Жан Кавалье - Сю Эжен Мари Жозеф - Страница 66

• Предыдущая
• 66/106
• Следующая

Внушения дю Серра давали себя чувствовать: за недостатком религиозности, Жана одушевляла страсть политика. Он боролся скорее за гражданские права, отнятые у протестантов, чем за восстановление храмов. Предполагая, что силой оружия он предпишет условия королю и вновь навяжет ему Нантский эдикт, Кавалье мечтал получить звание главнокомандующего протестантского войска в Лангедоке и хотел, чтобы ему поручили следить за исполнением заключенных с гугенотами условий. Тайные стремления молодого севенца не ограничивались этими пределами: как честолюбец, он постоянно считался с будущим, никогда – с прошедшим.

Чтобы дорисовать картину тех изменений, которые время внесло в душу Кавалье, остается сказать несколько слов про его любовь к Изабелле. С самого начала молодая девушка посвятила себя с самой трогательной преданностью уходом за ранеными воинами Жана. Их походный лазарет находился в самой дикой, недоступной части Серанских гор. Доктор Клодиус, которого дю Серр так вероломно обманул, следил за лечением. Убедившись, какую громадную пользу он может принести своим ближним, Клодиус, с его кротким, превосходным нравом, покорился своей участи, а благодаря заботам и вниманию Изабеллы, она казалась ему сносной. Камизары, за которыми молодая девушка ухаживала с ангельским терпением, молились на нее. Почти ежедневно посещая своих раненых, Кавалье заходил к ней. Порою его мятежный, пылкий дух, казалось, успокаивался, прояснялся в беседах с Изабеллой. То были длинные, грустные воспоминания. Когда они касались первых лет их любви, со стороны Кавалье сыпались наивные признания о его планах на будущее; Изабелла же в ответ давала ему советы, полные искренней нежности и благоразумия. Молодая девушка обладала редким мужеством оспаривать честолюбивые замыслы Жана: по ее мнению, в случае победы гугенотов их юный вождь должен был сложить оружие и опять стать, как и его отец, землепашцем.

Не менее сильно нападала Изабелла на религиозное равнодушие любимого человека. Иногда эти нежные упреки раздражали Жана, смущая его совесть. Но вскоре потребность высказаться, глубокое доверие, которое внушала ему Изабелла, наконец, надо признаться, проснувшаяся любовь, более пылкая, чем когда-либо, – все это толкало его опять к прекрасной Изабелле.

Вот тут-то открывается одна из тех пропастей души, глубину которой невозможно измерить. Несмотря на оскорбление, нанесенное Изабелле маркизом Флораком, она оставалась в глазах Кавалье все тою же добродетельной, гордой молодой девушкой, которую он постоянно любил. Глядя на эту невинную жертву гнусного преступления, он проникался мучительным состраданием, страшным отчаянием, а подчас к поклонению, которое внушал вид стольких несчастий, примешивалась дикая жажда мести. Однако, несмотря на все доказательства замечательной привязанности к нему молодой девушки, несмотря на его страсть к ней, которая со дня на день росла, Кавалье колебался предложить ей свою руку. Его гордость возмущалась при мысли жениться на женщине, если и не опозоренной, то все же загрязненной человеком, которого он ненавидел и презирал всеми силами своей души. Эти колебания, эти душевные томления причиняли Жану жестокие страдания. Не раз любовь, здравый смысл, влечение к счастью были на пути к торжеству. Однажды был даже назначен день для торжественной свадьбы. Но Кавалье опять поддался ложному чувству чести. Изабелла, все та же предельно гордая, скрыла горькое чувство, которое вызвало в ней столько резких переходов от опасений к надеждам. Ее любовь к Кавалье не пострадала от этого: она сама страдала, одна и в тиши.

Такова была жизнь Кавалье в ту минуту, когда мы застаем его в своей избушке, внимательно изучающим собственноручную карту Севен. К нему почтительно вошел один из телохранителей, остановился на пороге, поклонился чуть ли не до земли и, отдав честь по-военному, проговорил:

– Брат генерал! Караул дает знать, что брат Ефраим и брат Ролан спускаются к нам с гор.

Кавалье сложил карту и сказал камизару:

– Пришлите сюда Иоаса-Надейся-на-Бога!

