Красная ворона (СИ) - Созонова Александра Юрьевна - Страница 12

• Предыдущая
• 12/70
• Следующая

— И все равно стремно как-то…

— Да ты, Дашка, всегда трусихой была. Можешь катиться отсюда колобком, к папочке с мамочкой, пока штанишки не намочила!..

Мое пугливое вслушивание прервал охранник:

— Что ты торчишь в дверях, девочка? Дуй домой! И другим путь не задерживай.

Он подтолкнул меня в спину, и я вылетела на злосчастное крыльцо.

Надо сказать, к тому времени меня уже не встречал после занятий шофер на мерсе — я вытребовала право возвращаться домой самостоятельно. Благо, наша последняя школа находилась в пятистах метрах от дома. В тот день я впервые пожалела о проявленной самостоятельности.

Домой я вернулась на час позже, с настроением на уровне минус сто. Нет, ничего ужасного со мной не сотворили: не избили и не искалечили — так, попугали. Сорвали вязаную шапочку и извозили в грязи. Проорали несколько похабных частушек, прыгая вокруг, как павианы. Под злорадное улюлюканье вывели на лбу той самой кисточкой с тем самым лаком матерное слово (этим занималась по праву потерпевшей Аллочка, а остальные дружно инструктировали). Ее подначивали расписать и мое новенькое пальто — взамен испорченной кофточки, но она не решилась, видимо, опасаясь возможных разборок с моими родителями.

И хотя кости мои остались целы и я не получила ни одной оплеухи, было на редкость тошно. От мысли, что завтра придется тащиться в школу и вновь встречаться с торжествующими истязателями, не хотелось жить.

Подходя к нашему дому, в надвинутой до бровей грязной шапочке, я увидела Рина, сидевшего на подоконнике моей комнаты. Он свистнул и помахал рукой. Я втянула голову в плечи: вот уж с кем мне совсем не хотелось видеться! Разве не популярность моего братца виной моих несчастий и унижений?

Хотелось одного: прошмыгнуть незамеченной в свою норку, стереть ацетоном грязное слово на лбу и забраться, прямо в одежде, под одеяло. И скулить, скулить о несправедливости мироздания — пока не полегчает. Поэтому поднималась я с твердым намерением выставить Рина за пределы своей территории и от души предаться унынию.

В комнате было очень холодно — что естественно при распахнутом настежь окне. При моем появлении брат обернулся с самым жизнерадостным выражением физиономии.

— Рэна, с такой кислой миной надо наняться в помощники стоматолога: глядя на тебя, пациенты не будут бояться зубодробительной дрели, понимая, что их проблемы — мелочь в сравнении с твоими.

— Слушай, отвянь, а? Не до тебя. И вообще, что ты здесь потерял? Иди и морозь свою комнату.

— Сестренка сегодня не в духе. Проблемы во взаимопонимании со сверстниками?

Он подмигнул, спрыгнул с подоконника и закрыл окно. Но не ушел, а плюхнулся на тахту, приняв расслабленную позу.

— Раз ты и так все знаешь, зачем издеваешься? Что за утонченный садизм? В школе говорят, что ты меня стыдишься, что я затюканная и никчемная. И то, что мы с тобой родственники — самое большое недоразумение в мире. Ты меня даже не защищаешь, как братья сестер! Зачем вообще нужен старший брат, если он не защищает, а смеется и называет дурой, и все остальные…

Я замолчала на полуслове, почувствовав, как тяжелеют веки и окружающий мир дрожит в линзах вырастающих слез. «Ну вот, сейчас он наконец уйдет, и я смогу нареветься вдоволь!..»

— Значит, так! — Рин выпрямился. Лицо было уже не веселым, но злым и сосредоточенным. — Прекращай истерику. Приводи себя в порядок и спускайся в холл, я буду ждать. Есть одна идея.

— Как их наказать?.. — спросила я с глупой надеждой.

— Не совсем. Это было бы слишком скучно — разбираться с твоими идиотами- одноклассниками. Кстати, они не индиго случайно?

— Почему индиго?

— Ты разве не в курсе, что сейчас время детей-индиго? Эти детки за гранью добра и зла. Они могут убить, если кто-то стоит на пути к их цели. Я читал статью о них, она называлась «Убийцы с нимбом Иисуса Христа».

Я растерялась. И тут же обозлилась.

