Вечный лес - Сван Томас Барнет - Страница 11

• Предыдущая
• 11/37
• Следующая

Я подошла к улью. Это был шестиугольник, слишком большой для дома, слишком маленький для дворца и слишком непрочный для крепости. Его каркас был сделан из тонких бревен. Работницы безжалостно повырывали деревья прямо с корнем, утешало лишь то, что это не дубы, а ивы. В настоящий момент они штукатурили стволы глиной, а там, где она высыхала, покрывали ее сверху материалом, похожим на воск. Несколько работниц подносили по воздуху глубокие чаши, наполненные глиной с берегов Бобрового озера. Остальные делали воск. Процесс этот был не очень приятным. Три работницы по пояс стояли в чане, напоминавшем огромный винный пресс, и с помощью черпаков перемешивали смоляную основу со своими собственными выделениями – жидкостью без цвета и запаха, вытекавшую из их грудей, или просто сосков. Это жалкое подобие нельзя назвать грудью (Для того, кто поклоняется Великой Матери, как я, кажется немыслимым святотатством использовать грудь таким извращенным образом. Несчастные, наверное, это единственный знакомый им вариант материнства – давать жизнь строительным материалам.) Когда смола и восковые выделения были тщательно перемешаны, работницы стали покрывать этим веществом затвердевающую на стенах глину, где оно также застывало и превращалось в блестящую желтоватую глазурь, не менее красивую, чем тонкие алебастровые пластины, которыми критяне облицовывают свои дворцы. Когда работа будет закончена, здание заиграет, как многогранный топаз.

Сначала я наблюдала лишь за ходом работы, а затем стала разглядывать самих работниц, и мое первое впечатление о том, что это самые неженственные из всех женщин, подтвердилось. Они были серыми, мохнатыми, толстыми, с короткими крыльями, при помощи которых, казалось, невозможно даже оторваться от земли. Крылья непрерывно с шумом бились, но взлететь они могли, лишь прилагая огромные усилия. На их лицах присутствовало только одно выражение – раздражительность. Все были без одежды. Между ними летала их королева, отдавая неожиданно ласковым голосом строгие и точные приказы: «Добавь сюда воска», «Дай глине высохнуть», «Кто принес это гнилое бревно? Я же вам указала все деревья, которые нужно срубить». Она была красива, как феникс[16], даже когда хмурилась, а хмурилась она постоянно, но только до того момента, пока не заметила меня.

Тогда она улыбнулась, и ослепительная улыбка застыла на ее лице, чтобы уже больше не исчезнуть на протяжении всего нашего разговора. Я легко узнала ее по шелковой тунике тигровой расцветки. Сама она была маленькой и хрупкой, а ее ножка – вообще размером с мой большой палец. Тонкие крылья переливались, как переливается в лучах солнца капелька росы, упавшая на паутину. Глаза были такими же раскосыми, как у трутней, и поэтому казалось, что они не принимают никакого участия в улыбке, и только уголки губ слегка приподнимаются, обнажая ряд мелких, ослепительно белых зуба. Но сотворила ее не Великая Мать, а другая, чужая богиня. В ней не чувствовалось широты – я не имею в виду ее пропорции. Я говорю о душе. То, что было маленьким в ее теле, было мелким в душе.

– Моя дорогая соседка, – заговорила она, время от времени поглаживая что-то вроде лисьего хвоста, накинутого на шею, – твое появление – как восход молодого месяца над заиндевевшими деревьями. Я хотела бы бросить тигровые лилии к твоим ногам, я хотела бы омыть их настоем мирриса[17]…

Сама я женщина простая, и все ее тонкости мне быстро надоели. Я протянула корзину:

– Я Зоэ, дриада, принесла тебе желуди и куропатку.

– Желуди и куропатка, – воскликнула она, как мне показалось, с восторгом (а может, с насмешкой над неловкой деревенщиной, принесшей такие примитивные, грубые дары?),– это необычайная редкость.

Лисий хвост вздрогнул. Это было явно что-то живое, но не имело никакого отношения к лисе.

Я с трудом сдержала желание швырнуть куропатку ей прямо в лицо, чтобы нарушить невозмутимость этой фарфоровой куклы. Но одна вспышка гнева могла испортить все дело, надо вести себя, как Кора.

