Берег черного дерева и слоновой кости (сборник) - Жаколио Луи - Страница 74

• Предыдущая
• 74/107
• Следующая

Из снежного сугроба, окружающего палатку, выползла человеческая фигура.

Это был Гуттор.

Два часа тому назад забрался он в свое снежное убежище и, таким образом, был свидетелем разговора, происходившего между Густапсом и Иорником. Прорезав ножом парусину, богатырь разглядел обоих проводников.

Не было сомнения, угроза опять нависла над экспедицией.

«Надо пойти предупредить Грундвига», — подумал он и попробовал подняться на ноги, но ему удалось только сесть. Ноги не слушались его.

Долгое лежание в снегу, на льду, не прошло для него даром. Все тело закоченело, и он с трудом мог владеть только своими руками.

Богатырь чувствовал, что замерзает.

Лагерь был всего в пятнадцати шагах. Он стал звать на помощь, но буря заглушала его крики.

— О, Боже! — стонал несчастный. — Как это ужасно!.. Умереть здесь и не быть в состоянии предупредить герцога.

Он опять попробовал кричать, напрягая всю силу своих легких, но сам почти не различал своего голоса.

Убедившись в бесполезности своих усилий, он опустился на снег и закрыл глаза, чувствуя, что засыпает, и будучи не в состоянии противиться сну.

В это время дверь станции распахнулась и кто-то позвал:

— Гуттор!.. Гуттор!..

Но Гуттор не слышал.

Метель засыпала снегом его бесчувственное тело.

— Скажите, доктор, он умер? — встревоженно спрашивали Фредерик и Эдмунд.

Доктор Леблон не отвечал. Стоя на коленях перед распростертым на полу телом Гуттора, он внимательно выслушивал его. Старый Грундвиг рыдал, не скрывая своего отчаяния.

Наконец доктор поднял голову.

— Боюсь, что да! — сказал он. — Пульс не слышен, сердце не работает, и стекло, которое я поднес к его губам, даже не запотело. Но есть еще слабая надежда…

— Какая?.. Не мучьте нас, доктор…

— Состояние его очень похоже на смерть, но возможно, что органы еще функционируют, но так слабо, что их деятельность нельзя заметить. Во всяком случае, времени терять нельзя.

— Что же нужно делать? Говорите!..

— Надо растирать все тело снегом, и как можно сильнее, а потом увидим.

Грундвиг и еще несколько норландцев выбежали из помещения и, вернувшись со снегом, принялись с таким усердием растирать богатыря, что через несколько минут от его тела начал подыматься густой пар.

— Это хороший признак, — проговорил доктор, от удовольствия потирая руки.

— Еще немножечко!.. Хорошенько!.. Вот так!.. — приговаривал он и вдруг, скинув сюртук и засучив рукава, стал сам помогать матросам.

Через несколько минут Леблон достал из своего ящика с медикаментами серебряную трубочку и попробовал вставить ее в рот Гуттора, но челюсти его до того были крепко сжаты, что попытка эта не удалась.

Тогда доктор взял ножичек и, просунув лезвие между зубами пациента, слегка раздвинул их и вставил в рот трубочку. Затем он начал вдувать через нее воздух в легкие богатыря.

Прошло четверть часа. Никто не произнес ни одного слова, а Грундвиг за эти немногие минуты осунулся и постарел на несколько лет.

Выбившись из сил, доктор попросил Фредерика Биорна сменить его у трубки, а сам приложил ухо к груди Гуттора.

— Почти никакой надежды, — объявил он. — Я испробую последнее средство. Если и оно не окажет никакого действия, значит вашему другу уже ничто не поможет.

Взяв стакан, Леблон вложил в него кусок ваты, пропитанной спиртом, зажег его и приставил стакан к груди Гуттора.

Банка подействовала. На груди вздулась опухоль, почти заполнившая стакан. Еще несколько раз повторил доктор свой опыт, а потом надрезал опухоли. Кровь, показавшаяся из них, доказала, что больной жив.

Тогда Леблон влил в рот Гуттору ложку какого-то лекарства и сделал кровопускание из руки. Выпустив полстакана крови, доктор наложил на руку повязку.

Гуттор слабо вздохнул и открыл глаза. Ему дали немного вина, после чего его щеки окрасились слабым румянцем. Он пришел в себя и узнал окружающих.

