Тайна Зои Воскресенской - Воскресенская Зоя Ивановна - Страница 18

• Предыдущая
• 18/85
• Следующая

С самой ранней молодости Вуолийоки пользовалась известностью в разных слоях общества. А уж общительность ее рождала легенды. Словно магнитом, она притягивала к себе людей.

Еще в 1917 году к ней в имение по рекомендации друзей явился Джон Рид, молодой американский журналист, который пробирался через европейские воюющие страны в Россию, только что свергнувшую царя.

Вуолийоки помогла Джону материально и зарядила его своим восторгом перед начавшимся великим обновлением России. На обратном пути уже после Октября он снова остановился у Хэллы Эрнестовны и там набрасывал план своей знаменитой книги «10 дней, которые потрясли мир».

Дарование Вуолийоки проявлялось во всем, с чем она сталкивалась. Владея пятью или шестью языками, она переписывалась со многими крупными политическими деятелями, писателями, художниками, деловыми людьми.

…В больнице я пробыла у нее часа три. Нас, безусловно, прослушивали. Заходила то одна сестра, то другая, спрашивали: «Не угодно ли чего?» Кто-то открывал дверь и заглядывал: уже который час мы общались молча.

В своем блокноте Хэлла Эрнестовна подробно описала (все той же волшебной палочкой) положение в Финляндии, взрыв антисоветской кампании, охватившей страну. Силы оппозиции, которые стоят за выход Финляндии из войны, поясняла она, не имеют пока значительного числа сочувствующих, но в их рядах есть весьма авторитетные трезвые головы, понимающие, что поражение фашистской Германии неизбежно и что Финляндия должна как можно раньше выйти из этой бойни.

«Кто же возглавит оппозицию? Кто стоит за нею?» – спрашиваю я кончиком палочки в своем блокноте.

Хэлла Эрнестовна чертит:

«Паасикиви. Левые социал-демократы, депутат сейма Кай Сундстрем, журналистки Мирьям Рюдберг и Сюльви-Кюлики Кильпи. Поэтесса Синерво. Врач Маури Рюэмя. Это влиятельные люди. Ну, и без меня дело, конечно, не обходится, хотя я почти безвыездно живу у себя в имении. Круглый год. В городе бываю редко, я боюсь бомбежек, а на мое имение русские сбрасывать бомбы, надеюсь, не будут».

Палочка быстро бежала по прозрачному листку, и я успевала прочитать написанное, пока легким щелчком не отрывала пленку и все исчезало. Высказанное ею было для нас необычайно важно.

В то свидание я передала мадам Вуолийоки книгу шведского классика Стриндберга «Виттенбергский соловей» («Nдkterojalen i Wittenberg») и написала, что по этой книге мы будем переписываться тайнописью.

«Ключ к ней вы найдете на странице 6 этой книги. Запомнить легко, цифра «6» – месяц и год вашего рождения».

Хэлла Эрнестовна все понимала с полуслова.

– Хорошо, используем конспирацию… Ах, какой вкусный виноград! – воскликнула она, увидев вошедшую медсестру, и угостила ее ягодами.

Я распрощалась и ушла домой.

Через пару месяцев мы получили от Хэллы сообщение: «В связи с тяжелым положением на советском фронте гитлеровское командование требует все больших поставок солдат на фронт». Послание завершала фраза: «Я верю в победу!» Письмо было закамуфлировано ключом, взятым с 6-й страницы романа Стриндберга.

Прошло еще несколько тяжелых месяцев. Однажды мне принесли домой корзину с цветами, и в ней вместо визитной карточки в конверте была записка на английском языке: «Я здесь проездом, навещу вас завтра утром. Мэри».

Мы с «Кином» поняли, что это та самая Мэри, кузина Хэллы Эрнестовны, которая и раньше жила в Финляндии, вышла замуж за англичанина и сейчас возвращается домой в Лондон. В свое время мы с «Кином» встречались с Мэри в Хельсинки.

Утром Борис Аркадьевич ушел на работу, а я осталась ждать Мэри. Она привезла горестную весть. Хэлла Эрнестовна арестована, находится в тюрьме. Дело в том, что Вуолийоки приняла у себя в имении советскую парашютистку-разведчицу. Среди рабочих в имении был агент финской охранки. Он донес своему начальству о появлении у Вуолийоки подозрительной женщины, которая так же внезапно исчезла. Весной в лесу, когда растаял снег, был найден парашют. Советская разведчица была обнаружена в Хельсинки во время работы на рации и арестована. Газеты сообщали, что она в тюрьме и психически больна.