– Я пришла, чтобы приветствовать тебя в Стране Зверей.

– Само твое присутствие – уже подарок. Ценность же твоих даров не поддается измерению.

Интересно, что бы она сказала, если бы я принесла ей бриллианты или сапфиры?

– Как видишь, мое скромное жилище еще не закончено. Но есть одна комната, где мы могли бы поговорить и обменяться теми маленькими секретами, которые имеются у благородных женщин всего мира. Может, ты познакомишь меня с традициями своей страны, чтобы я могла вести себя соответствующим образом. У себя дома я была королевой. Здесь я гостья и могу, не желая того, кого-нибудь обидеть.

Так называемое скромное жилище представляло собой лабиринт, который мог бы посрамить даже знаменитого архитектора Дедала[18]. Стены, покрытые восковой глазурью, сверкали множеством зеркал, и за каждым поворотом мы встречали свои собственные отражения: неизменная улыбка Шафран и я, такая толстая, с красным лицом, казавшаяся в такой изысканной обстановке чрезвычайно грубой. Несмотря на все старания, лицо мое выражало вместо предвкушения чего-то приятного непреклонную решимость. Коридоры и комнаты сменяли друг друга. Канделябры, сияющие бесчисленными огнями свечей, сделанных в форме лилий, свисали с потолков и изливали на нас потоки мерцающего света. В одной из комнат пчелы разливали нектар по серебряным сосудам, в другой – работник ковшом смешивал пыльцу с вином, причем делал это с энергией, сравнимой лишь с тем, как женщины-кентавры подметают пол. Наконец мы оказались в приемной Шафран. Она повторяла шестиугольную форму улья и находилась в самом его центре.

Шкуры леопардов толстым, в несколько дюймов слоем покрывали пол, их черные и золотистые пятна, бесконечно повторенные глянцевыми плитками стен, создавали ощущение, что ты находишься в джунглях, населенных прекрасными и жестокими животными. Плетеный стул, поддерживаемый серебристыми нитями, свисал, слегка раскачиваясь, с потолка. У него не было спинки, чтобы королеве было удобно расправлять крылья. В центре комнаты стоял каменный пьедестал, на котором явно не хватало статуи. Вероятно, он предназначался для фигуры какого-то крылатого божества, еще не вырезанной или не отлитой.

Шафран беспомощно пожала плечами:

– Из-за бури мы прилетели сюда почти без вещей. Ты должна извинить меня за бедное убранство комнаты. Нечего даже поставить на пьедестал. («Ничего, – подумала я. – Все, что тебе нужно, ты быстро украдешь».)

Она жестом пригласила меня сесть на шкуры, бросив неодобрительный взгляд в сторону стула:

– На нем тебе будет неудобно (она хотела сказать, что нити не выдержат моего веса).

Взмахнув крыльями, королева взлетела на стул и стала устраиваться на нем, слегка раскачивая ногами, затем внимательно посмотрела на меня. В этом взгляде странным образом соединились уважение и, может быть, насмешка. Или вызов? Я не могла понять, но отомстила, мысленно представив себе, что она попугай на жердочке во дворце египетского фараона, и этот потешный образ несколько успокоил мое ущемленное самолюбие.

– А молодой минотавр, твой благородный юный друг – я видела вас вместе в тот день, когда мы прилетели, – где он сейчас?

– Его зовут Эвностий, и он подрался, когда…

– Да?

Я решила рассказать ей всю правду и посмотреть, как она на нее отреагирует:

– Он подрался с бандой панисков из-за дриады. Он был уверен, что они ее похитили.

– Они действительно это сделали? – Она и глазом своим янтарным не моргнула.

– Да. Но, похоже, они ее продали. И никто не знает, кому.

– Жаль. Но этот Эвностий, он хорошо проявил себя.

– Он всегда такой, – сказала я с гордостью. – В этот раз он дрался с шестью панисками одновременно и всех покалечил – кому сломал рог, кому копыто. Сейчас он приходит в себя в моем дереве.

– Надеюсь, он скоро поправится? Никаких серьезных повреждений?

• Предыдущая
• 11/37
• Следующая