Когда солдат вышел, Кавалье взял зрительную трубу и принялся тщательно рассматривать долину, расстилавшуюся на необъятном пространстве и палимую жгучим солнцем. В дверях избушки вскоре появился Иоас-Надейся-на-Бога – молодой человек, бывший оружейный мастер в Алэ, теперь исполнявший у Кавалье должность майора.

– Пусть наши люди встанут под ружье, – обратился к нему Кавалье. – Пусть воздадут великие почести брату Ефраиму и брату Ролану. Ты же встретишь их у входа в стан и проводишь сюда.

Иоас поклонился и вышел, не сказав ни слова. Кавалье, оставшись один, удалился в другую комнату своей избушки в ожидании остальных главарей камизаров.

Лицо Ефраима все еще сохраняло свой аскетический суровый вид. Он приехал верхом на Лепидоте. Его сопровождал Ролан, бывший купец из местечка близ ущелья Ансиз, человек лет около сорока, с рыжей бородой и такими же волосами, высокий, широкоплечий. Эгоальский стекольщик дю Серр следовал за двумя главарями. После неслыханных затруднений он возвратился из Турина, где вел переговоры с Гилем, чрезвычайным послом Англии при герцоге Савойском, и с Петрусом Мюллером, послом соединенных провинций Голландии при том же дворе. Дю Серр был переодет коробейником, на плечах у него висел ящик с товарами. Этот неутомимый человек по дороге из Савойи, прежде всего, отправился в Монпелье, чтобы привести в порядок кое-какие, дела, о которых речь впереди.

Дю Серр и Ролан были поражены порядком и дисциплиной, которые царили в стане Кавалье. Но Ефраим ко всему этому оставался равнодушен. Его неприятно поразили мундиры католических войск; он бросил мрачный взгляд на телохранителей, которые, одетые с некоторой военной изысканностью, выстроились в ряд недалеко от избушки Кавалье. На одно мгновение остановившись перед ними, лесничий с презрением произнес слова из Евангелия о красивых гробницах. Телохранители опустили глаза: до того святость Ефраима внушала им почтение. При входе в избушку, которая оказалась пустой, Иоас-Надейся-на-Бога сказал двум севенцам:

– Брат Кавалье сейчас вернется: он молится.

Не поверил ли лесничий этим словам, или в нем проснулись неприятные воспоминания, но он строго ответил евангельским стихом о лжи.

Дю Серр и Ролан с удивлением посмотрели на Ефраима.

– Что вы этим хотите сказать? – спросил стекольщик. – Кавалье часто уединяется, чтобы услышать глас Господа, который иногда снисходит, чтобы говорить нам его устами. Разве Предвечный не благословил его оружия во всех столкновениях наших братьев с королевскими войсками? Наши враги страшатся его военного гения. Вы сами и присутствующий здесь брат Ролан согласны, что лучше его никто не составит плана нападения. Разве вы не исполняли постоянно его распоряжений?

– Его распоряжения! – воскликнул с негодованием Ефраим и разразился длинным местом из Иова насчет орлов и орлят, затем прибавил: – Как! Потому только, что я встречаю этого юношу в вертограде, где он такой же рабочий, как и я, он становится хозяином, который вечером вручит мне поденную плату? Если жатва была хороша, если чан был переполнен, если лошади по грудь утопали в крови, так разве мы должны за все восхвалять этого юношу?

– Брат, брат! – возразил дю Серр. – Я скажу: по-твоему – этот юноша, как и мы, только скромный труженик в вертограде Предвечного. Но если Господь устами Кавалье возвещает: «убирайте виноград с этого косогора, потому что он спелее того, срежьте эту лозу и т. д.» – то тут мы подчиняемся Господу, а не Его творению.

Ролан сделал знак одобрения. Но слова стекольщика, видимо, не убедили Ефраима. Он с таинственным видом опять пустил в ход Иова, предостерегающего от льва и прибавил от себя намек насчет хитрости лисицы, жадности волка и тщеславия павлина. После минутного размышления, стекольщик начал догадываться, что крылось под словами Ефраима.

– Брат! – проговорил он. Полагаешь ли ты, что Кавалье руководствуется человеческими побуждениями, а не Божественным откровением?

• Предыдущая
• 66/106
• Следующая