Гильгамеш - Светлов Роман - Страница 29
- Предыдущая
- 29/40
- Следующая
Только никто не мог рассмотреть тогда небесами посланного быка во всех подробностях. Оставляя за собой ржаво-седую тучу пыли, он катился как шар ревущей, иссушенной, непонятной силой скрепленной земли. Все вокруг него горело прозрачным пламенем; словно гонимый мучительной жаждой, он бросился к Евфрату, ступил в реку, мгновенно окутавшись облаками пара, и вода стала отступать перед ним. Тоска и великий ужас охватили стоявших на стенах городских стражей, когда они увидели, как темная влага уходит из реки. То ли бык выпивал ее, то ли Энки спасал свое достояние от демона засухи, но, образовав два пенистых вала, вода отступила — на север и на юг от города. Широкое речное русло стало пустым, голым, речные растения принялись тлеть, и на Урук понесло приторно сладкий, ядовитый дым.
Бык вырвался из Евфрата и с ревом встал перед северными воротами города. Что ему стены! Стражам казалось, что чудовищу было бы достаточно одного мановения головы, чтобы проделать брешь в творении Гильгамеша. Однако бык остановился, он ждал чего-то, и тогда самые молодые, отчаянные из стражей открыли ворота. Они знали, как отгоняют пастухи от стад диких животных. Лев, пантера, рысь — страшные звери. Но человек даже самым могучим степным хищникам кажется опасным существом. Опасным прежде всего по причине непонятности и неожиданности. Его конечности удлиняют длинные когти, он бросается острыми иглами, он оглушает звуками трещоток. И даже семья красных охотников — львов — уступает пастуху: лишь бы тот не знал устали, лишь бы безостановочно крутил трещотку, да колотил по земле пастушьим посохом.
Огражденный Урук казался стражам стадом, сами себе они мнились пастухами, когда юноши выбегали за ворота и звонко, беспорядочно кричали, размахивая перед небесным быком копьями, ударяя об землю дубинами.
— Уходи! — голосили одни. — Пошел вон! — вопили более смелые и все ближе, ближе острия их копий приближались к ноздрям чудовища.
Бык мотнул головой — раз, другой, — а потом оглушительно заревел и ударил копытом. Черный провал распорол землю, несколько юношей скатились в него, несколько громко стонали, ухватившись за край трещины. А снизу поднимался темный жар, медленно сжигавший все живое. Другим копытом ударил бык — и еще один провал рассек землю перед стенами. Новые стражники падали в него. Те, кто остался цел, устремились обратно в город. С ними столкнулся в воротах Энкиду.
Мохнатый герой растолкал бегущих. Увидев чудище, он мгновенно остановился, но вопли юношей, висевших на краю пропасти, заставили его выскочить из города. Воинственно воздев перед собой палицу, он вытащил тех, кто еще держался. Бык не обратил на это внимания. Но когда Энкиду шагнул к нему и замахнулся оружием, чудовище, выпустив из ноздрей дымную струю, обожгло героя огнем. Шерсть на груди и плечах Созданного Энки закрутилась в седые колечки, рассыпалась прахом. Заскулив, как собака, которую обварили кипятком, степной человек отскочил в сторону. Он несколько раз пытался забежать сбоку, прыгнуть на спину быка сзади, но тот успевал повернуться вслед за ним. Длинные ровные рога смотрели в живот Энкиду, а дымные плевки обжигали тело мохнатого.
Изнемогая от свирепой боли, брат Гильгамеша принялся ругаться. Понося последними словами чудище, обходя трещины, он отступал к воротам.
— Ну, что же ты не идешь за мной? — кричал Энкиду чудищу. — Значит, страшно тебе? Все-таки страшно? С Евфратом ты справился, а справишься ли с Уруком, с тем, что создано не богами, а людьми!
Энкиду храбрился, но в душе был подавлен. Гораздо сильнее, чем боль, его мучило опасение, что стены не устоят перед небесной карой, — стоит только быку пожелать войти внутрь. Когда мохнатый герой добрался до ворот, сверху по быку ударили стрелами. Но они сгорали, едва коснувшись шкуры чудовища. После ухода Энкиду бык оставался недвижим. Лишь круг выжженной земли все увеличивался с каждым его выдохом.
Гильгамеш, не дожидаясь возвращения брата, сам отправился к северным воротам. Недельная остановка оказалась обманкой, он вновь не имел времени рассудить, события гнали его, как возничий мулов.
