Тайпи. Ому (сборник) - Мелвилл Герман - Страница 42

• Предыдущая
• 42/74
• Следующая

Дело принимало серьезный оборот. Судьи разволновались и стали призывать нас к тишине. Когда все успокоились, Уилсон напомнил о «Розе» и сиднейском суде, а также о том, что до отплытия «Джулии» остается неделя. После этого он отпустил нас – и мы отправились обратно в тюрьму в сопровождении Боба и туземцев.

Через несколько дней нас посетили трое французских священников. До сих пор английские миссионеры прислали нам только какие-то брошюрки, а потому мы решили, что французы гораздо лучше.

Священники поселились недалеко от нас, в замечательно красивом месте. На пологом холме росли хлебные деревья, саванна спускалась к роще кокосовых пальм, а между ними синело море.

На вершине холма стояла построенная из бамбука часовня, увенчанная крестом. Она была простой и очень маленькой. Туземцы из любопытства иногда вечерами заглядывали в щели, любуясь алтарем с распятием, позолоченными подсвечниками и кадилами, но ничто не могло заставить их посещать богослужения. Службы казались им дьявольскими заклинаниями, а священники – злыми колдунами.

Недалеко от часовни стояли уютные хижины, в которых жили священники. Набожные на людях, дома они устраивали развеселые попойки и подолгу не вставали по утрам с постели. К тому же они держали при себе множество молоденьких туземных служанок…

…Двое из пришедших к нам священников были в длинных прямых рясах черного сукна и уродливых треуголках. Третий же был облачен в какое-то подобие шлафрока и соломенную шляпу. У него был яркий цвет лица, красивые голубые глаза, прекрасные зубы и кельтский акцент. Он был ирландец. Его звали отец Мэрфи – это был известный и нелюбимый во всех протестантских миссиях священник…

Отец Мэрфи быстрым шагом подошел к нам и спросил, нет ли среди нас его земляков. Их было двое. Один – шестнадцатилетний парень, рыжий курчавый проныра Пат. Второй – мерзавец Мак-Ги, оказавшийся в молодости на каторге в Сиднее (так, по крайней мере, гласили слухи). Он не имел ни одного положительного качества, которое бы искупало его недостатки, и я тысячу раз жалел о том, что он до сих пор не болтается на виселице. Взглянув ему в глаза, вы сразу же понимали, что это за человек: они мерзко косили и, кажется, подозревали в чем-то друг друга.

Священник остановил свой взгляд на веселом лице Пата и засыпал юношу вопросами. Пат казался ему ниточкой, связывающей его с родиной, – уехав в миссию в молодости, Мэрфи побывал с тех пор в Ирландии лишь два раза. Они долго разговаривали, остальные же французы сказали всего несколько слов на ломаном английском…

Наконец, наши гости попрощались и собрались уходить, но отец Мэрфи вернулся, не пройдя и ста шагов, и спросил, не нужно ли нам чего-нибудь.

– Нужно! – выкрикнул кто-то. – Чего-нибудь поесть!

Отец Мэрфи пообещал прислать нам свежего пшеничного хлеба собственной выпечки – это было большой роскошью на Таити.

Мы осыпали Пата поздравлениями с приобретением такого друга. Теперь его судьба была обеспечена.

На следующее утро француз, слуга священника, принес узелок одежды для Пата и хлеб для всех нас. Все это было очень кстати. А днем появился сам отец Мэрфи и дал Пату множество советов. Он пообещал также поговорить с консулом о его освобождении.

Через несколько дней он снова навестил нас и сообщил, то консул неумолим и согласен дать ему свободу лишь при условии, что тот вернется на судно. Однако молодой ирландец заявил о горячем намерении держаться до конца. Священник больше не настаивал.

На следующий день Уилсон прислал за Патом. В сопровождении капитана Боба юноша отправился в деревню и вернулся только через три дня. Оказалось, что его привели на судно и хорошо угостили в каюте, чтобы склонить к согласию. Когда же поняли, что ничего не добились, сковали ему руки и ноги и посадили в трюм на хлеб и воду. Но ничто не помогло, и он был отправлен обратно в тюрьму.

