Парламент Её Величества - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 36

• Предыдущая
• 36/52
• Следующая

Снизу послышался шум. Бобылев метнулся к окну, но из-за треснувшего и грязного стекла рассмотреть ничего не смог. Но, не иначе, прибыли дозорные. Надо идти вниз… Надо. А вот перед тем как идти, капитан решился-таки сказать о том, чего и хотел сказать, и не решался.

– Государыня, – попросил он, взяв в свою руку ладонь Анны. – Нам бы в сторонку отойти, сказать кое-что хочу.

– Отойти? Нам?! – удивилась царица и уже открыла рот, чтобы выгнать девок, но взгляд упал на спящего младенца, и Анна послушно отошла к окну.

– Я, государыня, прощения хочу попросить, – пряча глаза в пол, сказал капитан. – Виновен я перед тобой. Ох, виновен…

– Так, может, лучше тебе не говорить, а мне и не знать? – грустно усмехнулась Анна, проведя ладонью по щеке своего фаворита.

– Не, не могу я так больше! Можешь на плаху меня отправить, четвертовать. Все лучше, чем маяться! – помотал головой Бобылев. Помявшись, а потом, набравшись духу, как будто желая вступить в холодную воду, решительно сказал: – Прости, государыня, не придет к тебе Эрнестушка-то…

– Не надо! – зажала Анна ему рот. Потом горячим шепотом: – Молчи, дурак… – Капитан, поклонившись в пояс государыне, резко повернулся и побежал вниз, а царица, размашисто перекрестив его спину, лишь вздохнула и одними губами выдавила: – Дурак, ой дурак…

Шум внизу создали вернувшиеся дозорные. Кавалергарды пытались втащить в башню лошадей и спорили с преображенцами. Увидев капитана, притихли.

– Ну что там? – спросил Бобылев. – Где мятежники-то?

– К Измайловскому подступили. С минуты на минуту здесь будут, – мрачно доложил один из кавалеристов. С надеждой посмотрев на капитана, попросил: – Ваше высокоблагородие, дозвольте коней тут оставить.

Андрей, оценив обстановку, помотал головой:

– Коней – на волю.

– Правильно, ваше высокоблагородие. Самим тесно, – поддержал его Митрофан Егорыч.

Кавалергарды замешкались и Бобылев повысил голос:

– Быстрее, чтобы духу их здесь не было. – Потом добавил, вселяя надежду: – Как бунтовщиков отгоним, обратно их заберете.

Кавалергарды со слезами на глазах выгнали коней за пределы башни, а преображенцы, прикрыв ворота, принялись заваливать их всяким хламом.

Снаружи, откуда-то издалека, донесся стук барабана, отбивавшего ритм шагов и рулады флейты. Постепенно звуки приближались. Капитан, отодвинув солдат, приник к окну. Ругнулся. Не жалея кафтана, принялся оттирать рукавом крошечное стекло, засиженное мухами. Получилось неважно – вся грязь снаружи. Но кое-что удалось рассмотреть.

Семеновцы выстроились шагов за двести. Впереди – три всадника. Двое высоких мужчин и одна баба, в шубе, наброшенной поверх кирасы, – верно, Головкин с Ягужинским и Елизавета.

Бобылев так увлекся, что не услышал за спиной грузные шаги. И только когда в затылок тяжело задышали, понял – императрица! Отодвинувшись, уступил место.

– Грязно-то уж больно, – скривилась Анна. Подумав, приказала: – Раму-то высадите, что ли.

– Ветер холодный, – попытался отговорить ее капитан, но государыня отмахнулась: – Нешто, перетерпим.

Один из гвардейцев, от великой радости услужить государыне, размахнулся и, ото всей дури, треснул прикладом по раме. Капитан едва успел отдернуть царицу в сторону и прикрыть ее собой от осколков.

– Виноват, матушка-государыня! – побелел солдат от ужаса.

– Чего матушка-то? Ты, дурачина чертов, полковника своего чуть без глаз не оставил! – хмыкнула царица, разворачивая к себе капитана. Ухватив за осколок, попавший-таки в шею, быстро вытащила его и спросила с обеспокоенностью: – Больно?

– Ничего, государыня, – улыбнулся Бобылев. – Бывало и хуже.

– До свадьбы заживет! – брякнул Митрофан Егорыч и, пользуясь своим положением старого солдата, густо заржал.

