Адмирал Де Рибас - Сурилов Алексей - Страница 30
- Предыдущая
- 30/84
- Следующая
В тот же день де-Рибас писал начальнику штаба Светлейшего генералу Попову в ставку то, что назначалось для очей Самого: война затянулась, финансы империи истощаются, артиллерийское и вещевое довольствие войск скверно, отношение европейских дворов к России изменяется к худшему. Много зависти к успехам российского оружия и страха от усиления России. Безотлагательный штурм и покорение Измаила совершенно изменит расположение сил в нашу пользу и прибавит миролюбия Порте. В армию осады Измаила надобно немедля направить Суворова, одно прибытие которого воодушевит на подвиги войска и вызовет растерянность неприятеля.
Пакет в ставку Осип Михайлович велел отправить с полковым есаулом Черненко и сотней всадников сопровождения, с примерной расторопностью в пути.
Ответ на письмо де-Рибаса пришел раньше, чем ожидалось. На неказистой лошаденке в армию прибыл Суворов и тотчас пошел на позиции.
В наставлении Светлейшего Суворову было вписано: «Измаил остается гнездом неприятеля. И хотя сообщение гарнизона с Турцией прервано через нашу гребную флотилию, истребившую все турецкие суда, овладение этой крепостью с помощью Бога еще предстоит.
Флотилия под Измаилом истребила почти все турецкие суда и сторона города к воде открыта. Хотя сообщение Измаила с морем прервано через флотилию, но вяжет нам руки для предприятий дальних. Взятие Измаила надобно в виду политических и стратегических соображений. Измаил не пал – черноморская флотилия не может пройти мимо его укреплений, ее роль ограничена плаваньем по низовьям Дуная, тогда как важно плавучие батареи ввести в дело у Галаца и Браилова. Генерал-майору де-Рибасу приказываю быть в вашем подчинении. Моя надежда на Господа и вашу храбрость. Под Измаилом много разночинных генералов, из которых может выйти нерешительный сейм. По предприимчивости и усердию во всем на подмогу вам будет Рибас, будешь доволен и Кутузовым».
В этот холодный и сырой день де-Рибасу было скверно от простудной лихорадки и усталости после приготовительных к штурму трудов. Простуда случилась от дурной привычки ходить в шинели нараспашку, отчего холодный сырой ветер пробирал до костей. Но застегнутая шинель связывала, что было несообразно порывистому нраву Осипа Михайловича с его неуемным рвением, когда требовало дело.
Военный совет был проведен более для одной видимости. Перед крупными сражениями советам по уставным правилам полагалось быть непременно. Этот совет был вовсе не совет. В собрании говорил Суворов – тихо, но веско, не допуская возражений или сомнений: «Крепость весьма значительна, более всех турецких крепостей она соответствует этому названию, ее гарнизон – закаленная в боях армия. Но российскому могуществу ничто противостоять не смеет. Ранее не отступали – не отступим и нынче. Покорится Измаил – ничто более не в силах на этом театре военных действий противиться нашим войскам. Я решил овладеть этой крепостью или погибнуть под ее стенами. Пусть каждый из вас, господа, следует велению бога, пользам отечества нашего и государыни, равно своей совести и воинскому долгу.
– Останься, Осип Михайлович, – сказал Суворов.
Когда командиры ушли, припадая на ногу, Суворов подошел к де-Рибасу и взял его за пуговицу мундира:
– Что вызвал меня под Измаил – благодарствую, голубчик, весьма благодарствую. Засиделся я, батюшка, без дела. Что атаковал Измаил по собственному почину, не в согласии с Гудовичем и Потемкиным – порицаю. От сей прыти более вреда, чем пользы. Погнался ты, Осип Михайлович, за славой. Не о деле думал, а более о возвышении своем и отличии крестиком. Презрел, что Измаил не Тульча, а крепость армейская. Прежде чем определить людей на смерть должно бы знать неприятеля. Зря людей погубил, генерал. И в одночас, голубчик, укрепил турка во мнении о возможности россиян колотить. Потому и надменности у неприятеля прибавилось. Молчишь, голубчик…
– Молчу, Александр Васильевич.
– А почему молчишь?
– Потому, что в оправдание сказать нечего. Впрочем, полагал, что буду поддержан корпусами Гудовича и Потемкина.
