Агасфер. Том 2 - Сю Эжен Мари Жозеф - Страница 25

• Предыдущая
• 25/126
• Следующая

Конечно, Дагобер только на одну минуту мог устрашиться тайных коварных интриг черных ряс, по его выражению, интриг, направленных против тех, кого он любил. Он только минуту мог колебаться в своем намерении освободить Розу и Бланш. Письмо генерала Симона разом покончило со всякими колебаниями: оно напомнило солдату его священный долг, и минутное уныние Дагобера сменилось спокойной, уверенной решимостью.

— Который час, Агриколь? — спросил он у сына.

— Только что пробило девять.

— Мне необходим крепкий железный крюк… такой, чтобы он мог выдержать тяжесть моего тела и которым можно было бы в то же время зацепиться за выступ стены. Эта печь послужит тебе наковальней, молоток, верно, где-нибудь найдется, а что касается железа… — солдат огляделся и, увидав довольно толстые железные щипцы для углей, подал их сыну, — то вот и железо… Ну, так скорее, сынок, принимайся за работу и сделай мне живо, что нужно…

При этих Словах Франсуаза и Агриколь с удивлением переглянулись. Кузнец, ничего не подозревая о решении отца и не зная о сделанных уже с помощью Горбуньи приготовлениях, ничего не понимал и молчал.

— Да ты что, не слышишь, что ли? — говорил Дагобер, все еще протягивая сыну щипцы. — Понимаешь, мне надо сейчас же сковать крюк.

— Крюк?.. Зачем, батюшка?

— Чтобы привязать его к веревке. Надо на конце его сделать ушко, чтобы продеть и хорошенько закрепить веревку.

— Но зачем эта веревка, этот крюк?

— Чтобы перелезть через монастырскую стену, если через дверь нельзя будет попасть.

— Какую монастырскую стену? — спрашивала Франсуаза у сына.

— Как, батюшка! — воскликнул Агриколь. — Вы все еще думаете… об этом?

— А то как же?

— Но ведь это невозможно… Вы не можете этого сделать… не стоит и пытаться…

— В чем дело, сын мой? — с беспокойством допрашивала Франсуаза. — Куда хочет идти твой отец?

— Он хочет сегодня ночью пробраться в монастырь, куда заперли сестер Симон, и похитить их…

— Великий Боже!.. Муж мой, да ведь это святотатство! — воскликнула Франсуаза, верная своим религиозным убеждениям. Она всплеснула руками и хотела подойти к мужу.

Дагобер, чувствуя, что его сейчас осадят мольбами и просьбами, решил не уступать и разом покончить со всем этим, чтобы не терять драгоценного времени и показать, что его решение непоколебимо. Серьезным, строгим, почти торжественным тоном он сказал, обращаясь к жене и сыну.

— Слушайте, друзья мои: когда человек моих лет решается на что-нибудь, он хорошо знает, на что идет… и тут уж ни сын, ни жена не могут повлиять на его решение… Всякий обязан делать то, что должно… и я решился исполнить свой долг… Избавьте же меня от лишних слов… Вы обязаны были употребить все старания, чтоб удержать меня… вы это сделали — и довольно: я хочу быть сегодня хозяином в своем доме…

Оробевшая Франсуаза не смела вымолвить ни слова и только умоляющим взором взглянула на сына.

— Батюшка… — сказал тот. — Позвольте мне сказать одно только слово…

— Говори… — с нетерпением сказал отец.

— Я не хочу оспаривать ваше решение… но мне кажется, вы не знаете, какой опасности подвергаете себя!

— Я все знаю, — резко возразил солдат. — Я знаю, что это очень серьезно… Но пусть никто не скажет, что я не пошел на все, чтобы исполнить свое обещание…

— Берегитесь, отец! Еще раз повторяю: вы не подозреваете, на какое опасное дело идете! — с тревогой повторял Агриколь.

— Ну, поговорим об опасности… о ружье привратника, о косе садовника… — презрительно пожимая плечами, сказал Дагобер. — Ну, хорошо… положим, моя старая шкура там и останется, в этом монастыре… Так что же? Ведь у матери есть ты… двадцать лет жили же вы без меня?.. лишней обузой будет меньше…

— И я… я всему виной! — воскликнула бедная старуха. — Прав был Габриель, когда упрекал меня!..

