Самарканд - Маалуф Амин - Страница 13

• Предыдущая
• 13/64
• Следующая

Кашан: глинобитные убогие лачуги, грязь, ни одного фасада, на котором задержался бы взгляд. А ведь именно здесь изготавливался самый лучший глазурованный кирпич, которым выкладывались многочисленные мечети, дворцы, медресе от Самарканда до Багдада. На всем мусульманском Востоке фаянсовые изделия, обожженные и покрытые глазурью, назывались просто каши или кашани, наподобие того, как фарфор на персидском и на английском нарекли именем Китая.

За городом в тени финиковых деревьев расположился караван-сарай: огороженный стеной с дозорными башенками участок земли с двумя дворами: внешним для вьючных животных, поклажи и товаров и внутренним — для постояльцев.

Омар хотел было остановиться здесь, но хозяин развел руками: много богатых купцов понаехало с детьми, женами, челядью, заняли все горенки. И словно подтверждение его слов — зрелище кишащего людьми и лошадьми в роскошной упряжи караван-сарая. Омар был не прочь ночевать и под открытым небом, несмотря на зимнее время, вот только скорпионы Кашана славились не хуже, чем его фаянсовые изделия.

— Неужто и впрямь не найдется уголка, где я мог бы преклонить голову до утра?

Хозяин задумчиво почесал в затылке: уже стемнело, отказать в ночлеге единоверцу нельзя.

— Есть тут один студент, может, он пустит тебя?

Хозяин направился к двери в самом углу двора и без стука открыл ее. Внутри горела свеча. Послышался звук захлопнувшейся книги.

— Этот благородный путник следует из Самарканда, он в пути вот уже три долгих месяца. Ну, я и подумал, может, пустишь его переночевать.

Молодой человек не подал виду, что недоволен, и вежливо, хотя и с большим достоинством, пригласил гостя войти.

— Омар из Нишапура, — представился Хайям, из опаски не назвав своего полного имени.

В глазах молодого человека вспыхнула искорка интереса.

— Хасан, сын Али Саббаха, уроженец Кума, студент из Райя, держу путь в Исфахан.

Хайяму стало неловко: его явно приглашали сказать о себе побольше: чем занимается, какова цель его путешествия. Однако он предпочел не раскрываться до конца, не спеша уселся, прислонился к стене и стал разглядывать темноволосого невысокого юношу, хрупкого, худого, словно тростинка, с угловатыми движениями. Недельная борода, черный тюрбан, плотно обтягивающий голову, глаза навыкате — что-то во всем его облике было необычное.

— Неразумно появляться в здешних местах, если зовешься Омар[26].

Хайям изобразил на лице полнейшее удивление, хотя прекрасно понял, о чем речь. Омаром звали второго сподвижника Пророка, халифа, которого шииты возненавидели за то, что он был яростным противником их отца-основателя Али[27]. Большая часть населения Персии была суннитской, однако шиизм стал постепенно завоевывать позиции, в частности, в городах-оазисах Куме и Кашане, где укоренились весьма необычные традиции. Каждый год шуточным карнавалом отмечали, например, годовщину убийства халифа Омара. Женщины румянились, готовили сладкое угощение, жарили фисташки, дети высыпали на пороги домов с радостными криками «Аллах проклял Омара!», обливали прохожих водой. Изготавливалась кукла с обликом халифа, держащая в руках четки из помета домашних животных, ее носили по городу и распевали: «Предводитель неверных, подлый узурпатор, с тех пор как ты наречен Омаром, место твое в аду!» Башмачники Кума и Кашана взяли за обыкновение вырезать слово «Омар» на подметках, погонщики мулов называли его именем скотину и всякий раз, как стегали ее кнутом, старались произнести это имя, а охотники, когда у них оставалась последняя стрела, приговаривали, выпуская ее из лука: «Лети в сердце Омара!»

Хасан поведал об этих обычаях в общих чертах, не вдаваясь в подробности, Омар строго взглянул на него и произнес усталым, но не терпящим возражений тоном:

— Не стану я менять свой путь из-за имени, не стану и имя менять из-за пути.

