Самарканд - Маалуф Амин - Страница 30

• Предыдущая
• 30/64
• Следующая

В этот вечер Омар записал такое стихотворение:

После чего, как обычно, спрятал рукопись в тайник между стеной и постелью. Проснувшись, он потянулся за книгой, желая поправить одно слово, а открыв, обнаружил вложенное в нее кем-то, пока он спал, письмо Хасана.

Омар тут же узнал и почерк, и подпись, которой четыре десятка лет назад они условились помечать свои послания: «Друг, встреченный в караван-сарае в Кашане». Читая, он не мог удержаться от смеха. В дверях появился Вартан с выражением любопытства на лице: что так развеселило учителя после вчерашнего скверного расположения духа?

— Мы получили великодушное приглашение: пожить на всем готовом до конца дней.

— Кто же этот меценат?

— Тот, кто правит Аламутом.

Вартан вздрогнул, почувствовав себя виноватым.

— Но как письмо могло попасть к вам? Я ведь проверил на ночь все запоры!

— И не пытайся понять. Султаны, халифы и те отказались понимать. Если уж Хасан решил послать тебе письмо либо кинжал, будь уверен — ты их получишь, держишь ли ты двери на запоре или широко открытыми.

Ученик поднес письмо к носу, обнюхал его, а затем несколько раз прочел.

— Может, этот демон и прав. В Аламуте ты был бы в большей безопасности, чем где бы то ни было. В конце концов Хасан — твой старинный друг.

— В эту минуту моим старинным другом является вино нового урожая из Мерва!

С детский удовольствием Омар порвал письмо, клочья подбросил в воздух, а затем, наблюдая, как они кружатся, заговорил:

— Что общего между этим человеком и мной? Я боготворю жизнь, он предан смерти. Я пишу: «Если не умеешь любить, к чему тебе восходы и закаты?» Хасан требует от своих последователей отказа от любви, музыки, поэзии, вина, солнца. Он с презрением относится ко всему самому прекрасному, созданному Богом на земле, и осмеливается при этом произносить имя Создателя. Мало того, еще и обещать рай! Поверь мне, будь его крепость хоть самими вратами в рай, я отказался бы от рая! Ноги моей не будет в этом логове лже-святош!

Вартан сел, задумчиво почесал в затылке и с самым удрученным видом произнес:

— Раз таков твой ответ, настало время открыть тебе один давний секрет. Ты никогда не задавался вопросом, почему, когда мы бежали из Исфахана, нас так легко выпустили?

— Мне всегда это было подозрительно. Но поскольку все эти годы я видел с твоей стороны лишь верность, преданность и сыновнюю привязанность, к чему было ворошить прошлое.

— В тот день члены Низамии знали, что я спасу тебя и уйду с тобой. Это было частью плана, который я разработал. — Прежде чем продолжать, он налил учителю и себе вина гранатового цвета. — Ты, наверное, знаешь, что в списке обреченных на смерть, начертанном рукой Низама Эль-Мулька, имелось имя человека, которого нам никак не удается поймать. Это Хасан Саббах. Он и есть главный убийца. План мой был прост: пойти за тобой в надежде, что ты станешь искать убежища в Аламуте. Я бы сопровождал тебя туда, называть себя не стал бы, и мне наверняка представился бы случай избавить мусульман и целый мир от этого демона. Но ты уперся и никак не хотел отправляться в это мрачное место.

— Все это время ты был со мной.

— Вначале я думал, что надобно только потерпеть — когда тебя выгонят из полутора десятков городов, ты смиришься с мыслью направить свои стопы в Аламут. Но шли годы, я к тебе привязался, товарищи разбрелись, моя решимость ослабла. И вышло так, что Омар Хайям второй раз спас жизнь Хасану Саббаху.

— Не жалуйся, как знать, может, я спас жизнь тебе.

— И то правда, его, наверное, очень надежно охраняют в его гнезде.

Вартан не смог удержаться от жеста сожаления, а Хайяму стало смешно.

— Так вот, если бы ты открыл мне свой план, я бы наверняка повел бы тебя в Аламут.

— Это правда? — Ученик вскочил.

