Черная часовня - Дуглас Кэрол Нельсон - Страница 7

– Инспектор ле Виллар говорит по-английски достаточно хорошо, чтобы провести допрос свидетеля-американца.

– Неужели, Нелл? А вот префект так не считает, и в данном случае я с ним соглашусь. Женщине проще завоевать доверие незнакомого человека.

Я с сомнением посмотрела на костюм подруги.

– Если преступление и вправду настолько жестокое, как его описали, бедное дитя даже не заметит, как и во что я одета, – отмахнулась она.

– Так очевидец ребенок? Тогда хорошо, что я поехала с тобой. Английская гувернантка способна ладить с детьми как никто другой.

– Пожалуй.

Я насторожилась, как делала всякий раз, когда Ирен соглашалась со мной.

– Ты прихватила с собой блокнот и карандаш, Нелл?

– Я никогда не выхожу без них. Я и еще кое-что с собой прихватила.

– Вот как?

Я наклонилась поближе к подруге и прошептала ей на ухо, до которого теперь, когда волосы были забраны кверху, оказалось намного проще добраться:

– Шатлен с брелоками. Разве ты не заметила цепочку у меня на талии? Она производит столько шума!

Губы Ирен сложились в усмешке, которую она тут же постаралась спрятать. Подозреваю, что у нее было меньше веры в возможности моего шатлена – серебряной цепочки с прикрепленными к ней полезными мелочами, подарка Годфри, – чем у меня. Но для меня он был не менее важен, чем для Ирен – ее пистолет: без него я чувствовала себя обнаженной. Какое гадкое выражение! Разумеется, я никогда не чувствовала себя обнаженной – немыслимое состояние для любой порядочной женщины.

Когда Ирен помогала мне выбраться из экипажа, я увидела, что остановилась мы позади величественного здания одного из шикарных отелей Парижа. Большинство крупных гостиниц столицы размещались в зданиях роскошных городских домов, которые веками принадлежали благородным фамилиям Франции и поменяли хозяев только в наш новый индустриальный век. Я не понимаю, зачем французы вносят путаницу в понятие гостиницы, называя «отелями» и другие здания, не предназначенные для постоя широкой публики[14].

Я приподняла юбки, чтобы не вымарать подол сажей, глиной и прочими еще менее приятными разновидностями грязи, покрывающими улицы города. Вскоре мы уже спешили через лабиринт служебных комнат, которых всегда так много за массивными фасадами подобных шикарных зданий.

В полутемной каморке нас ожидал мужчина, одетый в изрядно помятый костюм. Инспектор взял с грубо сколоченного стола лампу и пошел вперед, освещая нам путь.

Мы стали подниматься по узкой черной лестнице, впитавшей в себя запах пота многих и многих работников, а также… ох, неизменную чесночную вонь, угольную пыль и другие отвратительные субстанции, присущие любому дому, но тщательно изгоняемые из парадных залов.

Все мое внимание было направлено на то, чтобы не запутаться в собственных юбках на узкой крутой лестнице. Так и не представленный мне француз довольно крепко держал меня за локоть, уверенно направляя мои шаги.

Мы оказались на третьем этаже, где нас провели по извилистому коридору, то поднимавшемуся на несколько шагов вверх, то снова опускавшемуся до привычного уровня, откуда мы выбрались в холл, достаточно широкий, чтобы все четверо могли идти по нему в ряд.

Однако вскоре я обнаружила, что трое из нашей компании действительно шагают плечом к плечу, тогда как я осталась семенить сзади. Мои попутчики возобновили разговор на французском, шепотом обмениваясь фразами, которые я при всем желании не смогла бы перевести, даже если бы расслышала. И снова не раз всплыл «черный аббат».

Благодаря годам работы в опере Ирен с легкостью осваивала иностранные языки. В бытность свою гувернанткой я не раз замечала, что обладатели музыкального слуха обычно были одарены и в таких дисциплинах, как математика и языки. Впрочем, моя подруга до сих пор не проявляла особой склонности к цифрам – если только цифры не были прописаны на векселях, разумеется.

Когда мы поравнялись с закрытой дверью, мужчины встали по обеим сторонам от прохода, а инспектор предупредительно распахнул перед нами створки.

Не колеблясь ни секунды, Ирен вошла в комнату. Я было замешкалась, но тут же испугалась, что этот ужасный человек захлопнет дверь у меня перед носом: оставаться в коридоре в компании двух французов вовсе не входило в мои планы.