— Никакие они не индиго! У индиго есть сверхспособности, они мысли читают и исцеляют, а у этих — только о шмотках и тачках все разговоры!..

— Ну и славно. Значит, гибель от их рук тебе не грозит.

— Слушай, убирайся, а?.. — Я всхлипнула.

— Ладно, так и быть: даю тебе полчаса, чтобы выреветься. Если не уложишься в этот срок, пеняй на себя: буду развлекаться без тебя.

— Да не нужны мне твои развлечения, и сам ты мне на фиг не нужен, — но это я пробормотала еле слышно и в уже закрывшуюся дверь.

В полчаса я уложилась. Минут десять ревела, столько же оттирала лоб. Шапочку просто выкинула в мусорное ведро. Параллельно с этим перебрала все известные мне ругательства — даже такие, какие прежде не осмелилась бы произнести и про себя, будучи благовоспитанной девочкой. В первую очередь они были обращены к Рину, во вторую — к Аллочке и ее команде. Но также досталась и бывшим «подружкам»-старшеклассницам, и родителям, уродившим меня такой некрасивой и никчемной, и слякотной серой весне с ее грязью и лужами.

Дурное настроение после этих процедур не исчезло, но приобрело рациональный привкус. «Хорошо, пусть я имею полное право обидеться на Рина до смерти и никогда больше с ним не разговаривать, — уныло резюмировала я. — Но этим я накажу себя, а не брата. Рину плевать, по большому счету, общаюсь я с ним или нет, а я останусь без самого интересного в жизни. Ну да, он никак не подарок — насмешливый, равнодушный, жестокий. Но что если, не будь он именно таким, не было бы его волшебных глаз, его удивительных способностей? Конечно, старший брат, который бьет морды всем, кто косо взглянет на его сестренку, это здорово. Но ничего необычного в этом нет — такое встречается на каждом шагу. А вот на чудесности, которые творит Рин, больше никто не способен. И они дураки — Аллочка и все остальные, болтающие, что брат меня стыдится и издевается надо мной. Ведь только меня впускает он в свой волшебный мир, и никого больше. Может, он даже любит меня? По своему, как умеет».

— Ты пришла раньше на целых три минуты, поздравляю! Видимо, зависишь от меня сильнее, чем я предполагал.

— Тебе не удастся испортить мне настроение больше, чем оно уже испорчено. Можешь не стараться!

— Спорим, удастся? До сих пор сомневаешься в моих способностях?

— Это и будет развлечением, в котором ты предложил мне поучаствовать?

— Было бы слишком просто: ты на редкость предсказуема. Нет, в чем-то это забавно и даже бодрит, но сегодня хочется чего-нибудь поизысканнее. Давай для начала заберемся на крышу. Там и дышится легче, и в мозгах просторнее.

— Но там же холодно и сыро! И уже темнеет.

— Значит, ты остаешься?

Не дожидаясь моей реакции, Рин выскочил в прихожую и стал натягивать куртку. Демонстративно фыркнув, я поплелась следом.

Было еще светло (насчет темноты я покривила душой), но серо, пасмурно. Небо обхватило нас со всех сторон сырыми объятиями, когда, одолев пожарную лестницу, мы уселись, прислонившись к трубе и уперев ступни в новенькие красные черепицы.

Вид с трехэтажной высоты открывался безрадостный: дома казались облезлыми и сонными после долгой зимы, голые деревья покачивались на ветру. Лишь проносившиеся авто яркими нездоровыми пятнами вырывались из общего фона. Да еще реклама.

— Ты ведь не любишь раннюю весну, верно?

Брат поерзал, устраиваясь по-турецки.

— А за что ее любить? Мокро, грязно, слякотно. Чистота и белизна зимы кончились, а летняя жара еще не наступила. Я просто ненавижу это унылое время года.

— Вот как. А что еще ты ненавидишь?

— Ты хочешь, чтобы я всё перечислила?

— Да, было бы неплохо.

— Я ненавижу школу, одноклассников, учителей. Ненавижу родителей — да-да, потому что им нет до нас с тобой никакого дела.

— Не надо объяснений, просто перечисляй.

— Ненавижу раннее утро — когда нужно просыпаться. Тебя! Потому что…

— Я же сказал: объяснения не нужны.

• Предыдущая
• 12/70
• Следующая