— Он чего-то ждет, — сказал Большому Энкиду, на обожженные плечи которого стражники ведрами лили холодную воду. — Пока ждет, но если захочет, без труда войдет сюда.
— Меня ждет, — проговорил Гильгамеш, глядя на быка через смотровую щель в воротах. — Но он не ворвется в город. Мы справимся с ним — все равно нам с тобой больше ничего не остается делать.
Гильгамеш облачился в плащ-доспех и приказал обильно окатить себя водой.
— Пусть бык кидается на меня, — сказал он брату. — Пусть обжигает дымом или пытается поднять на рога. Не обращай на это внимания. Ты должен подобраться к нему сзади, схватить за хвост. А лучше — ударить палицей под самый корень, туда, где звери прячут дыхание своей жизни!
Увидев Большого, бык взревел так, что сотряслись стены. Чудище ударило копытом, под ногами Гильгамеша разверзлась трещина. Но владыка Урука успел вовремя перескочить через нее и тут же метательная дубина, пущенная его рукой, угодила в голову быка. Посланник небес, не переставая реветь, обдал Большого дымным пламенем и, нацелив рога ему в грудь, двинулся вперед.
Плащ выдержал первый напор огня, а быстрые ноги позволили Гильгамешу увернуться от острых, как шилья, остриев рогатины Инанны. Большой метнул оставшиеся дубины, стараясь держаться подальше от рогов и отвлекать внимание чудовища на себя. Однако струи палящего дыма высушили плащ, он занялся пламенем и, срывая с себя горящие доспехи, владыка Урука на мгновение оказался беззащитен. Торжествующе трубя, демон устремился вперед, но так и не достал Гильгамеша. Энкиду ухватил зверя за хвост, уперся пятками в землю так, что его жилы затрещали, а на лбу вздулись вены, и удержал пришельца с небес. Затем палица Созданного Энки описала короткую дугу и обрушилась на удилище жизни быка.
Из пасти чудовища вырвался уже не рев, а гром. Потоки земли из-под задних копыт зверя ударили в лицо степного человека. Бык изогнулся, он хотел распороть рогами мохнатого обидчика, сжечь его огнем из ноздрей. Но, забыв о Гильгамеше, зверь оставил открытой свою шею. И Большой вонзил топор как раз в то место, где горб сходился с затылком быка.
Кровь, похожая на оранжевое пламя, фонтаном ударила из раны. Не останавливаясь, Гильгамеш нанес удар снова. На этот раз лезвие топора с хрустом вонзилось в шейные позвонки чудовища. Кровь ударила еще гуще. Она обжигала, словно жидкая смола. Топорище вспыхнуло прямо в руках у Большого. Гильгамеш выпустил его из рук, дуя на ладони отбежал в сторону.
В сторону отскочил и Энкиду. Оставаясь на безопасном расстоянии, братья наблюдали, как умирает небесный зверь.
Каждая конвульсия чудовища рождала в груди Большого волны торжества. Некогда, при создании мира, Энки победил Владыку Засухи. Теперь ему, Гильгамешу, довелось убить нового демона сухости. Он ощущал в себе радость, которую, наверное, испытывает божество при рождении нового мира. Когда зверь перестал кататься по земле, когда последние струйки дыма вырвались из ноздрей небесного быка, он подошел к туше и с молитвой, обращенной к Уту, перерезал жилки, все еще бившиеся на горле у чудища. Последний стон зверя заглушил шум заполнявшей русло Евфрата воды.
Небо прояснилось, оно наконец налилось привычной жаркой синевой, посреди которой шествовало ясное, омытое поединком Солнце. Через ворота выбегали урукцы, оглашая равнину радостными криками. Утерявшая жизнь, истекающая кровью плоть постепенно остывала. Теперь Гильгамеш мог положить ладонь на медленно приобретающую обычный бычий цвет шкуру. Когда из зверя был выпущен огонь, он превратился в обычного тура, только гигантских размеров. Горожане, перепрыгивая через трещины, без всякого страха подходили к нему.
— Подумать только, как бесится сейчас Инанна! — сказал Энкиду, который, морщась, дотрагивался до обожженных демоном сухости мест. — Считай, брат, ты опозорил ее уже в третий раз! Совсем как Агу. Ну, пусть кусает локти!
- Предыдущая
- 29/40
- Следующая