– Полагал… Пора бы тебе, как генералу, знать, что взаимодействие войск стоит не на предположениях, а на расчете и субординации.
На флагман де-Рибас возвращался в дурном настроении. Не такой ожидалась ему эта встреча. Сам выписал Суворова, самому же от Суворова и досталось, благо не на людях. То-то утешил бы командующий Гудовича и Потемкина.
У трапа стоял Микешка.
– Ужин, твое превосходительство, подан в каюту.
– Убирай к чертовой матери твой ужин!
– Как можно, твое превосходительство?…
– Ты, что, скотина? Как стоишь?!
– Слушаюсь, ваше превосходительство, – Микешка вытянулся во фрунт. – На его лице было не столько смятение, сколько удивление.
Не взглянув более на денщика, де-Рибас уставился на вахтенного офицера.
– Вы здесь для чего? Почему бедлам на палубе?
– Виноват, ваше превосходительство.
– Виноват…Службу знать надо. Кто там ещё?
– Казаки курят, ваше превосходительство.
– Что-о? Этого еще не хватало. А крюйт-камера? А боезапас на корме? Ты куда глядишь на вахте? Да ты никак очумел, болван. Чин?
– Изволите видеть – поручик.
– Полк?
– Днепровский…
– Поди-ка сюда!
Де-Рибас решительно ступил в сторону офицера и резким движением сорвал с его шинели погон.
– В штурм крепости пойдешь рядовым. Вахту сдать. Гвоздев?
– Слушаюсь.
– Ты еще здесь? Убрать каюту и сам поди вон.
Де-Рибасу с флотилией и десантом назначалось атаковать Измаил с юга со стороны реки. Ему были приданы батальоны Лифляндского, Бугского, Белорусского, Херсонского и Николаевского полков, сверх того – два летучих батальона. Сообразно диспозиции в подчинение де-Рибасу были поставлены генерал-майор Арсеньев, гвардии Преображенского полка секунд-майор Марков, бригадир Чепига, полковник Головатый, полковник Эммануил де-Рибас и прочие чины.
«Осип Михайлович де-Рибас, – напишет Суворов в донесении Светлейшему, – лично руководил войсками, высаживающимися на дунайскую сторону Измаила с лодок и судов его флотилии».
Под огнем турецкой артиллерии армия окапывалась у стен крепости. Несмотря на пасмурную погоду и холодный ветер с реки, изнемогая то от жаркого, то холодного озноба, Де-Рибас самолично ставил на сухом месте батареи двенадцатифунтовых единорогов. Как у Хаджибея, здесь была скудость в огневых припасах. Потому артиллерийским офицерам был отдан строгий приказ: огонь держать на поражение неприятеля, а попусту не палить. Для дури сей нет ни пороху, ни снарядов. В каждой батарее было по десять орудий с исправной прислугой, на каждое орудие – двадцать снарядов.
В третьем часу ночи флотилия расположилась в две линии против береговой части крепости. В первую линию де-Рибас выдвинул казачьи дубы с регулярными войсками и казаками в них, которые назначались для десанта.
В половине шестого утра под прикрытием густого тумана началось общее движение к крепости.
Пытавшийся отвечать на огонь русской артиллерии с кораблей и сухого места, неприятель был подавлен.
Турецкая бомба, однако, угодила в крюйт-камеру бригантины «Константин». Произошел небывалой силы взрыв. Разнесло в клочья шестьдесят офицеров и нижних чинов. Погиб командир бригантины капитан-лейтенант Нелидов – офицер толковый и храбрый. Уже после падения Измаила казаки нашли туловище с остатками флотского мундира и владимирским крестом, по чему и определили, что это Нелидов. Взрывом на «Константине» были повреждены и выбыли из боя две рядом стоявшие канонерки.
– Здог'рово, однако, г'рвануло, – сказал Гриневский. – Федоскин!
– Слушаюсь, ваш родь!
– Стег'рвец ты, бг'ратец! Опять сапоги текут. Пог'ртянки хоть выжимай. Чинил-то как, скотина?!
– Виноват, ваш родь! Оплошал.
– В мог'рду бы тебе.
– Виноват, ваш родь! Нитка как есть гнилая была.
– Казуг'рский!
– Я, ваш родь!
– Потог'рапливайся! Что ты повог'рачиваешься, как баба в салопе?
– Стенько!
– Ваш родь?!
- Предыдущая
- 30/84
- Следующая
