Леди и рыцарь - Сэндс Линси - Страница 21

• Предыдущая
• 21/65
• Следующая

– Не могли бы вы хотя бы повернуться спиной?

– Как же я смогу тогда увидеть, если у тебя возникнут трудности? Я не знаю, какое здесь течение. Если очень сильное, тебя может затянуть на дно. И как же я узнаю об этом, стоя к тебе спиной? – спросил он.

Розамунда нахмурилась, потом радостно улыбнулась:

– Я буду все время говорить, показывая, что все хорошо.

– В этом я не сомневаюсь.

Розамунда напряглась:

– Что это значит?

Он насмешливо пожал плечами:

– Я заметил, что тебе нравится разговаривать.

– А вы, кажется, совсем не любите говорить. Может, если бы вы были разговорчивее, я больше молчала.

Сердито взглянув на него, она уперла руки в бока:

– Отвернитесь.

– У меня нет времени на церемонии. Купание успокоит боль в твоих мышцах. Иначе завтра ты не сможешь ехать. Снимай одежду – и в воду! – прорычал он.

Она побледнела, потом вспыхнула ярким румянцем. Нехотя подняв руки, она начала развязывать шнуровку.

Розамунда была медлительна словно черепаха. К тому моменту, когда она наконец справилась с застежками и начала стаскивать платье с плеч, Эрик готов был взорваться. Никогда в жизни он не видел более чувственной картины – перед ним обнажалась дюйм за дюймом безупречная кожа молочной белизны. Сначала открылась изящная шея, потом изгиб плеч, руки и простая нижняя рубашка, когда Розамунда спустила платье до талии. Потом она быстро стащила платье через бедра, переступила через него и устремилась к реке.

Но Эрик оказался проворнее. Схватив Розамунду за руку, он остановил ее, прежде чем она успела окунуться.

– Нет. Нужно снять рубашку.

Даже ему самому были слышны хриплые нотки желания в его голосе, и он нахмурился.

– Аббатиса говорила, что только распущенные женщины разгуливают голыми. Порядочные носят рубашки, соблюдая приличия. Особенно купаясь, чтобы не простудиться, – сказала она, не поднимая головы.

– У тебя есть другая рубашка?

Поколебавшись, она отрицательно покачала головой.

– Тогда тебе придется надеть эту под платье. Если она будет мокрой, ты простудишься. Снимай рубашку.

Она взглянула на него, и Эрик увидел в ее глазах мучительный стыд. Было ясно, что его юная жена невероятно стеснительна. У него сложилось впечатление, что никто никогда не видел ее обнаженной. Кроме него, конечно, да и то он видел только ноги. Чувствуя себя чудовищем, он вздохнул и повернулся к ней спиной:

– Говори!

Вздохнув от облегчения, Розамунда на секунду замялась, но тут же сбросила рубашку. Аббатиса, конечно, поймет. Это ведь не уютное купание в келье, где она могла отдохнуть у огня, высушить волосы и надеть чистую одежду. Живя на природе, приходится жертвовать правилами приличия.

– Ты молчишь.

– Я еще не в воде, – объяснила Розамунда, сбросив рубашку и подходя к воде. – О, какая холодная! – ахнула она, когда вода коснулась ее ног.

– Очень скоро она покажется теплее.

– Правда? – с любопытством спросила Розамунда, потом призналась: – Я никогда раньше не купалась в реке. Вообще-то я купалась только в старой деревянной лохани в аббатстве. И вода всегда была теплой и приятной. Хотя нет, не всегда, – неохотно произнесла она.

Заинтересовавшись странной интонацией в ее голосе, Эрик спросил:

– А когда она не была теплой и приятной?

Он почти услышал смущение в ее голосе, когда она призналась:

– Один или два раза, когда я была ребенком.

– Почему?

Она заколебалась, и, когда наконец заговорила, ответ ее прозвучал явно неохотно:

– Если я не слушалась, меня иногда заставляли купаться в прохладной или даже холодной воде.

– Тебя заставляли купаться в холодной воде, если ты шалила? – недоверчиво переспросил Эрик. Он никогда раньше не слышал о подобном наказании.

– Да, и есть все холодным… или что-нибудь противное на вкус, – печально добавила она.

– Противное на вкус? – переспросил он со смешком.

