Василий Шульгин - Рыбас Святослав Юрьевич - Страница 78

• Предыдущая
• 78/153
• Следующая

Почему? Потому что известный текст царского манифеста известен как отпечатанный на одном листе, начинающийся словами «Начальнику штаба» и подписанный карандашом.

Сегодня такое оформление документа, всегда имевшее строго определенную форму («Мы, Божиего Милостью Николай Вторый…»), вызывает много вопросов. Получается манифест об отречении нельзя назвать императорским манифестом. И карандашная подпись!

К тому же документ, отпечатанный в двух экземплярах и контрассигнованный на обоих графом Фредериксом, добавляет еще одну загадку. Личная подпись человека никогда полностью не повторяется в деталях, но тут — один в один совпадает во всем, словно подписывал не Фредерикс, живой человек, хоть и старый, а бестрепетный железный робот.

То же и с карандашными подписями царя: одна в одну.

Екатеринбургский историк Андрей Разумов провел расследование и сделал следующий вывод: «Заканчивая разбор внешнего вида „отречений“, необходимо остановиться на последней подписи в этих документах — заверяющей (контрассигнирующей) подписи Фредерикса. Надпись гласит: „Министр Императорского Двора Генерал Адъютант Граф Фредерикс“.

Меня удивила похожесть контрассигнирующих надписей графа Фредерикса на всех трех „отречениях“, и я сделал наложение трех надписей друг на друга. Причем накладывал не слово на слово, а наложил ВСЮ НАДПИСЬ ЦЕЛИКОМ, ВСЕ СЕМЬ СЛОВ СРАЗУ, в две строки, с пробелами, промежутками и росчерками. Три автографа на трех разных документах совпали до буквы. Судите сами.

Нет разницы даже не между буквами, а МЕЖДУ РАСПОЛОЖЕНИЕМ ВСЕХ СЕМИ СЛОВ ВО ВСЕХ ТРЕХ ДОКУМЕНТАХ. Без копирования на стекле добиться такого эффекта нельзя»^[289].

И самое главное: если манифест действительно был напечатан и реально подписан царем на двух-трех листках, то фальшивый манифест с фальшивыми подписями на одном листе может иметь любые вставки^[290].

О том, что законодательный акт вступает в силу после публикации в печати, говорить не приходится. Никакой публикации не было.

И было ли в действительности добровольное отречение?

Думается, было.

В противном случае заговорщики не должны были оставить императора в живых, а они сохранили ему жизнь и даже пытались отправить его с семьей в Англию.

Завершающая картина отречения показана Шульгиным как скорбное прощание:

«Государь встал… Мы как-то в эту минуту были с ним вдвоем в глубине вагона, а остальные были там — ближе к выходу… Государь посмотрел на меня и, может быть, прочел в моих глазах чувства, меня волновавшие, потому что взгляд его стал каким-то приглашающим высказать…

И у меня вырвалось:

— Ах, Ваше Величество… Если бы вы это сделали раньше, ну хоть до последнего созыва Думы, может быть, всего этого… Я недоговорил…

Государь посмотрел на меня как-то просто и сказал еще проще:

— Вы думаете — обошлось бы?..

Государь смотрел на меня, как будто бы ожидая, что я еще что-нибудь скажу. Я спросил:

— Разрешите узнать, Ваше Величество, ваши личные планы? Ваше Величество, поедете в Царское?

Государь ответил:

— Нет… Я хочу сначала проехать в Ставку… проститься… А потом я хотел бы повидать матушку… Поэтому я думаю или проехать в Киев, или просить ее приехать ко мне… А потом — в Царское…»^[291]

Эти планы осуществились. Он повидался с матерью, побывал и попрощался со Ставкой, прибыл наконец в Царское Село к семье… Но это уже был путь на Голгофу.

Вспоминается такой случай. В январе 1906 года в Предсоборном присутствии был поставлен вопрос о восстановлении патриаршества, упраздненного еще Петром. Царь спросил о кандидатах, присутствовавшие иерархи никого не назвали. После долгого молчания царь сказал: «Что же, мне становиться Патриархом?»

