Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – нач - Фроянов Игорь Яковлевич - Страница 20

• Предыдущая
• 20/85
• Следующая

Важно отметить, что Б. А. Рыбаков допускает наличие «исторической правды» в легенде. Примечательно и то, что он выделял «норманнский период» в истории Руси, охватывающий три десятилетия, от 882 до 911 г., когда «власть в Киеве захватил норманнский конунг Олег, ставший на время киевским князем».: #c2_36 Впрочем, княжение варяга Олега в Киеве — незначительный эпизод, излишне раздутый проваряжскими летописцами и позднейшими историками-норманистами.

В книге Б. А. Рыбакова, вышедшей в свет сравнительно недавно, фигурирует уже новгородец, «плохо знавший шведский язык», поскольку «принял традиционное окружение конунга за имена его братьев»: Синеус — sine hus («свой род») и Трувор — thru varing («верная дружина»).: #c2_37 Достоверность легенды в целом невелика. «Было ли призвание князей, или, точнее, князя Рюрика?» — спрашивает Б. А. Рыбаков. Он полагает, что «ответы могут быть только предположительными. Норманнские набеги на северные земли в конце IX и в X в. не подлежат сомнению. Самолюбивый новгородский патриот мог изобразить реальные набеги „находников” как добровольное призвание варягов северными жителями для установления порядка. Такое освещение варяжских походов за данью было менее обидно для самолюбия новгородцев, чем признание своей беспомощности. Могло быть и иначе: желая защитить себя от ничем не регламентированных варяжских поборов, население северных земель могло пригласить одного из конунгов на правах князя с тем, чтобы он охранял его от других варяжских отрядов. Приглашенный князь должен был „рядить по праву”, т. е. мыслилось в духе событий 1015 г., что он, подобно Ярославу Мудрому, оградит подданных какой-либо грамотой».: #c2_38 Б. А. Рыбаков не выделяет теперь «норманнский период» в истории Руси конца IX — начала X в. Источники, по его мнению, «не позволяют сделать вывод об организующей роли норманнов не только для давно организованной Киевской Руси, но и даже и для той федерации северных племен, которые испытывали на себе тяжесть варяжских набегов. Даже легенда о призвании князя Рюрика выглядит как проявление государственной мудрости самих новгородцев».: #c2_39

Если Б. А. Рыбаков рассматривал «призвание Рюрика» как один из возможных вариантов толкования варяжской легенды, то А. Н. Кирпичников, И. В. Дубов и Г. С. Лебедев не видят ему никакой альтернативы. Исходя из своих представлений о Ладоге «как первоначальной столицы Верхней Руси», они именно ладожан наделяют инициативой «призвания Рюрика», которое, по уверению авторов, будучи «дальновидным» шагом, явилось «хорошо продуманной акцией, позволяющей урегулировать отношения практически в масштабах всей Балтики».: #c2_40 По словам Г. С. Лебедева, историческая канва событий «предания о варягах» ныне «восстанавливается подробно и со значительной степенью достоверности».: #c2_41 Летописное «Сказание о варягах» воспринимается, стало быть, названными учеными как вполне доброкачественный исторический материал, позволяющий воссоздать реальные события конца IX в., пережитые Северной Русью.

Таким образом, в советской историографии существуют три подхода к известиям летописи о призвании варягов. Одни исследователи считают их в основе своей исторически достоверными. Другие полностью отрицают возможность видеть в этих известиях отражение реальных фактов восточнославянской истории, полагая, что летописный рассказ есть легенда, сочиненная много позже описываемых в ней событий в пылу идеологических и политических страстей, волновавших древнерусское общество конца XI — начала XII в. Третьи, наконец, улавливают в «предании о Рюрике» отголоски действительных происшествий, но отнюдь не тех, что поведаны летописцем. Причем они говорят и об использовании этого предания в идейно-политической борьбе на грани XI и XII столетий. Последняя точка зрения нам кажется более конструктивной, чем остальные. Что можно добавить или возразить по поводу имеющихся в исторической литературе суждений насчет рассказа летописца о призвании варягов?

