Тарквиний Гордый - Шаховская Людмила Дмитриевна - Страница 26

• Предыдущая
• 26/41
• Следующая

– Юпитер отвечает не Руфу, а мне, – заявил этот прямолинейный человек; неустрашимый ничем на свете, он стоял по-прежнему горделиво, указывая на скачущего всадника, – Юпитер разразил доказательство клеветы на меня, этот склад, сделанный настоящим изменником, замыслившим погубить царя и всех его сподвижников. Вот, гонец царя Сервия!..

– Царский гонец! – подтвердил Бибакул, всмотревшись в прибывшего.

Все узнали Брута.

– Привет префекту-регенту! – произнес молодой патриций, отдавая честь прикладыванием руки ко лбу и груди, спешился и подошел, – великий царь, получив донос в государственной измене на сенатора Турна Гердония, немедленно повелевает отослать его к нему в Этрурию для суда. Вот приказ царя.

Тарквиний хладнокровно распечатал и мельком пробежал глазами врученную ему хартию, причем на губах его появилась едва уловимая ироническая усмешка.

– Я понял, что с этим доносом к царю успел слетать в Этрурию именно ты, мой милый «Говорящий Пес», – сказал он Бруту, – но ты (увы) опоздал... улики виновности подсудимого явны до такой степени, что я считаю своим долгом избавить моего престарелого тестя, царя Сервия, от лишних хлопот судебной процедуры, но... впрочем... если осужденный Турн станет просить меня о помиловании в такой форме, как просил бы царя... склонившись к ногам моим...

– Склоняться в унижении перед тобой, убийца моего зятя?.. Никогда!.. – произнес Турн глухим, подавленным голосом. – Молить о жизни тебя, отравитель моего тестя?.. Ни за что!.. Я потомок рутульских царей; я равен тебе, сын Приска; унижаться перед тобой я не стану, а если бы и стал, то пользы мне не будет ни малейшей... Я понял слишком хорошо тебя, Люций Тарквиний!.. Натешившись моим унижением, ты все-таки меня погубишь, выискав другой предлог. Я понял, что спасения мне нет. Брут, мой милый Юний!.. Расскажи царю и Скавру, как я умер... Они стары... Не им, а тебе, как опекуну, я поручаю моих детей... особенно младших... замени им отца. Моя Ютурна красавица... опасный дар судьбы!.. Эмилия совсем крошка... жена... что будет с нею без меня?! Ах!.. Брут, скажи царю, что моими последними словами было: я не изменник. Я честно прослужил в течение целой жизни Риму и царю Сервию, и верным их слугою умираю, а Тарквиний – злодей, недостойный данного ему доверия царя, самоуправец.

– Он отказался от помилования!.. – воскликнул плачущий Грецин.

– Он отказался!.. – эхом повторили поселяне возглас и печально и удивленно.

Они не понимали, что чувствует настоящий, родовитый аристократ в минуты своего унижения, но их симпатии, тем не менее, начали возвращаться к доблестному человеку, с которым интриган-жрец рассорил их.

– Рок!.. – произнес сухопарый Камилл мрачно. – От судьбы не уйдешь.

– Боги карают его за недостаточное усердие к чествованию деревенских святилищ, – прибавил Анней.

И все стали толковать на свой лад о причинах отказа Турна просить пощады, только никто не верил в его виновность, по убеждению, что Тит донес на него со злобы или, вернее, в угоду фламину, заманил в погреб к оружию, краденному сыном прежнего свинопаса.

– Над этою несчастною усадьбой носится неумолимый Морс (дух Смерти), – шепнул Брут Виргинию, – знаешь, Децим, чего я боюсь?.. Что предвижу?.. Скоро будет навеки заперт семейный склеп Гердониев и Скавров, потому что некого станет хоронить в нем и некому оплакивать, поминать умерших; изведет тиран весь род своих противников.

– А Эмилий Скавр? – спросил Виргиний.

– Я уверен, что и ему не дадут пережить зятя.

– Но его здоровье поправляется.

– Второй раз отравят. Не дадут и жене пережить мужа, и детям отца.

Слеза показалась на ресницах молодого патриция; прослезился и раб его, конюх Виндиций, прибывший с ним из Этрурии; Виргиний старался скрывать свою скорбь.

Они шептались, пользуясь тем, что Тарквиний не смотрел в их сторону, заинтересованный рассмешившею его жестокое сердце сценой народной расправы самосуда со старым невольником, причем один из деревенских старшин в распоряжениях грабежа усадьбы копировал самого регента, чего к его благополучию, тот не понял.