Этот эпизод потом был истолкован, как будто он хотел отречься от престола, принять монашеский постриг и возглавить Церковь. Но кто знает, что он втайне думал?^[292]

Проводив депутатов в третьем часу ночи, генерал Рузский мог перекреститься и перевести дыхание. Слава богу! Теперь Россия спасена… Его начальник штаба генерал Ю. Н. Данилов передал по телеграфу в Ставку и в столицу текст отречения. Дальше надо было ждать добрых вестей.

Однако их не последовало. 3 марта в 5 часов утра генерал Рузский был вызван к прямому проводу председателем Государственной думы Родзянко и председателем Временного правительства князем Г. Е. Львовым. Кажется, что-то случилось.

Родзянко взял быка за рога сразу: «Чрезвычайно важно, чтобы манифест об отречении и передаче власти великому князю Михаилу Александровичу не был опубликован до тех пор, пока я не сообщу вам об этом. Дело в том, что с великим трудом удалось удержать более или менее в приличных рамках революционное движение, но положение еще не пришло в себя и весьма возможна гражданская война. С регентством великого князя и воцарением наследника цесаревича помирились бы, может быть, но воцарение его как императора абсолютно неприемлемо».

Рузский опешил. Они там с ума сошли? Только что их депутаты согласовали отречение!

Он ответил, что сделает распоряжение, но не уверен, что оно будет исполнено — уже прошло слишком много времени. И потребовал объяснить, что же вчера произошло в Петрограде.

Родзянко стал длинно объяснять: вспыхнул солдатский бунт, толпа требует «земли и воли», «долой династию», «долой Романовых», «долой офицеров». Избивают офицеров. К бунту присоединились рабочие, анархия дошла до своего апогея. После переговоров с депутатами от рабочих пришли к соглашению: созвать Учредительное собрание, «которое изберет форму правления».

До Рузского дошло, что никакой монархии не будет.

Родзянко еще пояснил, что «…провозглашение императором великого князя Михаила Александровича подольет масла в огонь и начнется беспощадное истребление всего, что можно истребить».

И вот главное у Родзянко: желательно, чтобы до конца войны продолжали действовать Верховный совет и ныне действующее Временное правительство, тогда успокоение и быстрая победа будут обеспечены.

Рузского такой вольт еще больше удивил. Он спросил: значит, все предыдущие решения и назначения отменяются? Кто же во главе государства и армии?

Родзянко понял, что выражены сомнения в его и князя Львова полномочиях и ответил:

«Сегодня нами сформировано правительство с князем Львовым во главе, о чем всем командующим фронтами посланы телеграммы. Все остается в таком виде: верховный совет, ответственное министерство, действия законодательных палат до разрешения вопроса о конституции Учредительным собранием».

Они со Львовым все-таки не возражали против назначения великого князя Николая Николаевича Верховным главнокомандующим.

Но кто же во главе государства?

Рузский спросил: «Скажите, кто во главе верховного совета?»

Ответ Родзянко его убил: «Я ошибся, не верховный совет, а Временный комитет Государственной Думы под моим председательством»^[293].

То есть у них там была полная сумятица: то монархия, то какой-то Верховный совет и Временное правительство, то Учредительное собрание, а теперь снова Временный комитет…

Стало понятно, что генералы влипли.

Разговор без всяких взаимных добрых пожеланий мрачно закончился в 6 часов утра.

Рузский передал содержание разговора в Ставку Алексееву, и оба генерала пришли к печальному выводу, что в Петрограде раздрай, левые партии сильно давят на Думу и что Родзянко неоткровенен и неискренен.

Алексеев хотел было собрать совещание всех командующих фронтами, но Рузский отсоветовал: генералы ничем не помогут, они знают еще меньше, чем в Ставке.

Призрак гражданской войны, от которого они вчера ушли, снова стал сгущаться.

• Предыдущая
• 78/153
• Следующая