Необходимо прежде всего отделить вопрос об идейно-политическом звучании варяжской легенды на Руси конца XI — начала XII в. от проблемы ее исторического содержания, относящегося к исходу IX в. Обращаясь к первому, выскажем сразу же свое несогласие с идеей антигреческой направленности легенды, обусловленной стремлением отстоять суверенитет Руси, отбросить попытки Византии на «игемонию».: #c2_42 Покушения Константинополя на политическую независимость Руси не находят обоснования в источниках, где «нет и намека на то, будто империя посягала на политическую самостоятельность Руси. Нет и намека на то, что какой-нибудь грек-митрополит (хоть он и являлся агентом империи) претендовал на заметную политическую роль».: #c2_43 Поэтому «ни о какой вассальной зависимости от Византии, кроме признания авторитета императора и его первенства в системе христианских держав, не может идти речь при характеристике отношений между Русью и Византией».: #c2_44

Мотив братьев, представленный в Сказании, нельзя ограничивать идеей «родового единства русских князей» и «династической унификации», как это наблюдаем у Д. С. Лихачева. Надо сказать, что такого рода идейная однозначность есть следствие особого взгляда ученого на то, как составлялась летописная запись о Рюрике, Синеусе и Труворе. Д. С. Лихачев убежден, что «на основании рассказов Вышаты было вставлено Никоном в свою летопись и новгородско-изборско-белозерское предание о призвании трех братьев варягов. Вышата, живший в Новгороде, бывавший на Белоозере (в 1064 г.) и, возможно, в Изборске, рассказывал Никону местные предания Изборска о родоначальнике русских князей Труворе, затем новгородское предание о родоначальнике русских князей Рюрике и белозерские — о родоначальнике князей Синеусе. Никон, заинтересованный в проведении идеи братства князей, объединил все эти местные предания утверждением, что Рюрик, Синеус и Трувор были братьями и были призваны для того именно, чтобы прекратить местные раздоры».: #c2_45 По предположению Д. С. Лихачева, Рюрик, Синеус и Трувор являлись князьями трех племен: словен, кривичей и мери. Их братство — вымысел позднего летописца.: #c2_46 Доказательства, приводимые Д. С. Лихачевым, не убеждают. Действительно, можно ли только на том основании, что Вышата посещал Белоозеро, где слышал (и это догадка автора) предание о Синеусе, и что в Белоозере еще в XIX в. показывали «могилу царя Синеуса», делать вывод о существовании мерянского князя Синеуса. Ведь не исключено позднейшее осмысление летописной легенды, в котором свое место заняла «могила царя Синеуса».: #c2_47 Аргумент же в пользу племенного княжения Трувора вовсе невесомый: «Предание о Труворе, возможно, также связано с какими-нибудь местными легендами Изборска».: #c2_48 Б. А. Рыбаков резонно заметил: «Слабыми пунктами построения Д. С. Лихачева являются… переоценка предполагаемых бесед Вышаты с летописцем Никоном и недооценка новгородской письменности в XI в. Приводимые А. А. Шахматовым убедительные доказательства существования новгородского свода середины XI в. не были разобраны и опровергнуты Д. С. Лихачевым».: #c2_49 Новгородское происхождение легенды о варяжских князьях для нас остается не опровергнутым. А коль так, то нужно присмотреться к ней внимательнее.

Проникновение в идейную ткань легенды обнаруживает сложное смысловое переплетение. В качестве отправной мы берем мысль о том, что новгородские и киевские идеологи поразному воспринимали рассказ о варяжских князьях, находя в нем то, что отвечало их настроениям и чаяниям. Для Южной Руси конца XI — начала XII в., изнуряемой княжескими «которами», идея братства и единения князей была актуальной. В Новгороде она не имела такой остроты. Зато внутриволостные и межволостные вопросы приобрели несомненную злободневность. Верховенство Новгорода в волости, куда входили крупные по тому времени города, такие, как давняя его соперница Ладога и набирающий силу Псков, — вот что занимало новгородскую общину. В Сказаниях о варягах этот интерес обозначен достаточно рельефно: первый раз, когда говорится о том, что старший брат Рюрик сел на княжение в Новгороде, а его младшие братья обосновались в городах, тянущих к волховской столице, и второй раз, когда речь идет о смерти Синеуса и Трувора и об установлении единовластия Рюрика. В Новгородской Первой летописи это выглядит следующим образом: «И седе стареишии в Новегороде, бе имя ему Рюрик; а другые седе на Белеозере, Синеус, а третей в Изборьске, имя ему Трувор… По двою же лету умре Синеус и брат его Трувор, и прия власть един Рюрик, обою брату власть, и нача владети един».: #c2_50 Лаврентьевская летопись содержит продолжение данного сюжета: «И прия власть Рюрик, и раздая мужем своим грады, овому Полотеск, овому Ростов, другому Белоозеро. И по тем городом суть находници варязи, а перьвии насельници в Новегороде словене, в Полотьски кривичи, в Ростове меря, в Белеозере весь, в Муроме мурома; и теми всеми обладаше Рюрик».: #c2_51 Легко заметить двустороннюю направленность приведенного летописного отрывка: внутриволостную и межволостную. Что это означает?

• Предыдущая
• 20/85
• Следующая