Забытая клятва Гиппократа - Градова Ирина - Страница 25

• Предыдущая
• 25/55
• Следующая

– А вам не кажется, – вступил в разговор Леонид, – что таким образом вы можете уничтожить врача, возможно, очень хорошего профессионала, который, как и любой из нас, имеет право на ошибку?

– Даже если ценой ошибки становится человеческая жизнь? – внезапно уточнил пожилой мужчина, до того успокаивавший Ольгу.

– Даже в этом случае, – кивнул Леонид. – Кто виноват в том, что наша жизнь порой зависит от пожарных, милиционеров или врачей? Тем не менее они – тоже люди, а не боги или ангелы, и вполне способны ошибаться!

– А почему это вы так их защищаете? – подозрительно спросил мужчина.

– Погодите, Иван Аркадьевич, – мягко остановила его Альбина. – Кажется, я понимаю, что имеет в виду Леонид. Видите ли, ошибка ошибке рознь, и никто не станет из-за одной-единственной неудачи подписывать смертный приговор карьере врача. Тем не менее есть же прямо-таки вопиющие случаи, а ошибкам некоторых из них, извините меня, несть числа! Мы не пишем: «Ни в коем случае не обращайтесь к медсестре Х или врачу Y!», а предоставляем посетителям нашего сайта и гостям форума самим решать и делать выводы, наше дело лишь предоставить правдивую информацию…

– А я вот считаю, – запальчиво прервал ее тот, кого руководитель группы назвала Иваном Аркадьевичем, – нечего с ними церемониться! Гробят, понимаешь, людей почем зря, а потом выходят сухими из воды! Вы знаете, что произошло со мной?

По лицам некоторых присутствующих я видела, что мужчина, очевидно, не впервые рассказывает свою историю, но никто не стал его прерывать.

– Возможно, вы слышали об этом случае, – продолжал Иван Аркадьевич. – О нем передавали по всем каналам и писали в газетах, а что толку? Тогда четыре роженицы отравились лекарствами в роддоме. Среди них была моя дочь Лиза.

Ну конечно, разве я могла забыть? Это произошло несколько месяцев назад, и мы с Шиловым, сидя у экрана, громко возмущались тем, что услышали.

Насколько я помнила, у четверых рожениц ухудшилось состояние здоровья после введения им внутривенно лекарственных препаратов с физиологическим раствором. Одной из них, двадцатипятилетней женщине, экстренно сделали кесарево сечение и по какой-то причине перевели в другую больницу, где она скончалась от нарушения свертываемости крови. Еще двое потеряли детей.

– Лизе было тридцать восемь лет, – говорил между тем Иван Аркадьевич. – Она долго не выходила замуж, все ждала своего принца – и дождалась ведь! Она боялась, что будут проблемы с беременностью и вынашиванием, но ничего такого, представляете? Лиза забеременела через шесть месяцев после свадьбы и все время пробегала, как молодуха, доктора только руками разводили. А из-за этого физраствора Лиза родила мертвую девочку. Они с мужем уже и имя для нее придумали – Олеся. А ночью у дочери начался отек головного мозга. Несколько дней Лиза провела в реанимации и умерла, не приходя в сознание. Всем известно, на какой станции переливания крови произведен этот физиологический раствор, имена виновников установлены, но ничего не происходит до сих пор! Две женщины умерли, погибли четверо детей, но никому до этого нет никакого дела, а я должен позволить врачам ошибаться?

Леонид открыл было рот, но я довольно ощутимо толкнула его локтем в бок. Он удивленно посмотрела на меня, но рот захлопнул. Думаю, я знаю, что он собирался возразить: в этом происшествии вины врачей нет, виноват персонал лаборатории, где делали физраствор, но объяснять это убитому горем отцу не имело смысла.