— Успокойтесь, госпожа Франсуаза, — шепотом уговаривала ее Горбунья. — Агриколь не допустит этого!

Кузнец после минутного колебания продолжал взволнованным голосом:

— Я слишком хорошо вас знаю, батюшка, чтобы думать, что вас может остановить страх перед смертельной опасностью…

— А о какой же опасности ты говоришь?

— О такой, перед которой и вы отступите, несмотря на свою храбрость… — убежденным голосом, поразившим отца, проговорил молодой человек.

— Агриколь, — строго и резко сказал солдат. — Вы говорите низости и наносите мне оскорбление.

— Отец!!

— Да, низости… — с гневом продолжал старый воин. — Разве не низость стараться отговаривать человека от исполнения его долга угрозами? Разве вы не оскорбляете меня, думая, что меня можно запугать?

— Ах, господин Дагобер! — воскликнула Горбунья. — Вы не поняли Агриколя!

— Слишком хорошо понял, — грубо отвечал солдат.

Потрясенный суровыми словами отца, но решившись, несмотря на его гнев, исполнить сыновний долг, Агриколь продолжал с сильно бьющимся сердцем:

— Простите меня, батюшка, за ослушание, и пусть вы меня даже возненавидите, но я должен вам сказать, чему вы подвергаетесь, врываясь ночью в монастырь.

— Как, вы осмеливаетесь продолжить? — закричал Дагобер, покраснев от гнева.

— Агриколь! — молила плачущая Франсуаза. — Муж мой!

— Господин Дагобер, выслушайте Агриколя… необходимо для всех нас, чтобы он объяснился! — сказала Горбунья.

— Ни слова больше!.. — гневно топнул ногою солдат.

— Я говорю, батюшка… что вы почти наверняка рискуете попасть на каторгу!!! — воскликнул побледневший, как смерть, кузнец.

— Несчастный! — сказал Дагобер, схватив сына за руку. — Не лучше ли было скрыть от меня это… чем позволить сделаться изменником и предателем!.. — Затем солдат повторил, содрогаясь от ужаса: — Каторга!!!

И он склонил голову, убитый грозным словом.

— Да… проникнуть ночью тайно в жилище… По закону за это полагается каторга… — говорил Агриколь, которого отчаяние отца в одно и то же время пугало и радовало.

— Да, батюшка, каторга… если вас поймают на месте преступления… а десять против одного, что это случится, так как Горбунья сказала, что монастырь будут тщательно стеречь… Если бы вы это сделали среди бела дня, быть может, эта честная отвага еще явилась бы сколько-нибудь смягчающим обстоятельством… Но забраться ночью, через стену… Повторяю: вы рискуете попасть на каторгу… Теперь, батюшка, решайте сами… что мы должны делать… Я, конечно, последую за вами… я не позволю вам идти одному… Скажите слово — я сейчас же сделаю крюк… у меня есть и молот и щипцы… Через час можно будет отправляться…

За словами кузнеца наступила глубокая тишина, прерываемая только рыданиями Франсуазы. Несчастная не переставала шептать с горьким отчаянием:

— И вот что случилось из-за того… что я послушалась аббата Дюбуа!

Напрасно Горбунья старалась ее утешить: она сама дрожала от страха. Она знала, что солдат способен идти даже на гибель, и тогда Агриколю придется разделить предстоящие опасности.

Дагобер, несмотря на энергичный и решительный характер, все еще не мог опомниться от изумления. В качестве военного человека он смотрел на ночную экспедицию, как на военную хитрость, вполне простительную в сложившихся обстоятельствах, тем более что право было на его стороне. Но страшные слова сына возвращали его к действительности и ввергали в ужасное затруднение.

Или надо было нарушить долг по отношению доверенных ему отцом и умирающей матерью девочек, или подвергнуться опасности вечного позора, да еще не одному, а вместе с сыном, и все это даже без твердой уверенности, что удастся освободить сирот.

Вдруг Франсуаза, пораженная внезапной мыслью, воскликнула, вытирая глаза:

— Боже мой… мне пришло в голову… Быть может, есть возможность освободить этих милых девушек без всякого насилия.

— Как это, матушка? — с живостью спросил Агриколь.

— По словам Габриеля, аббат отправил их в монастырь, вероятно, по приказанию господина Родена…

— Ну уж Родена уговорить добром невозможно, милая матушка!

• Предыдущая
• 25/126
• Следующая