Уже давно искусно настроенные разными интригами против Турна, мужики, рустиканы римской Кампаньи, не только не жалели этого доблестного человека, но напротив, казнь его явилась для них праздником, и они начали совещаться, как им выпросить у Тарквиния право взять Грецина себе уже не в жертву богам, а на казнь, стать исполнителями его кары за укрывательство измены господина. Они с шумом и гамом тащили связанного по рукам Грецина.

– Оставьте меня, скоты этакие! Пустите! – вопил толстяк управляющий, отбиваясь ногами, обутыми в деревянные сандалии, и огромной головой, как баран. – Стыдно тебе, Анней!.. Хлеб-соль водим лет 30... я, ведь, не сбегу от вас... некуда мне сбежать. Чего крутить-то меня без толку?!

Поселяне не обращали внимания ни на мольбы, ни на брань и уговаривания Грецина, которого, в сущности, любили и уважали.

Неразвитые, невежественные люди всегда пользуются всякими неурядицами, вмешиваются в совершенно посторонние дела, которые до них не касаются, отчасти в надежде на возможность что-нибудь стянуть себе, нажить, получить в награду за усердие, а главным образом для развлечения среди безвыходной скуки однообразной жизни в захолустье.

Пожар, драка, бунт, обвал, наводнение, поимка преступника – всякое событие этого рода служит простонародью предлогом к шуму, крику, буянству, спорам между собою, и долговременной болтовне.

Видя, что царский зять и прибывшие с ним вельможи судят помещика, мужики решили расправиться с управляющим.

– Ну, уж теперь ты, дядя Грецин, не чванься! – говорил ему его приятель Анней. – Стой смирно, не кричи, не отбивайся!.. Мы по всем правилам поступим с тобою, как надлежит что выполнить. Куда правитель назначит отправить господина, туда мы отправим и тебя.

– Сделаем все, что Стерилла давно советовала, – заявил Камилл, – и вскроем тебя, и лягушечьими костями набьем, и ниткою трехцветною, наговоренною зашьем, и стрелы и кол в тебя вобьем... Ты, ведь, (сознайся дядя!) колдун заправский был.

Некоторые в толпе засмеялись, крича:

– Колдун!.. Колдун!.. Смолой его обмазать!.. Воском облить!..

– Нельзя, – возразил Лукан, – если господина в тюрьму, то и слуг туда же; в тюрьме Турну будет удобнее с прислугой, легче и умирать, приятнее и на том свете.

– Одного-то мало, – прибавил Целестин, – всю бы семью казнить с господином следовало. Прим и Ультим станут поддерживать его под руки, носить за ним цепи; Амальтея будет подметать тюрьму, стирать его платье, дядя Грецин – докладывать о ходе его процесса.

– Амальтеи и ее братьев, слышно, нет в усадьбе, куда-то уехали.

– Сыщутся... если их всех регент казнит, они будут на том свете подсаживать Турна в Харонову лодку при переправе за Стикс, будут торговаться с перевозчиком, чтобы утянуть себе деньги, которые Турну накладут в рот после смерти.

– Харонова лодка!.. Ври больше!.. Разве казненных за Стикс перевозят?! Бродят их тени непогребенные, неоплаканные, без пристанища, воют злыми ларвами по ночам.

– Могучий Тарквиний! – закричал один из мужиков, высовываясь из-за плеч передовых старшин. – Вот еще разбойник, мятежник; он запер ворота, не пускал тебя в усадьбу.

– Нам удалось изловить его, – прибавил другой. – Дай нам что-нибудь, регент-правитель, в награду за наше усердие!..

Выкрикнув все это, они благоразумно присели, спрятались за спины старшин в опасении, что Тарквиний велит дать им не денег, а оплеух и затрещин.

– Дядя Грецин самый закоснелый мятежник! – орал кто-то в задних рядах.

– Сами вы мятежники, дураки косолапые! – огрызнулся связанный управляющий. – Есть чем хвастаться!.. Поймали... Мудрено ли было меня поймать!.. Я никуда и не бегал от вас... победители великие!.. 20 на одного навалились!..

– В награду за ваше усердие, рустиканы, – сказал Тарквиний, чтобы отвязаться от пристающих буянов, – дарю вам этого человека в полную власть: делайте с ним, что хотите, и с его семьею, и со всем имуществом!..

• Предыдущая
• 26/41
• Следующая