя. – Кто пристанет – бей по черепушке.

– Спасибо, – равнодушно сказала она, принимая гвоздь. – Никто не пристанет, ты за меня не бойся. – Она улыбнулась и вдруг стала очень красивой.

С угла Костя обернулся и поглядел ей вслед. Она шагала, не оглядываясь, у нее была веселая, легкая походка. Вдруг она подпрыгнула, взмахнула рукой. Что-то отделилось от руки и полетело за каменную ограду. «Это она мой гвоздь закинула, – догадался Костя. – Ну и пусть!»

Оставшись один, он почувствовал себя очень усталым и очень голодным. Его обогнал трамвай с висящими на площадке людьми. На колбасе сидели двое мальчишек, и один из них ухитрился показать ему нос. Потом трамвай остановился, не доехав до остановки, – что-то в нем сломалось. Но Костя и не собирался ехать. Он все шел, и шел, и шел к себе на Васильевский. Чтобы заглушить голод, он решил прибегнуть к древнетибетской магии. Когда он дошел до Зверинской, он вел за собой триста двадцать пять белых тигров. Здесь он отпустил их, и они побежали в зоосад.

Над мостом летел морской ветер. Деревья Петровского острова тесно стояли у самой воды, жестикулируя ветвями, будто совещались. Им очень хотелось перейти на другой берег, но они не знали, как это сделать. Маленький буксир с громким названием «Третий Интернационал» тащил по реке небольшую пристань. «На этой пристани надо написать „Люба“, – подумал Костя. – Она живет и тихо плывет куда-то в своем имени, будто в этом плавучем домике… А когда она вырастет и станет называться Любовью, в какое здание она въедет?» Этого здания он представить себе не мог.

Костя сообщил тете Ане, что он опять пытался заработать миллион в поте лица и опять ничего не получилось. О Любе он почему-то не упомянул. Просто он помог одной тетеньке, но она бедная.

– Значит, ты от чистого сердца помог этой женщине?

– Нет, сначала не от чистого сердца, – признался Костя. – Понимаешь, она хитрая, но она и бедная. Когда я догадался, что она ничего не заплатит, я все равно еще вез тележку.

– Это хорошо. Это тебе зачтется, – объявила тетя Аня. – И не осуждай в душе эту женщину. Может быть, если бы она не была такой бедной, она не была бы такой хитрой.

Костя лег спать – и сразу проснулся. Но лег он вечером, а проснулся утром. А ему показалось, что прошел миг. Кто-то на миг окунул его с головой в мягкое, теплое безмолвие – и вот нет никакой усталости, он опять может шагать куда угодно. Тетя Аня уже вскипятила на буржуйке морковный чай и напекла овсяных лепешек. В комнате уютно пахло дымом.

Он пожелал тете Ане доброго утра и побежал умываться. Умывшись, потер ладонью голову и поднес ладонь к носу. Нет, керосином совсем не пахнет. Но вдруг еще чуть-чуть пахнет? Вернувшись в комнату, он попросил тетю Аню понюхать его голову.

– Уже ничуть не пахнет, – огорченно сказала тетя Аня. – Но ходит слух, что в Петроград идут два эшелона из Баку. Если начнется свободная продажа керосина, мы сделаем два керосиновых дня в неделю, – обнадежила она Костю.

Когда Костя скатился во двор, первым, кого он увидел, был Чепчик.

– Ну, заработал вчера? – спросил тот Костю.

– Фигу с маслом!

– И я фигу с маслом, – признался Чепчик обрадованным голосом. Ему было приятно, что не одному ему не повезло. – У меня работу шпана петербургская отбила. Стал помогать одной тетке – тут сразу двое подошли, один с финкой, другой с кастетом: «Ты откуда такой?» Ясно, пронюхали, что я с Васильевского. Ну, я-то не сдрейфил! Вынул гвоздь, одному – по зубатке раз! А другой – раз меня финкой! А я ему – раз по скуле! Тут другой меня – кастетом по чердаку! Ну, тут к ним еще восемь человек на помощь подошли и все на меня навалились. Тогда я стал отступать грудью вперед, обливаясь кровью.

– А почему у тебя никаких ран не видно? – поинтересовался Костя. – Ты сейчас должен бы в больнице лежать или даже в могиле.

– Сам лежи в могиле! – огрызнулся Чепчик. – Я не виноват, что на мне все очень быстро заживает.

Костя пошел во второй двор. Сегодня там были одни девочки. Они сидели на вершине поросшего травой ледника и старательно пели:

Увидев Костю, Нюта покинула поющих и сбежала вниз.

– Ты вчера где весь день пропадал? – строго спросила она.

• Предыдущая
• 11/14
• Следующая