Агасфер. Том 3 - Сю Эжен Мари Жозеф - Страница 70
- Предыдущая
- 70/132
- Следующая
Пока отец д'Эгриньи говорил, господин Гарди почти с ужасом прислушивался к его словам. При одной мысли о возможности снова пережить те волнения, которые доставили ему столько страданий, его бедная, измученная, трепещущая душа снова ушла в себя. И несчастный почти с мольбой воскликнул:
— Мне, отец мой, мне вернуться в свет, где я так страдал! Где потерял последние иллюзии! Мне… снова принимать участие в пирах и развлечениях!.. Ах!.. Какая жестокая насмешка!..
— Это не насмешка, дорогой сын мой: вы должны быть готовы к тому, что вид честного ремесленника пробудит все ваши воспоминания, которые, как вам сейчас кажется, умерли. В таком случае, дорогой сын, испытайте еще раз светскую жизнь… Разве не будет этот приют всегда открыт для вас после нового горя, после новых разочарований?
— Зачем же, Боже мой, мне снова подвергать себя новым страданиям? — с раздирающим душу выражением вскричал господин Гарди. — Я и теперь еле переношу то, что испытываю. О нет, никогда! Забвения… могильного забвения… и вплоть до самого гроба — вот все, чего я теперь желаю…
— Это вам так кажется, сын мой, потому что до вас не доносятся голоса извне, ничто не смущает вашего спокойствия и надежды на то, что за гробом вы соединитесь с Богом. Но этот рабочий, который, конечно, меньше озабочен вашим спасением, чем своими интересами и интересами близких, начнет…
— Увы! Отец мой, — прервал иезуита господин Гарди. — Я был счастлив сделать все, что в силах человека, для блага моих рабочих, но судьба не дала мне это докончить. Я заплатил свой долг человечеству… мои силы пришли к концу… Я стремлюсь только к покою и забвению. Неужели и это слишком большое требование? — воскликнул несчастный с невыразимым чувством усталости и отчаяния.
— Конечно, дорогой и добрый сын мой, ваше великодушие не имело границ. Но ведь во имя этого великодушия ремесленник и придет просить от вас новых жертв… Да… прошлое обязывает такие сердца, как ваше, и вам не устоять против просьб и настояний рабочих… Вы должны будете вновь погрузиться в непрерывную деятельность, чтобы восстановить из руин разрушенное здание, над сооружением которого вы работали двадцать лет тому назад со всей пылкостью и силой юности. Вы должны будете вновь завязать те коммерческие связи, от которых так часто страдала ваша щепетильная честность, надеть снова цепи, приковывающие крупного промышленника к беспокойной трудовой жизни… Но зато какая вас ждет награда! После нескольких лет неустанного труда вы достигнете того же положения, какое недавно занимали… до этой ужасной катастрофы… Вам может послужить утешением и то, что теперь вас больше не проведет коварный друг, ложная дружба которого, казалось вам, скрашивала вашу жизнь! Вам не придется упрекать себя в преступной связи, в которой, как представлялось вам, вы ежедневно черпали новые силы, новое поощрение для добрых дел… как будто, увы! что-нибудь преступное может когда-либо вести к счастливому концу… Нет! нет! У вас еще достанет мужества бороться с житейскими бурями, несмотря на ваш зрелый возраст, на разочарование в дружбе, на познание суетности преступных страстей, на полное и вечное одиночество! Конечно, когда вы покинете это спокойное и благочестивое убежище, вас поразит контраст с тем, что вы встретите; но этот же контраст…
— Довольно!.. Умоляю… довольно! — воскликнул господин Гарди слабым голосом, прерывая преподобного отца. — Уже только услыхав о том, что может меня ожидать в подобной жизни, я испытываю страшное головокружение… я теряю способность мыслить… О нет! Покой, ничего иного… один покой нужен мне, пусть это даже будет покой могилы!
— Но как же вы будете противостоять настояниям этого рабочего?.. Те, кому оказано благодеяние, приобретают права на благодетеля… Вы не в силах будете устоять против его просьб…
— Так что же, отец мой… если нужно, я не приму его… Правда… я думал, что это свидание доставит мне определенного рода удовольствие… но чувствую, что благоразумнее от этого отказаться…
— Да он-то не откажется… он будет настаивать на свидании с вами…
— Вы будете столь добры, отец мой, передать ему, что я болен и не могу его видеть.
