Одним ангелом меньше - Рябинина Татьяна - Страница 19

• Предыдущая
• 19/74
• Следующая

Настроение было не из лучших — раздражение так и плескалось через край. Для начала опять позвонил чертов Влад, прилипала. Сказали ведь ему, что она уволилась. Да еще, как назло, попал именно на нее, пришлось отшить, и очень грубо. А потом для комплекта нарисовалась матушка и начала прямо по телефону ее отчитывать да воспитывать. Господи, да сколько же можно!

Сколько она помнила себя, мать всегда была если не врагом, то, по крайней мере, недругом. Что бы Юля ни делала, матери не нравилось. Она вообще была какой-то странной. Юлины круглые пятерки, рисовально-танцевально-музыкальные успехи, приводившие родню и учителей в экстаз, — все это мать только раздражало. Она хотела, наверно, чтобы Юля была такой, как все — обычной серой мышью. «Юля, нельзя считать себя лучше других!» А почему, спрашивается, нельзя? Так уж заведено, что одни всегда чем-то лучше, другие хуже, и глупо притворяться, что это не так. Кроме того, мать явно завидовала ее красоте. Когда-то она была, судя по фотографиям, очень даже ничего, но потом совсем перестала за собой следить и превратилась в обычную толстую тетку. И, видимо, ее, Юлина, привлекательность просто выводила мать из себя — как постоянное напоминание о том, чего она лишилась.

Впрочем, все это ерунда по сравнению с мамашиным пунктиком о маньяках и прочих злодеях. Ну прямо как в стишке: «За каждым деревом — маньяки, под каждым стулом — людоед». Туда не ходи, этого не делай! Юля до сих пор помнила истерику, которую мать ей закатила, когда они с Наташкой — это было еще в восьмом классе — ночью после дискотеки поймали частника и приехали домой. Да что с ней может случиться?! Те дуры, которых насилуют во все дырки и режут на мелкие куски, сами в этом виноваты. Насильник — он чувствует жертву, а она не такая.

С ней вообще никогда и ничего не случается, так, мелкие неприятности, вроде порванных колготок, потерянных ключей или кретина Влада. Наташка вон успела сходить замуж и обратно, сделать два аборта и попасть в автокатастрофу. А у нее, Юли, все идет так, как она хочет. Захотела — и окончила школу с золотой медалью. Захотела — и поступила на финское отделение филфака, куда конкурс был сорок человек на место. И окончила университет с красным дипломом. Могла бы и в аспирантуру поступить, да не стала — очень надо всю жизнь книжную пыль нюхать да учить тупиц студентов. Даже взять эту работу в страховом агентстве. Она пришла сюда на втором курсе, работала по полдня, а успевала столько, сколько другим не удавалось за целый день, ну и зарабатывала соответственно. Конечно, это не совсем то, но — Юля была в этом уверена — хорошая работа найдет ее сама, точно так же как и мужчина, достойный стать ее мужем. А пока… пока она брала от жизни то, что хотела.

Телефон зазвонил, когда она мыла чашку. Оглянувшись, Юля увидела, что в офисе уже никого нет. Пока она пыталась согреться, все успели разбежаться.

Может, не подходить? Но что-то заставило ее взять трубку.

Закончив разговор и записав в блокнот адрес, Юля осталась сидеть за столом. Вот это да! Похоже, эти придурки решили застраховаться от всего, вплоть до нашествия инопланетян. Вот только что за Ивановы, которые рекомендовали потенциальным клиентам именно ее? Наверняка за пять с лишним лет были какие-нибудь Ивановы, но Юле эта фамилия ровным счетом ничего не говорила.

Нельзя сказать, что ей особенно улыбалась перспектива на ночь глядя тащиться куда-то на проспект Просвещения. Семь остановок на метро, а потом еще броди там в поисках нужного дома. Сказали, что три остановки на трамвае, но в это время трамвай можно ждать до посинения. А обратно! И вообще, Юля не любила ходить к клиентам на дом. Не боялась, а просто не любила — чувствовала себя обслуживающим персоналом. И деловых таких не любила. Они, видите ли, целый день на работе, так что приезжайте, пожалуйста, к девяти. Надо же, загорелось как! Но что делать, умерла так умерла, схватилась за телефон — надо ехать. Не поедешь — а вдруг клиенты пожалуются начальству. Так можно и с работы вылететь, с этим дела у них обстоят строго, не поможет и отличная репутация. К тому же заработать на контракте можно очень даже прилично, а деньги они никогда не помешают.

