Тайпи. Ому (сборник) - Мелвилл Герман - Страница 44

• Предыдущая
• 44/74
• Следующая

Впервые мы появились в Папеэте без сопровождения.

В церкви было человек сорок, в том числе несколько морских офицеров. Проповедник говорил горячо, стуча кулаком по кафедре. На почетном месте сидел Уилсон. Никогда не забуду его изумления, когда мы вошли в церковь и заняли места напротив него.

Когда служба окончилась, мы подождали снаружи, надеясь увидеть Уилсона. Однако он только следил за нами через окно и не вышел, пока мы не отправились домой.

Не прошло и недели после отплытия «Джулии», как некоторые матросы отправились в порт – предлагать свои услуги. Однако, несмотря на рекомендации Мака, капитаны неизменно говорили, что наши матросы не подходят, так как их репутация далеко не лучшая. Отказов было много, поэтому мы махнули рукой на то, чтобы покинуть остров таким способом, и спокойно жили у капитана Боба.

Закончился промысловый сезон, и в бухту стали прибывать китобойные суда. Матросы частенько навещали нас. Так как мы одержали победу и над консулом, и над капитаном, то они проявляли к нам особенно большой интерес и одобряли наше поведение. Они всегда приносили с собой табак, а иногда – даже немного писко. Однажды, когда было много народу, они пустили по кругу тыквенный сосуд и устроили сбор денег в нашу пользу.

Как-то один из гостей предложил, чтобы двое или трое из нас навестили его ночью на судне, и пообещал нагрузить их провизией. Мысль была хорошая, и мы немедленно воспользовались приглашением.

С тех пор каждую ночь мы втайне навещали стоящие в гавани суда на пироге капитана Боба. Делали мы это по двое. Настал и наш с доктором черед.

Надо сказать несколько слов о пирогах. На островах искусство их постройки в большом упадке. Пироги там неизящные и ненадежные. Во времена Кука королевский флот на Таити насчитывал семьсот двадцать больших военных пирог, покрытых красивой резьбой и украшениями. Теперь в ходу лишь маленькие – выдолбленные бревна, заостренные с одного конца.

Чтобы придать пирогам устойчивость, таитяне, как и все полинезийцы, прикрепляют к ним так называемый балансир – жердь, лежащую на воде параллельно пироге и прикрепленную к ней двумя деревянными поперечинами. Такая пирога может опрокинуться лишь в том случае, если жердь перестанет держаться на воде или окажется полностью в воздухе.

Пирога капитана Боба была очень мала и такой чудной формы, что матросы называли ее коробочкой для таблеток. Она была рассчитана на одного гребца, но была способна в случае надобности выдержать двоих или троих. Балансиром служила тонкая жердь, которая то выскакивала из воды, то погружалась в нее.

Я усадил доктора с веслом на носу, а сам, оттолкнувшись, вскочил на корму. Вся работа досталась доктору, а для себя я сохранил должность рулевого. Все шло хорошо, но доктор греб так неуклюже, что вода, взлетая фонтанами, постоянно обдавала нас брызгами с головы до ног. Тем не менее доктор усердно работал. Я не мешал ему. Но вскоре, насквозь промокнув, я стал умолять своего спутника остановиться и дать мне возможность выжать одежду. Тут он резко и неудачно повернулся, пирога накренилась, жердь взмыла вверх, задела доктора по черепу, и мы оба очутились в воде.

К счастью, мы находились над коралловым рифом, и глубина там не достигала и полусажени. Наклонив набок затонувшую пирогу, мы быстро отпустили ее, она подпрыгнула, и почти вся вода из нее вылилась. Остальную воду мы вычерпали и снова уселись в пирогу. Мой товарищ скрючился, заняв очень мало места: я приказал ему не делать ни одного лишнего вздоха и принялся сам управлять пирогой. Меня удивило послушание доктора, который не произнес ни слова и не шевелил ни рукой, ни ногой. Объяснялось все тем, что он не умел плавать, а в случае еще одной неудачи коралловых рифов под ногами могло не быть.

– Утонуть – это очень жалкий способ расстаться с жизнью, – воскликнул он, когда я стал над ним подшучивать, – и я не собираюсь так опозорить себя.