— Вот в чем дело, сын мой. К нам, бедным служителям Христа, и без того относятся с сильным предубеждением. Из того, что вы добровольно остались у нас в доме, после того как вас принесли сюда умирающим… из того, что вы откажетесь от этого свидания, на которое раньше согласились, — из всего этого сделают вывод, что вы находитесь под нашим влиянием, и как ни нелепо это подозрение, мы не должны допускать, чтобы оно зародилось… Вам лучше принять этого рабочего…
— Отец мой, то, чего вы от меня требуете, превышает мои силы… Я совершенно изнемогаю… Наша беседа совершенно меня доконала…
— Но, дорогой сын мой, ведь он скоро придет; допустим, я передам, что вы не хотите его видеть… Он мне не поверит…
— Увы! Отец мой, пожалейте меня… Уверяю вас, что я никого не могу теперь видеть, — я слишком страдаю…
— Ну, хорошо… подумаем, как бы это сделать… Если бы вы ему написали и назначили для свидания другой день… хоть завтра, например?
— Нет, ни завтра… никогда! — воскликнул несчастный, доведенный до отчаяния. — Я никого не хочу видеть… я хочу быть один… всегда один… ведь это никому не причинит вреда… Неужели же я и на это не имею права?
— Успокойтесь, сын мой, последуйте моему совету. Не принимайте сегодня этого достойного молодого человека, но не предрешайте ничего относительно будущего… Ведь завтра же вы можете передумать… Не надо, чтобы ваш отказ был окончательным…
— Как хотите, отец мой…
— Хотя до посещения ремесленника остается еще часа два, вам лучше написать ему сейчас же.
— У меня не хватит сил.
— Попробуйте.
— Это невозможно… я слишком слаб…
— Ну, полноте… приободритесь… — сказал преподобный отец.
И, взяв с письменного стола все, что нужно для письма, он положил бювар и лист бумаги на колени господину Гарди и стал около него, держа в руках перо и чернильницу.
— Право, отец мой… я не могу писать! — утомленным голосом возражал несчастный.
— Хоть несколько слов, — безжалостно настаивал отец д'Эгриньи, насильно вкладывая перо в почти безжизненные пальцы господина Гарди.
— Увы! Отец мой… я ничего не вижу…
Несчастный говорил правду: его глаза наполнились слезами — до того мучительны были чувства, которые растравил в нем иезуит.
— Успокойтесь, сын мой, я буду водить вашей рукой… диктуйте.
— Отец мой… прошу вас… напишите сами, я подпишусь…
— Нет… необходимо, чтобы письмо было написано вашей рукой… достаточно нескольких строк…
— Отец мой!..
— Ну, полноте… это необходимо… иначе я велю впустить сюда этого рабочего, — сухо проговорил иезуит, видя, что разум господина Гарди все более слабеет и что при данных серьезных обстоятельствах следует употребить и строгость, чтобы в дальнейшем вернуться к более мягким средствам.
И своими серыми, блестящими, круглыми, как у хищной птицы, глазами он строго уставился на несчастного, который вздрогнул под влиянием почти гипнотического взора.
— Я напишу… отец мой… я напишу… только прошу вас, продиктуйте, моя голова слишком слаба… — сказал господин Гарди, утирая слезы горячей и лихорадочной рукой.
Отец д'Эгриньи продиктовал следующие строки:
«Мой милый Агриколь, я пришел к решению, что наше свидание бесполезно… — Оно только пробудит жгучее горе, которое, с Божьей помощью и благодаря сладким утешениям религии, я почти уже забыл…»
Преподобный отец на минуту остановился.
Господин Гарди еще сильнее побледнел, перо почти выпадало из его ослабевших рук, по лицу струился холодный пот. Иезуит вынул из кармана платок, отер лицо своей жертвы и с ласковой заботливостью заметил:
— Ну, полноте, дорогой и нежный сын мой. Побольше мужества. Ведь не я же предлагал вам отказаться от этого свидания, не правда ли?.. напротив… но, если вы хотите для своего спокойствия отложить это свидание, надо окончить письмо. Как по-вашему, чего я добиваюсь? Только одного: чтобы вы впредь могли пользоваться неизреченным и благочестивым покоем после всех ваших страданий и испытаний.
- Предыдущая
- 70/132
- Следующая