Внимание отца Мэрфи к Пату пошло на пользу нам всем – особенно после того, как мы превратились в католиков и стали по утрам посещать мессу. Это приводило в ужас капитана Боба. Он грозился не выпустить нас больше из колодок, если мы будем ходить в часовню. Однако угрозы остались угрозами, и каждые несколько дней мы отправлялись к жилищу священника, где нас кормили и давали выпить. Мы с доктором особенно пришлись по душе отцу Мэрфи. Он был неплохим человеком, этот старый ирландец, но были у него и слабости: часто заплетался язык, а походка становилась нетвердой…

Через несколько дней консул снова призвал нас к себе. Церемония повторилась, но ничего не добившись, он отослал нас обратно.

Мы понимали, что Уилсон пообещал своему приятелю Гаю усмирить нас и вернуть ему в подчинение, однако ничто не возымело действия – ни кандалы, ни колодки, ни угрозы, ни показания под присягой. В наших обстоятельствах было очевидно, что серьезных последствий для нас не будет, и мы, полагая, что на самом деле никто никогда не собирался предавать нас суду, от души потешались над тщетными стараниями консула.

Со времени отъезда с корабля мы так ни разу и не видели Джермина, но часто слышали о нем. Будто бы он оставался на борту и жил в каюте с Винером, который навестил его и остался в гостях. Друзья хорошо проводили время, угощаясь вином, играя в карты и устраивая вечеринки с местными дамами. Миссионеры нажаловались на них консулу, и старший помощник получил суровое взыскание. Однако он стал пить еще больше и как-то, будучи очень нетрезв, окликнул проплывавших мимо в пироге туземцев, предложил им подняться на борт и предъявить документы. Те испугались и погребли к берегу. Джермин спустил шлюпку, вооружил Ваймонту и Датчанина тесаками, и они пустились в погоню. Несчастные островитяне вытащили пирогу на берег и с громкими криками помчались прочь, а старший помощник бежал за ними, размахивая тесаком. Собралась толпа, и чужестранца, которого сочли сумасшедшим, доставили к Уилсону. В это время консул и капитан Гай играли в крибидж, а на столе было бренди. Ввели Джермина, он сразу успокоился и стал настаивать на участии в игре и попойке. Консул был почти так же пьян, как старший помощник, а капитан побоялся возражать, и они втроем просидели весь вечер за картами и бутылкой. Задержавших Джермина туземцев отправили восвояси.

Надо сказать, что в это время в окрестностях Папеэте жила ссохшаяся от времени англичанка, прозванная матросами «старая матушка Тот». От Новой Зеландии до Сандвичевых островов она устраивала в простых хижинах кабаки для моряков. Здесь они могли выпить рому и сыграть в кости. На островах, где обосновались миссионеры, ее заведения закрывали, а матушку Тот заставляли покинуть остров с первым же судном. Однако она и на новом месте бралась за свое – и повсюду пользовалась большой популярностью. За ней всюду следовал терпеливый одноглазый сапожник, который чинил обувь белым, готовил для старухи еду и терпел ее ругань. Как только у него появлялась свободная минутка, маон читал старенькую потрепанную Библию. Это приводило старуху в ярость, она била его священной книгой по щекам и даже как-то пыталась ее сжечь.

Так вот, приблизительно через неделю после нашего прибытия матушку Тот опять поймали на месте преступления и заставили отказаться от своего занятия. Настаивал на этом главным образом Уилсон. Вечером, проходя мимо хижины, где веселился консул с капитаном Гаем и Джермином, она заглянула в щель и решила отомстить.

Ночь была очень темная. С большим корабельным фонарем старуха ждала. Наконец около полуночи появился Уилсон, его вели под руки двое туземцев. Как только они вступили в густую тень, на расстоянии дюйма от носа Уилсона вспыхнул яркий свет. Матушка Тот стояла перед ним на коленях, держа фонарь в поднятых руках.

– Ха, ха, ха! Консулишка, – закричала она, – вы тираните одинокую старую женщину за продажу рома! А теперь и вас ведут домой пьяного… Вы негодяй! Я вас презираю!

И она плюнула в Уилсона.

• Предыдущая
• 42/74
• Следующая