Разноцветные глаза (сборник) - Павич Милорад - Страница 30

• Предыдущая
• 30/61
• Следующая

Мы бросились напрямик и, прибежав раньше немцев, увидели наверху среди дубовой листвы качающегося над дорогой человека. Снизу нам было видно, что голова его непокрыта, а длинные волосы запутались в ветвях дуба, но было не разглядеть, повис ли он на стропах парашюта или на зацепившихся за дерево волосах. Он пытался освободиться, но ничего не получалось. В руке он держал небольшой автомат, и немцы, неожиданно выскочившие из-за поворота, на ходу соскочили с мотоциклов, бросились на землю и выпустили по нему три короткие очереди. Тело пилота стало вращаться, и мы поняли, что в него попали, а когда затрещали ветки, я подумал, что он убит и поэтому сразу отяжелел. Вслед за солдатами прибыл мотоцикл с унтер-офицерами, они за что-то ругали своих подчиненных – может быть, за то, что те открыли огонь по пленному, – потом пилота сняли с дерева, удостоверились в его смерти, взяли какие-то его вещи, положили их в мотоцикл, солдаты отнесли убитого к оврагу, выкопали небольшую яму и там его похоронили, набросав сверху камней. Когда немцы тащили пилота по земле, мы увидели, что он очень красив, нам казалось, что они пачкают и портят какую-то дорогую игрушку. Из кармана у него выпала маленькая, очень маленькая книжечка и, никем не замеченная, осталась лежать в пыли.

Когда солдаты ушли, мы вышли из нашего убежища, и я поднял с земли книжечку в синем переплете, на которой был нарисован крест. Она была на английском языке, и потом, дома, я тайком открывал ее где попало и читал урывками, пользуясь своими знаниями английского и немецкого языка. Это было нетрудно, но я оцепенел от ужаса, прочитав в этой книжечке текст, который в переводе звучал слово в слово так:

Как опечалился царь Давид, когда его любимый сын, прекрасный длинноволосый Авессалом, восстал на своего родителя… Но за такие дела покарал его Бог, и он был разбит и, спасаясь бегством через лес на вороном коне, зацепился волосами за толстую и высокую ветку дуба. Конь, бывший под ним, проскакал вперед, а он остался висеть на дереве на своих волосах, между небом и землей. Увидел его Иоав, военачальник, и вопреки приказу не убивать отрока, если он попадет к ним в руки, вложил в лук три стрелы и убил его. Выкопали яму, бросили его туда и насыпали сверху кучу камней…

Все полностью совпадало с тем, что я видел накануне, а единственная разница состояла в том, что американец не ехал верхом, а летел на самолете. Было очевидно, что он носил у себя в кармане описание своей смерти, оно оказалось точным до мелочей и даже было напечатано в книге. Знай он об этом, может, открыл бы книгу, прочитал, что там написано о его судьбе, и сумел бы спастись.

«Наша природа не проста, – думал я в тот вечер, – мы полны тем, что мы есть, нашим мясом, кровью, собственной сущностью, но мы уже заранее полны и нашим будущим… А где-то в этом будущем, в его глубинах, лежит и смерть. Сознавал ли пилот, что? именно он положил в карман и взял в дорогу? И не установил ли Авессалом из книжечки некую родственную связь с американцем, став его двойником, его родственником, но не по крови, а по смерти? Есть ли и у меня такой родственник?»

Тогда я вспомнил своего коня и понял, что мы с Авессаломом тоже двойники. Но и тут была разница: хотя мы оба оказались в ссоре со своими отцами, меня конь привез под ветку дуба и оставил на ней висеть, чтобы сохранить жизнь, а с Авессаломом конь сделал то же самое, чтобы его погубить. И уж вовсе непонятно, почему американец погиб не на коне, а на самолете. Все эти вопросы не давали мне заснуть.

В конце концов мне в голову пришла еще одна мысль. Кто тот неизвестный, который видел смерть двух этих родственников? Кто тот человек из стана Давида, который был свидетелем несчастья, случившегося с Авессаломом, и который записал и все, что видел, и то, как был нарушен приказ? Знал ли он, что американец погибнет такой же смертью? И тогда в моей голове мелькнуло: у американца ведь тоже был свой свидетель. Тот, который видел, что случилось в лесу, но это был не тот свидетель, что у Авессалома. Это был я. Значит, сделал я вывод, не только пилот с его смертью, но и я был заранее помещен в эту книгу в роли свидетеля и очевидца. У меня, как и у пилота, был в книге свой двойник. Я схватил синюю книжечку и стал искать имя автора. Но на книге не было обозначено имя того, кто ее написал. Этот свидетель, кто бы он ни был, оплакал смерть Авессалома, хотя и сам подвергался смертельной опасности со стороны непослушного царского сына. И я тоже оплакивал смерть человека, который час назад мог меня убить. Что соединяло нас – погибшего убийцу и оставшуюся в живых жертву?