– Я согласна с Иваном Аркадьевичем! – воскликнула немолодая женщина: она умудрялась выглядеть интеллигентно даже в старом спортивном костюме и теннисных тапочках. – Мою сестру уморили врачи – во всяком случае, я считаю именно так, и никто меня не переубедит! Моя сестра сильно болела, у нее был рак желудка третьей степени. Я, конечно, понимаю, что семидесятилетняя женщина – не сорокалетняя, но это же не означает, что с ней вообще не стоит возиться! Куда бы я ни обращалась, везде натыкалась на стену ледяного равнодушия. Сестра одинока, поэтому бегать по всем инстанциям приходилось мне. Как видите, я и сама не девочка, а врачи гоняли меня как сидорову козу, от одного чиновника к другому – да я весь Питер обегала, пока смогла уложить сестру в клинику. А к тому времени у нее уже была не третья, а четвертая стадия. Между прочим, медики не хотели даже разговаривать без присутствия сестры, а она являлась лежачей больной, а машины у нас нет, и нам приходилось ездить на общественном транспорте, как говорится, «через не могу», стоять в огромных очередях. Сестра плакала и уже готова была сдаться, она просила, чтобы ей просто позволили умереть дома! В результате так оно и вышло: курс химиотерапии не помог (он подействовал бы раньше, если бы нас не промурыжили в различных инстанциях), сестру быстренько выписали из больницы, и она умерла через два месяца. В карточке у нее написали: «Онкозапущенность» – можете себе представить?!

После этого говорили еще человек пять или шесть, но я почти ничего больше не запомнила: все эти истории для меня слились в один бесконечный рассказ о боли и неутоленной жажде справедливости. Несколько раз я едва сдерживалась, чтобы не зареветь в голос, и только присутствие рядом Кадреску меня удерживало.

Весь обратный путь до моего дома мы молчали. Я вспоминала о том, что заставило меня пойти в медицинский институт. До сих пор в моей семье не было врачей – одни педагоги да военные. Я стала первой и, вероятно, последней, так как мой сын не собирается продолжать мое дело, подавшись в искусство. Сколько себя помню, меня всегда привлекала эта профессия. Я обожала играть «в доктора», даже если не находилось никого, кто желал бы составить мне компанию: куклы и плюшевые звери в качестве «пациентов» вполне меня устраивали. В отличие от большинства детей, походы к врачу никогда меня не пугали – совсем наоборот, я с удовольствием разглядывала медицинские инструменты и деловито спрашивала о назначении каждого из них. Во всяком случае, так рассказывает мама. Уже тогда папа смеялся, говоря: «Наша дочь непременно станет доктором!» Химия в школе всегда мне удавалась, и по окончании обучения вопрос о том, в какой институт поступать, даже не стоял: только в Первый мед. Мама сделала все, чтобы найти мне отличных репетиторов по основным предметам, папа напряг пару знакомых, и я поступила. Учиться было трудно, но интересно. Практика поначалу меня разочаровала, ведь я надеялась, что сразу же начну лечить больных, но мы на втором курсе только таскали туда-сюда по коридорам утки и биксы да готовили кофе ординаторам, которые вовсю нас эксплуатировали. На третьем курсе ситуация улучшилась, и я действительно получила доступ к реальным больным, которым требовалась моя помощь. С тех пор я многое начала воспринимать как должное, но каждый раз, готовясь к операции, я напоминаю себе о том, что от меня может зависеть жизнь человека на операционном столе. А самое главное, от меня может зависеть его смерть. Эта угроза – единственное, что должно заставлять врача во время каждого, даже самого простого медицинского действия, вспоминать о клятве Гиппократа, не засоренной идеологической чепухой. «Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Мне, нерушимо выполняющему эту клятву, да будет дано счастье в жизни и в работе. Нарушившему клятву да будет обратное этому и заслуженная кара».

Я не стала рассказывать Олегу о том, что происходило на встрече членов клуба «Начни сначала»: у нас сейчас и без того хватает проблем. Зато я раз десять забегала к нему в отделение, проверяя, все ли в порядке, хотя и понимала, что больница, пожалуй, для моего мужа сейчас является самым безопасным местом. Кончилось тем, что в перерыве между операциями он сам меня нашел, и мы отправились в кафетерий.

– Агния, – начал Олег, как только мы уселись за пустой столик, – так нельзя!

– Как – так? – переспросила я, прекрасно понимая, что имеет в виду Шилов.

• Предыдущая
• 25/55
• Следующая