Анна Иоанновна прикусила губу, но смолчала. Верно, слова солдата ей не понравились, но что тут сказать? Прикрикнуть на старика, чтобы рот не разевал? Можно, конечно, только по-дурацки получится. О том, что капитан Бобылев – ее фаворит, известно не только в Преображенском полку, но и во всей Москве, если не по всей России. Знали, но помалкивали. Дело-то такое, житейское. Вон Екатерина, супруга Петра Великого, еще при живом муже хахалей имела (хотя и рубил великий государь им головы), а уж после смерти так и подавно.

Анна все же смутилась. Пытаясь скрыть неположенное по рангу чувство, грубовато сказала:

– Ну че там изменщики-то телятся? Или уговаривать станут?

– Так щас и увидим, – невозмутимо отозвался сержант. – Матушка-государыня, кто командовать-то будет? Ты сама али господин полковник?

– Полковник и будет, – ответила государыня. Усмехнувшись, добавила: – Я хоть и царица, но все одно – баба.

– Слышал, охотница ты знатная, – почтительно сказал Бобылев. – А в деле не видел.

– Ну, коли живы останемся – тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, увидишь, – пообещала царица и раздумчиво сказала: – Может, стрельнуть? Отсюда, – смерила глазами расстояние, – в Лизку-то всяко не промахнусь…

Гвардейцы с уважением посмотрели на царицу. Не каждый хороший стрелок попадает в цель за двести шагов!

Царица просунула в зиявшую дыру ствол охотничьего ружья, прицелилась. Крякнула, причмокнула языком – и вытащила обратно.

А «начальствующая» троица между тем не спешила дать команду к атаке. О чем-то там посовещались, после чего самый старший из мятежников, канцлер Головкин, с трудом спешился. Прошелся, разминая длинные, как у аиста, ноги и что-то приказал солдатам. Что именно – слышно не было, но в строю началось шевеление. Один из семеновцев протянул Головкину белую тряпицу неизвестного происхождения.

– Подштанники, что ли? – предположил кто-то из преображенцев, вызвав всеобщий смех.

Но смех смехом, а канцлер, вытащив шпагу из ножен, прицепил на клинок белое полотнище, двинулся к башне. Шел не спеша, зорко посматривая в сторону окон. Верно, ожидал выстрела. Головкин хотя и знал, что в парламентера стрелять не полагается, но втайне опасался поймать пулю.

Дойдя до входа шагов десять, остановился. Помахав над головой «белым флагом» (будто его не видели?), начал речь:

– По указу государыни всероссийской Елизаветы Петровны приказываю сложить оружие и выдать самозванную царицу Анну. Обещаю ей свободный выезд в Митаву, к месту ее обитания!

– Ну да ни хера себе! – присвистнула Анна Иоанновна совсем не по-царски. Не выдержав, выкрикнула: – Ты, Гавриил Иванович, не пьян ли? Ежели пьян, так сходи, проспись. Верно, с зятем своим бражничал, так теперь башку снесло?

Канцлер Российской империи, словно бы став выше и строже, заученно изрек:

– По тестаменту, сиречь завещанию покойной императрицы нашей Екатерины, власть царская, после смерти императора Петра, должна отойти дочерям ее – Анне или Елизавете. Понеже Анна Петровна скончалась, а отпрыск ейный мал еще, то государыней следует быть Елизавете!

Головкин полез за пазуху, вытащил оттуда лист бумаги, свернутый вчетверо, и принялся его разворачивать. Шпагу с белым полотнищем, чтобы не мешала, сунул между колен.

– Ты, Гаврила Иваныч, не пропори себе че-нить! – выкрикнул в окно сержант Митрофан Егорыч, и преображенцы опять заржали.

Канцлер, сделав вид, что не слышал, отцепив тряпку, сунул шпагу в ножны, развернул-таки бумагу и начал ею размахивать, как давеча флагом:

– Вот, все законно, удостоверено подписями и печатью! Наша государыня – Елизавета Петровна, дочь Петра Алексеевича! Герцогиня Курляндская, Анна Ивановна, на русский престол незаконно была приглашена.

– А не ты ли, канцлер, меня в царицы-то звал? – насмешливо поинтересовалась Анна. – Или забыл по пьяному делу?

– Заставили меня! – горько и вместе с тем гордо изрек канцлер, аки мученик. – И присягу я тебе, герцогиня, приносил не по доброй воле! Простит ли меня государыня Елизавета – ей решать.

Анна Иоанновна хотела еще что-то сказать, но была остановлена Бобылевым.

– Ваше Величество… – дотронулся Андрей до руки государыни. – Негоже тебе с этой старой э-э… шавкой в разговоры вступать. Вот когда в допросную его приведут, тогда и поговорим…

• Предыдущая
• 36/52
• Следующая