Оба надолго примолкли, каждый ушел в себя, избегая смотреть на другого. Омар разулся и лег. Первым прервал молчание Хасан:

— Возможно, я нечаянно нанес тебе оскорбление, напомнив о здешних обычаях, но, поверь, я хотел лишь предупредить тебя, чтобы ты был осторожен, когда станешь называть себя, не более того. В детстве мне тоже приходилось принимать участие в этих празднествах, но позже я стал смотреть на них другими глазами и понял, что подобная ненависть недостойна человека. К тому же она несовместима с учением Пророка. Точно так же противно учению Пророка, когда мулла мечети в Самарканде либо в другом городе, облицованной глазурованным кирпичом, изготовленным шиитскими ремесленниками Кашана, принимается вдруг поносить еретиков-отступников — последователей Али.

— Это слова разумного человека, — чуть привстав, отозвался Омар.

— Я умею быть разумным, как и лишенным ума. Могу быть любезным в общении и невыносимым. Но можно ли оставаться вежливым с теми, кто делит с тобой кров и при этом не удостаивает тебя своим полным именем?

— Достаточно было немногого, чтобы ты набросился на меня с неучтивыми разговорами, а что было бы, назовись я полностью?

— Возможно, я и не стал бы говорить всего этого. Ведь ино дело — ненавидеть халифа Омара, ино дело — почитать и преклоняться перед Омаром — геометром, математиком, астрономом и философом. — От удивления Хайям привстал с лежанки. — Думаешь, люди распознаются только по имени? — довольный произведенным эффектом, продолжал Хасан. — Взгляд, походка, повадка, манера говорить — все выдает человека. Стоило тебе войти, я тотчас понял, что ты ученый, привыкший к почестям и в то же время пренебрежительно относящийся к ним, тот, кто приходит, не нуждаясь в том, чтобы ему указывали дорогу. Стоило тебе назвать свое имя, я сразу понял, кто ты. Мои уши знают только одного Омара из Нишапура.

— Если ты хотел произвести на меня впечатление, должен признать, тебе это удалось. Кто ты?

— Я назвал тебе свое имя, но оно не вызвало в тебе отклика. Я — Хасан Саббах из Кума. Мне нечем гордиться, кроме того, что в семнадцать лет я прочел все, что относится к религиозным знаниям, философии, истории и астрономии.

— Все прочесть невозможно, в мире столько знаний!

— Испытай меня.

Омар в шутку стал задавать ему вопросы о Платоне, Евклиде, Порфирии, Птолемее, медицине Диоскорида, Гальена, Разеса и Авиценны, затем о толкованиях Корана. И всякий раз получал безукоризненно точный ответ. Они и не заметили, как пролетела ночь, уже занялась заря, а ни один, ни другой так и не сомкнули глаз. Хасан весь светился радостью. Омар был покорен и должен был признать:

— Я еще не встречал человека, который накопил бы столько знаний. Что ты собираешься с ними делать?

Хасан метнул в него недоверчивый взгляд, словно Омар вторгся в потаенную часть его души, но чело его тут же прояснилось, и он произнес, потупив взор:

— Хочу попасть к Низаму Эль-Мульку, может, у него найдется для меня работа.

Хайям настолько подпал под очарование своего нового знакомого, что был готов рассказать ему, что тоже держит путь к великому визирю, но в последнюю минуту спохватился.

Недоверие хоть и отступило, все же малая его толика еще осталась.

Два дня спустя Омар и Хасан влились в торговый караван и пошли рядом, по памяти цитируя на фарси и арабском самые прекрасные страницы любимых авторов. Порой между ними завязывался спор, но им удавалось быстро разрешить его. Когда Хасан заговаривал о своих убеждениях и, повышая тон, провозглашал иные истины «неоспоримыми», вынуждая таким образом собеседника принять или не принять его сторону, Омар умел остаться при своем мнении, подвергнув сомнению любое высказывание и приведя иную точку зрения. Редко заявляя о своих собственных предпочтениях, он охотно признавался в невежестве в тех или иных вопросах. Для него были привычными слова: «Что ты хочешь услышат от меня? Сие скрыто от нас завесой, и мы оба по эту ее сторону, когда же она падет, нас уже не будет».

• Предыдущая
• 13/64
• Следующая