Василий Шульгин - Рыбас Святослав Юрьевич - Страница 56

• Предыдущая
• 56/153
• Следующая

Насколько царь был раздражен, видно из того, что на завтрак в присутствии Бьюкенена он не надел знаков ордена Бани «и не произнес, как это принято в таких случаях, тост за здоровье короля».

Следующая встреча царя и посла произошла на обеде в честь покидающего Россию японского посла виконта Мотоно. Бьюкенен счел возможным заговорить о внутреннем положении России.

«В дальнейшей беседе я указал на распространившееся по всей стране глубокое недовольство, вызванное нехваткой продовольствия, и беспорядки, уже имевшие место в Петрограде…

Я выразил надежду, что власти не будут прибегать к репрессивным мерам, поскольку недовольство вызвано сознанием того, что в такой богатой природными ресурсами стране, как Россия, трудящиеся не могут получить предметов первой необходимости из-за некомпетентности администрации. Я также не мог скрыть от его величества того, что, по донесениям наших консулов, крестьянство, всегда считавшее своего императора непогрешимым, утрачивает веру в него и что самодержавие лишается опоры из-за недобросовестности его министров»^[189].

Посол явно превысил свои полномочия, что объясняется сильной озабоченностью Лондона состоянием дел его главного военного союзника на континенте.

Бьюкенен видел опасность в огромной активности императрицы. «Ее величеством, к несчастью, владела мысль, что ее предназначение — спасти Россию. Она верила — и, как последующие события показали, не слишком сильно заблуждалась, — что самодержавие — единственный режим, способный противостоять распаду империи. Император, она это знала, был слаб, и поэтому она призывала его проявить твердость. Она постоянно внушала ему, что он должен быть самодержцем не только по имени, но и на деле.

Желая помочь ему и хотя бы отчасти облегчить тяжесть двойной роли Верховного главнокомандующего и самодержца, она взяла на себя активное участие в управлении страной и, выступая за „деспотическое правление“, искренне верила, что действует в интересах России. Она была настолько одержима идеей, что нельзя допускать ослабления самодержавия, что противилась любым уступкам и одновременно с этим убеждала императора основывать свой выбор министров в большей степени на их политических убеждениях, чем на деловых способностях»^[190].

27 октября царь вместе с сыном Алексеем выехал в Киев, где жила императрица-мать Мария Федоровна. Там он оказался в окружении близких родственников, которые с большой тревогой воспринимали новую роль Александры Федоровны. К тому же генерал Алексеев счел необходимым передать через великих князей Георгия Михайловича и Александра Михайловича свою просьбу матери царя, чтобы она убедила сына уволить Штюрмера.

Мысль о приближении решающего часа охватывала широкие круги.

Однако в сентябре 1916 года великий князь Николай Михайлович, дядя Николая II, был настроен еще вполне оптимистично и, планируя международную конференцию победителей, предлагал царю включить в состав российской делегации («межведомственной комиссии по дипломатическим отношениям с союзниками») несколько человек, в том числе В. В. Шульгина^[191].

Но уже 1 ноября великий князь Николай Михайлович встретился с царем, откровенно поговорил с ним и передал свое письмо: «Ты неоднократно выражал твою волю „довести войну до победоносного конца“. Уверен ли ты, что при настоящих тыловых условиях это исполнимо? Осведомлен ли ты о внутреннем положении не только внутри империи, но и на окраинах (Сибирь, Туркестан, Кавказ)? Говорят ли тебе всю правду или многое скрывают? Где кроется корень зла?..

Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше — накануне эры покушений. Поверь мне: если я так напираю на твое собственное освобождение от создавшихся оков, то я это делаю не из личных побуждений, которых у меня нет…

Неоднократно ты мне сказывал, что тебе некому верить, что тебя обманывают. Если это так, то же явление должно повторяться и с твоей супругой, горячо тебя любящей, но заблуждающейся благодаря злостному, сплошному обману окружающей ее среды. Ты веришь Александре Федоровне. Оно и понятно. Но что исходит из ее уст — есть результат ловкой подтасовки, а не действительной правды. Если ты не властен отстранить от нее это влияние, то, по крайней мере, огради тебя от постоянных, систематических вмешательств этих нашептываний через любимую тобой супругу…

Если бы тебе удалось устранить это постоянное вторгательство во все дела темных сил, сразу началось бы возрождение России и вернулось бы утраченное тобой доверие громадного большинства твоих подданных… Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше — накануне эры покушений»^[192].

Письмо содержало не только обвинение в адрес императрицы, но и утверждение об утрате доверия большинства подданных.

Что же произошло?

Произошел явный перелом в настроениях верхов. Генералитет, руководство военной промышленностью, ВПК, большинство депутатов Думы, родственники императора, послы стран-союзниц — все требовали изменения в управлении страной.

Царь показал письмо великого князя Николая Михайловича Александре Федоровне, она была возмущена и ответила так: «Я прочла письмо Николая с полным отвращением. Если бы ты его остановил в середине его разговора и сказал ему, что если он хотя бы раз еще коснется этого предмета или меня, ты его сошлешь в Сибирь — так как это выходит почти государственная измена. Он всегда меня ненавидел и дурно обо мне отзывался уже 22 года, и в клубе также (этот самый разговор у меня с ним был в этом году), но во время войны и в такую пору ползти за твоей мамашей и твоими сестрами и не встать отважно на защиту жены своего императора (все равно, согласен он со мной или нет) — это отвратительно, это измена»^[193].

Не будем обращать внимания на упреки в адрес великого князя, обратим внимание на выпад императрицы в адрес матери царя и его сестер. О чем это свидетельствует? Да, для Романовых Александра Федоровна стала чужой.

Она настаивала на высылке великого князя Николая Михайловича в его имение Грушевку под Киевом, но пока безуспешно.

О письме великого князя Николая Михайловича царю Шульгин узнал от самого автора письма. Великий князь пригласил его и депутата Государственной думы Николая Николаевича Львова (член Прогрессивного блока, соучредитель партии прогрессистов, близкий знакомый Шульгина) в свой дворец на Дворцовой набережной. «Он усадил нас с Николаем Николаевичем и заговорил:

— Я просил вас, господа, приехать, потому что хочу ознакомить с одним документом… Возвратившись из Киева, я испросил высочайшую аудиенцию. Император немедленно принял меня. Так как я лучше пишу, чем говорю, то я испросил Его Величество разрешить прочитать ему свое письмо. Сейчас я прочту его вам.

Он развернул лист и начал читать…

Я, конечно, не помню дословно текст этого письма, вспоминаю лишь его общий смысл. Великий князь Николай Михайлович побывал в Киеве, где встречался со вдовствующей императрицей. Она крайне озабочена и просила поговорить с императором. Революция надвигается, и престол находится в опасности. Николай Михайлович пытался раскрыть правду своему царственному племяннику, показав, что среда, окружающая императрицу, пагубно влияет на политику империи. Далее он сказал, что всем слоям общества известна та сила, которая играет роковую роль в государстве, имея в виду Распутина. При таком положении дел трудно надеяться на успешный исход войны для России.

— Когда я кончил читать, — продолжал великий князь, — Государь сказал: „Странно, я только что был в Киеве и никогда, кажется, меня так тепло не встречали, как в этот раз“. Я ответил ему: „Это быть может потому, что ты был с наследником без Александры Федоровны“.

• Предыдущая
• 56/153
• Следующая