Чужое сердце - Градова Ирина - Страница 7
- Предыдущая
- 7/55
- Следующая
Тем не менее до места я добралась меньше чем за сорок минут и тут же позвонила Никите. Он попросил меня подняться в хирургическое отделение. В прошлый раз я не обратила внимания на интерьер детской больницы, но сейчас, когда точно знала, что увижу, я с интересом осматривалась вокруг. В целом больница мало чем отличалась от большинства городских учреждений подобного рода: ужасающая бедность здорово бросалась в глаза. Тут и там – облупившаяся штукатурка, потеки воды на потолке и на стенах, старый, видавший виды линолеум, но по большей части все-таки бетон, по которому гулко отдавались шаги и скрип катящихся носилок или тележек с завтраком, обедом и ужином. И все же здесь чувствовалось желание руководства хоть как-то «прикрыть позор» при помощи подручных средств, таких как цветы в кадках, картинки, прикрывающие трещины в стенах, потертые коврики на полах, приглушающие громкие звуки, низенькие книжные полки с детскими книжками и раскрасками, выстроившиеся вдоль окон, игрушки на подоконниках. Наверное, сами маленькие пациенты оставляли здесь то, что не собирались забирать из больницы по выздоровлении, но, несомненно, персонал также принимал непосредственное участие в дополнении интерьера. Отделение хирургии, видимо, считалось здесь одним из лучших, так как, прежде чем попасть сюда, мне пришлось пробежаться по офтальмологии – там дело обстояло совершенно иначе. Видно, не зря мне понравился заведующий – сразу ясно, что хороший человек и с детьми обращаться умеет. В очередной раз мне пришлось убедиться в том, что человеческий фактор – самый важный в любом учреждении. Надо бы поинтересоваться, поддерживают ли больницу какие-нибудь благотворительные организации. По роду деятельности мне приходилось сталкиваться с людьми, работающими в подобных организациях, и они всегда вызывали у меня смесь из двух четких ощущений – недоумения и безграничного восхищения. Восхищение – оно и понятно, а недоумение – потому, что эти люди, как правило, занятые на основной работе (некоторые даже занимали высокие менеджерские или директорские должности!), находили время и силы на то, чтобы в свободное время не сидеть тупо у телевизора или за компьютером, не таскаться по барам и ресторанам, а приходить туда, где их помощь по-настоящему нужна. Если эта больница не работает с такими организациями, стоит дать заведующему отделением пару телефончиков: может, помогут с ремонтом?
Заведующий оказался на обходе, а Никита встретил меня в коридоре. Его сопровождала немолодая женщина весьма интеллигентного вида, в очках. Седовласая, с безупречной прической и маникюром, одетая в строгую белую блузку и черную юбку-карандаш, она выглядела нетипичным представителем своей профессии – детский психолог, Ивонна Леонидовна Корикова, как представил ее Никита. Я почему-то всегда считала, что психологи – люди не вполне адекватные, потому что, по моему мнению, невозможно оставаться в здравом уме, балансируя где-то на грани медицины и социологии. Психологи любят цветистые фразы, красивые, но давно приевшиеся штампы, не дают прямых рекомендаций, а заставляют реципиента услуг делать выводы самостоятельно, хотя именно за эти выводы психологу, между прочим, и платят. Если бы человек мог справиться с проблемой самостоятельно, он непременно обошелся бы без данного специалиста или, в конце концов, сходил бы в церковь, к батюшке! Внешний облик большинства психологов, с которыми мне приходилось сталкиваться или наблюдать на экране телевизора, также не придавал уверенности в их профессионализме. Корикова тем не менее отличалась от создавшегося у меня образа, причем кардинально. Поначалу мне показалось, что столь чопорная внешность могла напугать неподготовленного ребенка, но, стоило Кориковой протянуть мне руку для приветствия и улыбнуться, как я немедленно пала жертвой ее чар.
– Здравствуйте, Агния Кирилловна, – сказала женщина, продолжая слегка улыбаться. – Я много о вас слышала.
– В самом деле? – удивилась я. – Можете звать меня просто Агнией, Ивонна Леонидовна.