Попытка приподняться ему не удалась: он был слишком слаб.

— Доктор, — проговорил он еле слышно. — Вы мне спасли жизнь! Как мне благодарить вас?

— Ладно! Ладно! — перебил его Леблон. — Не говорите слишком много, это вам вредно.

Некоторое время больной лежал молча и не двигаясь. Потом на его лице отразились тревога и волнение, и он стал озираться, как бы ища кого-то.

Грундвиг подошел к нему. При виде старика больной обрадовался. Слабым и дрожащим голосом он в нескольких словах рассказал Грундвигу о своем опасном приключении.

— Послушай, — спросил тот, — а зачем же ему было притворяться немым?

— Ты положительно стареешь, Грундвиг. Конечно же, для того, чтобы скрыть свой голос.

— Ну, а кого мы могли бы узнать по голосу?

— Только один человек мог бы этого бояться.

— Кто?

— Красноглазый.

— Я думаю то же самое. Меня радует твоя проницательность, Гуттор. С какой же целью пристал он к нашей экспедиции?

— Цель его мне ясна: убить при первом удобном случае герцога и бежать. Нельзя ни на минуту спускать с него глаз.

— Как же нам это сделать, когда мы дали слово, что останемся? Не лучше ли рассказать все герцогу?

— Если ты можешь доказать, что Густапс и Надод одно и то же лицо, говори; но если ты этого не докажешь, на нас посмотрят как на сумасшедших и не будут верить больше ни одному нашему слову.

— Ты прав, — согласился Гуттор. — Будем следить за ним.

Благодаря исключительно крепкому и здоровому организму, он через несколько часов был уже почти здоров. Только небольшая боль в тех местах, где ставили банки, давала о себе знать, и слабость мешала ему стать на ноги. Во всяком случае, он рассчитывал на следующий день отправиться с экспедицией, а Грундвиг, чтобы не возбуждать подозрений, должен был остаться на станции.

Иорник и Густапс вернулись очень поздно и не спешили сообщить герцогу о результатах своей поездки. Узнав, что эскимосы приехали, и видя, что они не приходят, герцог велел позвать их. Они сейчас же пришли и были, казалось, изумлены при виде больного Гуттора.

В то время как Иорник говорил с герцогом, Густапс жестами старался обратить на себя внимание.

— Что он хочет сказать? — спросил герцог.

— Он просит разрешения снять капюшон, — ответил Иорник, — так как находит, что здесь слишком жарко.

Герцог позволил, улыбаясь дикости эскимоса с черным скуластым лицом.

Грундвиг и Гуттор были поражены.

«Не во сне же я видел все это!» — думал растерявшийся богатырь.

Когда после ухода проводников он обратился к Грундвигу, тот только руками развел:

— Возможно, что твои глаза были воспалены от холода и… в темноте тебе могло показаться…

Что бы сказал старик, если бы знал, что на станцию с Иорником приходил настоящий эскимос, выданный за Густапса, а мнимо немой родственник преспокойно сидел в своей палатке.

Вернувшись из своей поездки, Иорник и Густапс узнали, что богатыря подняли у их палатки замерзающим. Осмотрев палатку, они нашли разрез, сделанный Гуттором, и это окончательно подтвердило их подозрения. Тогда они решили проделать маленькую мистификацию, и она им удалась как нельзя лучше.

Эскимос, сыгравший роль Густапса, получил в награду за оказанную услугу две пачки табаку, и на его молчание можно было положиться.

Фредерик Биорн имел обыкновение приглашать к своему обеду и ужину каждый раз двух моряков и двух эскимосов. На этот раз очередь выпала на долю Иорника и Густапса. За столом они сидели между Гуттором и Грундвигом. Ужин прошел весело. Пили за здоровье воскресшего из мертвых богатыря и за успех предстоящего выступления.

Между прочим, все обратили внимание на то, что Грундвиг был какой-то сонный в этот вечер и едва ворочал языком.

— Слабеет ваш старик, — шепнул мистер Пакингтон на ухо герцогу.

— Ему уже много лет, — так же тихо ответил герцог. — А сколько он перенес за свою жизнь! Другой бы не выдержал и десятой доли того.

• Предыдущая
• 74/107
• Следующая