Времени было еще вагон, и Юля подумала даже, не заскочить ли домой, но прикинула, что не имеет смысла, все равно придется сразу выезжать снова. Она вышла из офиса, пробежалась по магазинам и уже в половине девятого была на проспекте Просвещения.

Судя по толпе, собравшейся на трамвайной остановке, ждать не имело смысла. И действительно, пока Юля прыгала по скользким ледяным буграм и колдобинам, ни один трамвай ее не обогнал. Она брела, вслух ругая идиотов-клиентов, идиотов-дворников, которые отродясь не чистили тротуары, и идиотов-архитекторов, спроектировавших проспект в виде аэротрубы — ветер дул отовсюду, да так, что перехватывало дыхание.

Номера домов в потемках были еле видны, а прохожие, у которых можно было бы что-то узнать, почему-то упорно шли по другой стороне проспекта. Наконец Юля нашла нужный дом, длинный, как Китайская стена. Указатель квартир висел только на первом подъезде. Она попыталась подсчитать, в каком подъезде может находиться нужная квартира, но сбилась.

«По идее, должна быть здесь», — подумала она и поднялась на крыльцо…

Будильник истошно заверещал, Иван швырнул гранату об пол и понял, что гарантированно встанет не с той ноги. А вставать не хотелось вообще. За окном опять шумел дождь. Внутри его клубилось глухое раздражение. Он злился на погоду, злился на необходимость вскакивать и ехать на работу («Господи, скорей бы на пенсию!»), злился на зануду Чешенко.

Против Самохвалова все улики — косвенные. И адвокат недаром деньги гребет лопатой. А следователь, наплевав на все логические доводы, механическим голосом, похожим на визг напильника по стеклу, все уговаривает Самохвалова признаться, пока не поздно. А он не признается. Адвокат его на суде вытащит. И прав будет. Иван чувствовал, что Самохвалов тут ни при чем и вину его доказать не удастся. А следователь и не собирается ничего доказывать — ему и так ясно, что Самохвалов врет как сивый мерин, и никакой мужчина за Колычевой не шел, а невесту он ухлопал сам. Надо, мол, только поднажать…

«Да в конце концов! — Иван пнул ни в чем не повинный будильник, и тот укатился под диван. — Пусть сам уродуется, если такой умный!»

Раздражение росло, и в конце концов Иван поругался с Галиной, которая, как ему показалось, слишком долго занимает ванную.

Вообще они нередко приносили домой свои негативные эмоции. Разряжаться на работе ни тот ни другой возможности не имели и поэтому срывались друг на друге. Происходило это обычно громко, с криками и слезами. Однажды Иван принес домой переснятый на ксероксе «листок гнева» с мерзкой крысищей и надписью готическим шрифтом: «В порыве гнева смять и швырнуть в угол!» В тот же день смятый плакат угодил ему в лоб. Выплеснув эмоции, они бурно мирились. Аленка уже давно привыкла к подобным эксцессам и, услышав из своей комнаты, что гроза стихает, выходила к ним со словами: «Наругались? Помирились? Тогда давайте пить чай!»

Иван не мог не понимать, что каждая такая ссора, вроде бы проходящая бесследно, тем не менее оставляет на их с Галей отношениях крохотный, незаметный рубчик. И кто может сказать, что будет, когда этих рубцов станет слишком много? Но безопаснее ли копить все темное в себе, не приведет ли это в конце концов к взрыву? Иван не знал. И все же он чувствовал себя виноватым, а от этого злился еще больше.

Не успел он войти в кабинет, как задребезжал телефон. Голос Боброва звучал мрачно.

— Ваня, срочно давай на Просвещения, там еще одна красотка с перерезанной глоткой. Если это он, дело будем брать себе. Машина ждет.

Иван чуть было не зарычал, как тигр. Серия? Все-таки другой конец города. Самохвалов в Крестах парится. Да нет, мало ли красоток с перерезанной глоткой. Авось не наша.

Но красотка оказалась «их». Молодая блондинка с перерезанной чем-то тонким и острым сонной артерией.

• Предыдущая
• 19/74
• Следующая