– Ну, тогда и вы зовите меня по имени, – согласно кивнула она. – К чему нам церемонии, раз уж мы работаем в одной организации и, возможно, еще не раз увидимся?
Я подозревала, что знакома далеко не со всеми работниками ОМР, но все же почувствовала себя немного глупо: Корикова, оказывается, давно знает о моем существовании, а я вот даже не слышала о ней – черт бы побрал Лицкявичуса с этими его тайнами!
– Вы уже общались с Толиком? – поинтересовалась я, чтобы как-то прервать воцарившееся неловкое молчание.
Ивонна внимательно посмотрела на меня. Ее глаза за стеклами очков казались невероятно огромными.
– Похоже, вы близко к сердцу принимаете случившееся, – заметила она мягко. Я поняла, что сейчас происходит то, что я так ненавидела: Корикова начинала копаться у меня в мозгах. Когда этим занимался Павел Кобзев, психиатр и личный друг Лицкявичуса, я знала, как это прекратить, а вот как разговаривать на эту тему с Ивонной, я понятия не имела. Однако она сама спохватилась и даже, как мне почудилось, слегка покраснела, отчего ее очень светлая, вся в мелких веснушках, кожа приобрела ровный розовый оттенок.
– Простите, Агния, мне не следовало этого говорить. Понимаете, я просто хочу дать вам дружеский совет: не стоит вкладывать в отношение к нашим «клиентам» чересчур много личного – это может отрицательно сказаться на вашей собственной объективности и стать причиной душевных травм. Наше дело – оставаться беспристрастными и решать задачу, даже если предметом этой задачи являются старики или дети.
Я открыла рот, чтобы возразить, и тут вспомнила, что в нашей беседе Лицкявичус ни разу, за исключением вступительной фразы, не назвал Толика по имени. Он оперировал словами «мальчик», «ребенок», «пациент», и оттого мне казалось, что он относится к происшедшему довольно прохладно, без эмоций. Признаюсь, меня это даже немного злило, а теперь вот Ивонна говорит, что именно такое отношение – единственно правильное. Поэтому я закрыла рот, сдержав слова возмущения, норовившие сорваться с языка. Впоследствии я ни разу об этом не пожалела: Ивонна оказалась профессионалом чрезвычайно высокого класса и, более того, еще и хорошим человеком.
– Отвечаю на ваш вопрос, – продолжала Ивонна, поняв, что я отказалась от мысли вступать с ней в полемику, – да, я говорила с нашим маленьким другом, причем дважды – вчера и сегодня. Очевидных признаков психологической травмы не выявлено, но это может быть связано с возрастом. Его ровесники склонны быстро забывать плохое, когда ситуация меняется в лучшую сторону. Не исключаю, однако, что впоследствии родители ребенка могут столкнуться с проблемами, для решения которых потребуется вмешательство профессионала. Должна сказать, что, если бы мальчик был постарше, эти проблемы встали бы уже сейчас.
– Тол... мальчик рассказал что-то определенное? – спросила я.
Ивонна слегка пожала плечами.
– Смотря что считать «определенным», – ответила она. – Он прекрасно помнит все, что происходило до момента похищения. Вернее, он так и не понял, что это было именно похищение: просто он играл в детской комнате торгового центра, пока мать делала покупки. А потом – сплошные провалы. Вы же понимаете, что, чтобы получить от ребенка такого возраста сколько-нибудь ценную информацию, необходимо задать целую серию наводящих вопросов? Так вот, он с трудом сумел ответить даже на десять процентов таких вопросов, к какой бы методике я ни прибегала.
– Ивонна считает, – пояснил Никита, – что мальчику давали какой-то препарат вроде рогипнола, отсюда и провалы в памяти.
Психолог кивнула.
– Тем не менее он вспомнил комнату, освещенную ярким светом, – сказала она.
– Видимо, операционную, – вставил Никита, и Ивонна снова кивнула.
– Помнит большую игрушку Винни Пуха, которая лежала с ним в кровати. Еще он помнит «добрую тетю», заботившуюся о нем.
– Да уж, добрую! – процедила я сквозь зубы. – Тетю, которая была одной из тех, кто отхватил половину печени ребенка!
- Предыдущая
- 7/55
- Следующая