А утром прибежали мои товарищи и под большим секретом рассказали, что они знают, куда упал сбитый самолет. Мы немедленно побежали на это место, но обнаружили только кусок хвоста. На нем был отчетливо виден нарисованный где-то на авиабазе, рукой теперь уже мертвого пилота, большой черный мустанг. Одним глазом он смотрел в день, а другим – в ночь.

Текст, который вы читаете, состоит из двух разных историй – первую в 1939 году рассказал моему дяде Драгославу Арнаутовичу адвокат из Цетиньи по фамилии Малоншич, и я излагаю ее здесь – в соответствии с семейным преданием Малоншичей и документами, оказавшимися на какое-то время в распоряжении дяди. Другая история, совсем короткая, всего в несколько строк, будет изложена в самом конце, она подлинная, я сам в 1941 году был свидетелем тех событий, о которых в ней идет речь. Не могу ручаться за достоверность первого рассказа – кто знает, можно ли верить семейным преданиям, – но в правдивости второго готов поклясться в любой момент.

Как-то в конце 1939 года к моему дяде, о котором я уже упомянул и который до Второй мировой войны был практикующим врачом, зашел друг нашей семьи по имени Стефан Малоншич. Пришел он в приемные часы, был заметно взволнован и просил оказать ему необычную медицинскую помощь. Его супруга, происходившая из семьи белградских Нехама, через которую мы как раз и подружились с Малоншичами, к тому времени уже давно умерла, а у адвоката от этого брака осталась семилетняя дочурка, которую звали Агата. В начале разговора адвокат показал дяде странное родимое пятно на своем лице, которое было у него с рождения, и сказал, что такое же есть и у его дочери. Эта родинка часто кровоточила, и адвокат хотел установить, не связано ли это с какой-нибудь наследственной болезнью крови. Дядя, хорошо знавший Малоншичей, удивился такому предположению, но адвокат присовокупил к своей просьбе толстую папку, в которой находились записи семейных преданий, выписки из старинных книг, несколько вырезок из французских научных журналов конца XIX и начала XX века с текстом каких-то документов, а также начертанное неумелой рукой генеалогическое древо семьи Малоншич. Все это довольно странным образом подтверждало сомнения адвоката. Из собранных документов и других бумаг вырисовывалась весьма своеобразная картина.

Когда в конце X века македонский царь Самуил начал воевать с греками и сербами, сербский князь Иоанн Владимир, правивший в Дукле и Драче, направил в византийскую столицу посольство, желая установить связь со своим греческим союзником, императором Василием II, названным впоследствии Болгаробойцем. Среди послов находился и один толмач по имени Андрия Хрс, из рода Малоншичей. Он слыл знатоком и греческого, и других языков, а кроме того мог оказаться полезным благодаря своей необыкновенно хорошей памяти. Хрс легко учил языки, мог подражать голосам ветров, зверей и вод и безошибочно узнавал людей даже спустя много лет. Находясь в пути, он запоминал попадавшиеся в лесу деревья и облака в небе над головой, а его спутники заметили, что вещи из прошлого, сколько бы времени его ни отделяло от них, всегда оставались для него такими же близкими и ощутимыми, как тарелка и нож на столе в час обеда. До отъезда из Дукли жил он тем, что платили ему за необычную, редкостную работу – он первым входил в свежеоштукатуренную церковь и на глаз, без всякого трафарета или кальки, располагал на стенах наброски тех композиций, которые намеревались создать живописцы и которые они уже потом и прорисовывали, и расписывали. При всем при этом у Малоншича не было вообще никакого воображения и он не представлял себе будущее. Каждое мгновение жизни было для него полной неожиданностью, и он совершенно не умел предвидеть даже самые обычные вещи. Он хромал на одну ногу, и говорили, что он сам себя задавил собственной повозкой: еще юношей возвращался он как-то вечером с поля и почувствовал, что что-то тяжелое то ли зацепилось, то ли намоталось на заднее левое колесо; он на ходу оглянулся, чтобы посмотреть, что случилось, но потерял равновесие, упал и оказался под повозкой, которая переехала ему ноги.

• Предыдущая
• 30/61
• Следующая