Поэтому вслед за Ирен я вошла в самую необычную комнату, которую мне приходилось видеть в своей жизни. А после посещения покоев мадам Сары на бульваре Перейр, заполненных павлиньими перьями, медвежьими шкурами, змеями и гепардами, я могу с уверенностью утверждать, что некоторый опыт по части необычного у меня имеется.

Комната оказалась теплой и светлой, и только теперь я поняла, насколько меня утомила дорога сюда.

По полу голубого мрамора, словно острова в океане, были разбросаны обюссонские ковры. Их нежные розовые, голубые и золотистые тона переплетались в причудливые узоры, напоминая вытканные акварели. Мебель по богатству не уступала коврам. Комната была заставлена обитыми декоративной тканью стульями и диванами с резными позолоченными подлокотниками и ножками. Казалось, предметы обстановки одеты в придворные наряды, отделанные золотым кружевом. Блики свечей отражались в хрустале канделябра, по ценности не уступающего знаменитому Бриллиантовому поясу Марии-Антуанетты, который мы с Ирен и Годфри в свое время спасли от мрака исторического забвения.

Увы, та история по большей части не знакома миру. Уже тогда, в первые месяцы нашего знакомства, я собирала секретную информацию для Ирен, ибо не было никаких сомнений в том, что она спасла меня от участи куда более страшной, чем столкновение с уличным беспризорником. Ирен была убеждена в том, что Годфри Нортон знает местонахождение пропавшей реликвии королевы Марии-Антуанетты, который примадонна пыталась разыскать по заданию американского ювелира мистера Тиффани. Поэтому мне была отведена роль шпионки при Нортоне и, по совместительству, его машинистки.

Стоит ли упоминать, что под конец истории мистер Тиффани выкупил у Ирен обнаруженные ею драгоценности французской короны, Ирен и Годфри поженились, и мы втроем обосновались во Франции, причем на тот момент и моя подруга, и мой бывший наниматель считались погибшими в железнодорожной катастрофе!

И вот теперь я в Париже, веселом и грешном сердце Франции, разглядываю сообщников Марии-Антуанетты в ее преступлениях против народа: картины, изображающие бледных, красноносых, разодетых в пух и прах французских аристократов давно минувших лет. Портреты этой изысканной компании в накрахмаленных париках, сплошь в резных позолоченных рамах, покрывали почти все стены, нарядные, словно подарки ко Дню святого Валентина.

Посреди всей этой – что ж, французы иногда умеют метко подобрать словечко (в конце концов, кому как не им знать толк в излишках) – посреди всей этой frou-frou[15] я наконец заметила живого человека из плоти и крови, юную девушку.

Она одиноко сидела посередине очень длинного, обитого гобеленовой тканью дивана в стиле Людовика Четырнадцатого с таким количеством позолоченных ножек, будто это был не диван, а гусеница, случайно пробежавшая по столу мастера сусальной позолоты.

Меня поразили огромные, глубоко посаженные глаза на овальном лице с выразительным подбородком и густыми бровями. Ее темные локоны были уложены в прическу куда более замысловатую, чем забранные вверх волосы Ирен, а по-девичьи тонкую фигуру обтягивал корсаж нежно-розового вечернего платья с глубоким вырезом и почти без рукавов. Она выглядела свежо и бодро, как любая английская девушка восемнадцати лет. Помнится, одна из моих бывших воспитанниц, милая Аллегра Тёрнпенни…

Разумеется, примадонна в своем темном мужском костюме не преминула прервать мои воспоминания, испортив идиллическую картину.

– Меня зовут Ирен Адлер Нортон, – представилась она в той деловитой американской манере, к которой обычно прибегала при общении с пожилыми влиятельными мужчинами. Чем больше была разница между положением моей подруги и статусом тех, к кому она обращалась, тем меньше формальностей она соблюдала. Кое-кто подумает, что подобная манера могла сыграть против Ирен, но на деле ее всегда принимали снисходительно и с любопытством. Без сомнения, годы, проведенные примадонной на сцене, научили ее не только тонко чувствовать человеческую природу, но и манипулировать ею. – А это – моя подруга Пенелопа Хаксли, – продолжила Ирен отрывисто, хоть и негромко. – Мы здесь для того, чтобы помочь вам.