Хэлле Эрнестовне грозит пожизненное заключение, а учитывая чрезвычайное военное положение, не исключена и смертная казнь.

Мэри спешит сейчас в Лондон, чтобы организовать кампанию в защиту Вуолийоки.

– Прогрессивные люди мира откликнутся, защитят Хэллу от расправы, – уверенно заключила Мэри.

Вскоре писатели и ученые подняли голос в защиту мадам Вуолийоки, несгибаемой Терва Пяа, и суд вынужден был под давлением общественности заменить ей смертную казнь пожизненным заключением.

Хэлла Эрнестовна осталась верна себе. В тюрьме она написала две части автобиографической трилогии, свято веря в победу СССР над фашизмом и в силы демократической Финляндии.

После подписания перемирия с Финляндией в сентябре 1944 года Хэлла Вуолийоки новым демократическим правительством была назначена председателем радиокомитета страны, но вскоре оставила эту должность и уехала в свое имение, написала третью часть биографии «Я не была заключенной».

Умерла бесстрашная Терва Пяа в 1954 году. Но ее книгам, пьесам суждена долгая жизнь, в народе сохраняется о ней благодарная память.

Сочельник – канун Рождества – в Швеции, как и в других европейских странах, самый торжественный праздник. В сочельник не ходят в гости, все собираются дома. Окна ярко освещены, и шторы раздвинуты. Видно, как на другой стороне улицы люди хлопочут вокруг елки, сервируют столы: традиционные шинке, капуста, колбасы и, конечно, всякие сладости.

В большом зале посольства собралась советская колония. Одной семьей. Рядом в столовой дети, для них приготовлены лакомства.

Я увлекла мужа в курилку, чтобы иметь возможность выкурить сигарету. А Борис Аркадьевич, который за всю свою жизнь не выкурил ни одной, подошел к окну. Улицы были пусты. В ярком свете фонарей сверкали снежинки и, как бертолетова соль, украшали голые ветви деревьев и стены домов.

– Ни одной машины, ни одного велосипедиста. – Борис Аркадьевич вглядывался в поблескивающую темноту. – Я шел сюда мимо генерального штаба, там светится одно-единственное окно, наверное, в кабинете дежурного. В такую ночь гитлеровцам ничего не стоит оккупировать Швецию… Ну, пойдем в зал, там что-то зашумели.

В зале действительно было оживленно. Возгласы, приветствия. Все окружили гостя – Мартина Андерсена-Нексе. Да, это он, знаменитый датчанин, автор знакомых всем нам романов «Пелле-завоеватель», «Дитте – дитя человеческое»… Я увидела среднего роста, плечистого человека лет за семьдесят, пышноволосого, седого, с высоким выпуклым лбом. К нему обратилась Александра Михайловна:

– Дорогой Мартин, как я рада, что ты сегодня пришел к нам. Благодарю тебя.

– Я пришел к себе домой. Сочельник – праздник семейный, а моя семья здесь. Я с вами всеми, и я привел с собой свою семью. – Он представил жену. – Прошу любить и жаловать. – Взял ее под левую руку и поцеловал в щеку. – Очень горжусь тем, что здесь и мой младший сын, не подумайте, что это мой правнук. – Он погладил по голове мальчика лет десяти, и тот вскинул на него такие же синие, как у отца, глаза.

Когда застолье близилось к концу и взрослые увлеклись игрой с детьми вокруг елки, я улучила момент и подошла к писателю. Сказала, что я его давняя читательница и поклонница и сейчас, как пресс-атташе посольства, хотела бы получить у него интервью.

– Охотно, охотно, – согласился он и поведал историю, происшедшую с ним несколько дней назад.

– Как вы знаете, я коммунист, моя родная Дания оккупирована гитлеровцами, в их лапах оказался и я. У меня больное сердце, и мне хотелось, чтобы оно поскорее перестало биться. Я сидел в холодной камере и простудился. Наши датские врачи, которых гитлеровцы заставляли работать, диагностировали воспаление легких и настояли на переводе меня в госпиталь. Я лежал и мысленно писал трилогию о Мартине Красном, но не имел возможности изобразить это на бумаге. Мне не разрешили пользоваться моим оружием – пером и бумагой. А я задумал большую работу. Я пишу реальную жизнь и презираю писателя, выкидывающего самое головокружительное сальто-мортале под куполом храма искусств. Мне всегда хотелось согреть простое человеческое сердце или осушить хотя бы одну слезу отчаяния и безнадежности… Он приложил платок ко рту, чтобы отдышаться.

• Предыдущая
• 18/85
• Следующая