— Нет. Сядь! Я сказал так, чтобы тебе было о чем сожалеть. Что бы ни совершил Хасан, если бы я увидел сейчас, как он тонет в реке Мюргаб, я протянул бы ему руку и спас его.

— А я бы посильнее надавил на него, чтобы он захлебнулся! И все же твое поведение дает мне надежду. Именно потому, что ты способен на такие слова и поступки, я и остался с тобой. И не жалею об этом.

Хайям прижал его к груди.

— Я рад, что мои сомнения на твой счет рассеялись. Я теперь стар, и мне необходимо знать, что рядом со мной человек, которому можно доверять. А все из-за вот этой рукописи, самой драгоценной из того, чем я владею. Чтобы дать отпор миру, Хасан Саббах возвел Аламут, я же — лишь вот эту крошечную крепость из бумаги, но уверен: она переживет Аламут. Таково оправдание моей жизни. И ничто не пугает меня больше, чем мысль, что после моей смерти эта рукопись сможет попасть в чужие недобрые руки. — Он небрежно протянул книгу Вартану. — Можешь открыть ее, ибо я назначаю тебя ее хранителем.

— Кому-нибудь до меня была оказана такая честь? — взволнованно спросил ученик.

— Двоим. Джахан, после одной ссоры в Самарканде, и Хасану, когда мы с ним делили одну комнату на двоих в Исфахане.

— Ты до такой степени доверял ему?

— По правде говоря, нет. Но у меня часто возникала потребность что-то записать и в конце концов он заметил рукопись. Я решил, что лучше самому дать ему ее почитать, не то он все равно сделает это против моей воли. Кроме того, я считал, что он способен хранить тайны.

— Умеет, да еще как. Чтобы потом воспользоваться ими против тебя же.

Отныне рукопись стала на ночь перекочевывать в комнату Вартана. При малейшем шорохе бывший офицер вскакивал, прислушивался и, вынув саблю из ножен, обходил дом, а затем сад. После этого ему не всегда удавалось уснуть, и тогда он засвечивал масляную лампу и читал одно из четверостиший, после чего запоминал его и долго обдумывал, стараясь разгадать, при каких обстоятельствах оно было сочинено,

После нескольких неспокойных ночей у него зародилась одна мысль, которая понравилась Омару: изложить на полях рукописи историю создания рубайят, а тем самым и историю жизни ее автора — нишапурское детство, юность, проведенную в Самарканде, славу, настигшую его в Исфахане, встречи с Абу-Тахером, Джахан, Хасаном, Низамом и многими другими. Начата хроника была под наблюдением Хайяма, порой даже под его диктовку. Позже Вартан записывал рассказы учителя и при этом очень старался, по десять раз набрасывая на черновике одну и ту же фразу, прежде чем своим угловатым каллиграфическим почерком переписать ее набело. Пока однажды фраза не оборвалась на полуслове…

В то утро Омар проснулся рано. Кликнул Вартана, но тот не отозвался. «Снова всю ночь не спал, корпел над рукописью», — отечески подумал Хайям и решил не будить его. Налив себе вина — сперва на донышке, затем целую чарку, он отправился в сад. Сдувая росу с цветов, он радовался, как ребенок, а потом принялся срывать созревшие ягоды шелковицы и отправлять их в рот, запивая вином.

Так прошел час. Пора было будить Вартана. Он не стал звать, а просто вошел в его комнату. И нашел его лежащим на полу с перерезанным горлом, с устремленными вверх глазами и открытым ртом, застывшим, словно в сдавленном крике.

А на столе между лампой и чернильницей торчал кинжал, пригвоздивший лист бумаги. Омар разгладил его и прочел:. «Твоя рукопись опередила тебя по пути в Аламут».

Омар с достоинством, смиренно оплакал ученика, как до того многих других близких ему людей. «Мы пили одно вино, но они опьянели чуть раньше меня». Однако, к чему скрывать, невосполнимой утратой стала для него потеря рукописи. Он мог бы восстановить ее по памяти, запечатлевшей все, вплоть до мельчайших деталей. По-видимому, не захотел, во всяком случае, следов подобной работы не обнаружено. Похоже, из похищения рукописи он извлек урок: не держаться за будущее — ни свое, ни своих стихов.

• Предыдущая
• 30/64
• Следующая