– Сожженное дочерна, или переперченное, или вовсе несоленое.

– Это больше похоже на пытку, чем на наказание, – сказал он, нахмурившись.

– Да, именно. – Она тяжело вздохнула и добавила: – И это было еще не самое плохое. Когда я стала постарше, наказанием было мытье полов в аббатстве – а это приходилось делать на четвереньках, – или побелка стен, или чистка камина.

Эрик попробовал представить ее моющей пол или всю в саже из камина и покачал головой:

– Я не замечал, чтобы дети мыли полы или чистили очаги, пока был в аббатстве. Может, аббатиса спрятала их на время визита короля?

– О нет. Никто больше не получал такого наказания.

– Что? – Он даже оглянулся через плечо. Она вошла в воду еще только по колено, и он во второй раз получил возможность полюбоваться ее замечательной попкой, на этот раз покрытой гусиной кожей и все равно прекрасной. Ягодицы были совершенны. Так и хотелось обхватить их ладонями. Эрик сглотнул, прежде чем снова отвернулся.

– Никто больше не подвергался таким наказаниям.

Эрик нахмурился, не сразу вспомнив, о чем она говорит. Ах да, непослушание и наказание, которое аббатиса, очевидно, оставляла лишь для нее. Все это было как-то непонятно. Почему ее не наказывали, как остальных детей? Да если бы он был аббатисой, он положил бы ее к себе на колени, задрал юбку и от души отходил ладонью по прекрасным розовым ягодицам. Он даже представил себе это. Хотя, возможно, это было бы затруднительно. Даже сейчас, когда мысленно он шлепал ее, его рука скользила по изгибам ее тела совершенно по-другому.

Покачав головой, он заставил себя вернуться к теме разговора:

– Почему тебя наказывали не так, как других детей?

Розамунда удивленно оглянулась на его ворчливый голос, но не поняла причину его недовольства.

– Других детей наказывали метлой. Но аббатисе было запрещено дотрагиваться до меня.

– А, – внезапно понял Эрик. – Твой отец.

– Да, – ответила она и ахнула, когда наконец полностью погрузилась в воду.

Эрик подождал, пока прекратятся ее возгласы по поводу воды, и с любопытством спросил:

– А ты часто шалила?

– Нет, лишь когда представлялась возможность.

Эрик усмехнулся, услышав смелый ответ.

– А что значит непослушание в аббатстве?

– Да все, что угодно, – небрежно сказала она. – Я была самым озорным ребенком, вечно попадала в истории. Страшно любила болтать, всегда забывалась и начинала разговаривать во время трапезы, когда все должны хранить молчание. За это меня наказывали. Одна из сестер-монахинь или аббатиса забирала мою тарелку и возвращала ее с чем-нибудь невкусным, чтобы я не забывалась.

– А купание в холодной воде?

– Это когда я не могла сидеть спокойно во время мессы. Адела утверждала, что я слишком возбуждена, что мне нужно остыть. И еще когда я пачкала платье. Это означало лишнюю работу для сестры Хестер. Чтобы не утруждать ее дополнительно, аббатиса велела не греть воду для моего купания. Я сама носила для себя холодную воду.

– А, – сказал Эрик, подумав, что ее озорство было не от непослушания, а от избытка энергии. Она унаследовала это от отца. Король и минуты не мог усидеть спокойно. Точно как Розамунда. Она ерзала даже ночью, когда он засыпал.

Кстати, спящей он ее видел единственный раз, когда она заснула прямо в седле, и то это случилось после бессонной ночи, проведенной на конюшне. Он начал подозревать, что редко сможет увидеть ее спящей или сидящей спокойно на месте.

– А сколько детей было в аббатстве вместе с тобой? – вдруг спросил он.

– Пятеро, когда я была совсем маленькой. Но один вскоре умер. Двое были значительно старше и уехали, когда мне было лет шесть, еще двое покинули аббатство, когда мне было восемь.

– И больше дети не приезжали в аббатство?

– Нет. Аббатиса брала детей только потому, что нужны были средства для содержания монастыря. Но отец был щедр, и больше не пришлось брать детей.

– А ты скучала по уехавшим детям?

– Нет. Я нечасто видела их. Я была младше, и они… – Она внезапно замолчала, пробудив любопытство у Эрика.

• Предыдущая
• 21/65
• Следующая