Наконец, гребя очень осторожно, чтобы нас не окликнули со шканцев, мы приблизились к судну. Проскользнув под его носом, мы услышали тихий свист, и вскоре нам спустили мешок основательных размеров. Перерезав конец, мы принялись как можно скорее грести к берегу и вскоре благополучно прибыли домой. Там нас с нетерпением ждали остальные.

Мешок оказался полным вареного сладкого картофеля, соленой говядины и свинины и знаменитого матросского пудинга, который делается из муки и воды и по твердости напоминает плохо обожженный кирпич.

Мы вышли из тюрьмы и устроили пиршество при лунном свете.

Коробочкой для таблеток мы иногда пользовались и ради развлечения.

Посредине бухты Папеэте лежит круглый зеленый островок – здесь растет пальмовая роща, в поперечнике не больше сотни ярдов. Островок кораллового происхождения, его окружает бухта настолько мелкая, что ее можно перейти вброд. В прозрачной воде колышутся кораллы различных оттенков и форм: оленьи рога, лазурные кусты, изумрудные тростинки, бледно-зеленые бутоны, темно-зеленые мхи. Кое-где проглядывает белоснежное песчаное дно, усеянное каменными выступами, по нему ползают странные существа: одни с шипами, другие в блестящих панцирях…

Остров этот называется Моту-Оту. Ясными лунными ночами я часто плавал на пироге вокруг, то и дело останавливаясь и любуясь подводными садами.

Моту-Оту – собственность королевы, там расположена ее резиденция – ряд унылых бамбуковых хижин, прячущихся среди деревьев и постепенно разрушающихся.

Ее величество сделала все возможное, чтобы превратить островок в крепость. Берег подняли и выровняли, возвели на нем вал из обтесанных коралловых глыб. Позади вала на большом расстоянии друг от друга поставили ржавые старые пушки разного калибра на ветхих лафетах, готовых обрушиться под тяжестью бесполезного груза. Некоторые лафеты уже рассыпались, и пушки, на которые они когда-то опирались, лежат полузасыпанные песком. Часть пушек заряжена, но они совершенно безобидны и обречены на гибель, а ведь когда-то на английских военных кораблях они были грозой всех морей!

Моту-Оту поразило мое воображение, и я поклялся ступить на его землю, несмотря на старика часового, который грозил своим безобразным ружьем. Моя пирога сидела в воде не глубже чем на три дюйма, поэтому я мог подгрести к самому валу, не опасаясь сесть на мель. Однако каждый раз, когда я приближался, суровый страж бежал ко мне с ружьем наперевес (он никогда не прикладывал его к плечу). Думая, что он только пугает, я в конце концов решился подогнать пирогу к стене и собирался прыгнуть. Это оказался глупый поступок: никогда еще человеческая голова так не рисковала. Часовой замахнулся прикладом, и я едва успел уклониться от удара. Я обратился в бегство и отплыл на безопасное расстояние.

Часовой во время этого «сражения» не проронил ни слова. С широкой улыбкой, в белом хлопчатобумажном одеянии, залитый лунным светом, он походил скорее на дух, чем на человека.

Я попытался достигнуть цели с тыла, но часовой всегда вырастал передо мной, перебегая по берегу, пока я греб, и грозя мне ружьем. В конце концов я отступил, и моя клятва осталась невыполненной…

Через несколько дней я присутствовал при забавном споре между одним из самых умных таитянских туземцев по имени Архиту и нашим ученым доктором.

Вот о чем шла речь: имеет ли право туземец праздновать европейское воскресенье вместо дня, установленного миссионерами в качестве воскресенья для всех островитян. Надо сказать, что миссионеры с корабля «Дафф», которые больше полувека назад принесли наше летосчисление на Таити, прибыли туда, огибая мыс Доброй Надежды. Плывя на восток, они потеряли один день жизни. Поэтому корабли, идущие вокруг мыса Горн, обнаруживают, что на Таити воскресенье наступает в субботу. Но исправлять даты в судовом журнале не положено, и потому у моряков свое воскресенье, а у островитян – свое.

Это очень озадачивает туземцев, но растолковать им, что к чему, совсем непросто.

• Предыдущая
• 44/74
• Следующая