Тихие сны - Родионов Станислав Васильевич - Страница 7
- Предыдущая
- 7/22
- Следующая
— Сны… хорошие?
— Такие, что приснится — и не заснуть от дум.
— Страшные?
— Тяжёлые, давящие…
— Так уж все тяжёлые?
— Ну, не все… Но и тихих снов я не видела уже много лет.
— Тихих в смысле сна без сновидений?
— Нет… Когда видишь что-нибудь тихое, спокойное.
Рябинин помолчал, давая ей время привыкнуть к странному разговору о снах, да и сам обдумывая, как бы проще дойти до того вопроса, ради которого её вызвал.
— А вы в них верите?
— Как же? — чуть удивилась она, не допуская иной возможности.
— Ну, и ваши сны… сбывались? — спросил он бессмысленно, ибо почти ежедневные давящие сны сбываться не могли.
— До этого случая — нет.
— Выходит, что верить им нельзя…
— Я знаю, как их сглазить, — нехотя сказала она, видимо не собираясь ничего объяснять.
— Как это сглазить? — настойчиво спросил Рябинин.
— О сне нужно кому-то рассказать. И он не сбудется. А вот если его утаить, то может сбыться.
— Ну, а этот, последний?
— Утаила, — с испугом призналась она, словно ждала от него упрёков.
В сознании Рябинина неожиданно и вроде бы ни к чему вылущился из прошлого случай…
Горел чердак деревянного домишки. Ни лопат, ни багров, ни вёдер, ни колодца… Он стоял вместе с бессильной толпой и ждал пожарных. А ночью приснился душный сон — какая-то легковая машина на его глазах проваливается посреди улицы под землю. Её засыпает, засасывает… Но люди в ней живы и слышен их подземный разговор. Рябинин копает землю, но лопата гнётся, как прутик. Он ищет лом и зовёт дворника, но все-все проходят мимо. Он волнуется, кричит, машет руками… И просыпается.
Так совесть во сне расплатилась за его дневную пассивность.
Но к чему вспомнился этот пожар и сон? Ни к чему.
И тут же убегающая мысль… Нет, ещё не мысль, а какой-то её каркас, какой-то её стержень пронзил его бессильное желание понять и своей стремительной силой упорядочить это рассеянное желание, сложив его в ясную мысль…
Сны питаются жизнью, как чага берёзой. Его сон об ушедшей в землю машине причудливо отразил виденный пожар. А что отражают её сны?
— Вы чего-то боитесь? — спросил вдруг Рябинин, нацеливаясь очками в её глаза.
— Я?
На это «я» он не ответил — оно вырвалось от неожиданности его вопроса.
— Ничего не боюсь, — спокойно ответила Катунцева, запутавшись безвольными пальцами в причёске.
— Почему же вам снятся тревожные сны?
— Они многим снятся…
Пальцы оставили растрёпанную причёску и легли за край стола, на её колени. В глазах едва заметной голубизны одна усталость.
— Скажите, вы эту женщину… разглядели там?
— Где?
— Во сне.
И опять она не удивилась, посчитав интерес следователя ко сну естественным.
— Ну, не очень, но видела…
— Как она одета?
— Что-то белое и длинное, вроде савана.
Рябинин развинтил ручку и записал на листке писчей бумаги — для себя, просто так: «Видимо, в белом плаще…»
— Какого роста?
— Чуть повыше меня.
«… среднего роста…»
— Старая, молодая?
— Нет, не баба-яга.
«… молодая или средних лет…»
— Лицо?
— Знаете, какое-то страшное и дикое.
— За счёт чего страшное и дикое?
— Ну, зубы и скулы росли прямо на глазах.
«… скуластая, крупные и хорошие зубы…»
— Глаза видели?
— Нет, не помню.
— А губы?
— Их вроде бы совсем не было…
— Но зубы же видели?
— Зубы видела, а губ не помню.
«… губы тонкие…»
— А её голос?
— Странно… Она ведь говорила про Ирочкину руку, но как-то не голосом.
— Что ещё заметили? — спросил Рябинин буднично, словно речь шла о живом человеке.
— Уши у неё горели малиновым огнём.
«…в ушах серьги с красными камешками…»
— Ещё?
— Всё, я проснулась.
Его вопросы кончились. Но он спросил о том, о чём уже спрашивал:
— Ну, а хорошие-то сны вам снятся?
— Я говорила, что даже тихих не вижу. Все шумные…
Он посмотрел в её чуть голубевшие, не отведённые глаза и подумал: как бы он жил, снись ему почти ежедневно нетихие сны?
— Не волнуйтесь, вашу девочку ищет вся милиция города.
Рябинин взял листок — словесный портрет женщины в саване из шумного сна — и спрятал его в сейф, чтобы никто не увидел.
Из дневника следователя.
Не знаю, с какого теперь возраста разрешают детям говорить о любви. Наверное, с Джульеттиного. Тут уж ничего не попишешь — классика. Не знаю, будет ли моя Иринка Джульеттой, но Ромео у них уже есть — всё тот же Витя Суздаленков. Как выяснилось, он заявил, что век бы не мыл шеи, не будь в классе девчонок. Иринка заклеймила его педагогическим голосом:
— Он плохой мальчик.
— Потому что тебя щекочет? — вступился я за Витю, поскольку и сам бы, к примеру, не носил галстука, не будь на свете женщин.
— Наташа Кулибанова с ним даже не разговаривает.
— Почему?
— А Витька распускает слух, что он в неё влюблён.
— Что ж плохого в этом слухе? — видимо, непедагогично спрашиваю я.
— А он ещё распускает слух, что она жадная и заикается.
— Зачем же он это делает, если влюблён? — поддерживаю я разговор о любви под неодобрительные взгляды Лиды.
— А-а, чтобы другим мальчикам было неповадно…
Они взошли на пятый этаж, ибо корпуса были без лифтов. На лестничной площадке каждый сделал свою работу — Петельников заглянул в список, а Леденцов нажал кнопку. Дверь открылась сразу, будто имела разъёмный механизм, включаемый звонком…
На пороге стояла девушка. Года двадцать три — двадцать четыре. Светлые прямые и короткие волосы. Джинсовый брючный костюм. Запах пряных духов — мебелью не мебелью, но корой пахло. Девушка улыбалась, но её улыбка, видимо приготовленная не для них, усыхала под чужими взглядами.
— Вам кого?
— Вас, — улыбнулся Леденцов.
— Меня?
— Вы Лена Ямпольская? — спросил Петельников, доставая удостоверение.
Она заглянула в него осторожно, уже отступая в квартиру.
— Входите… А что случилось? С Виктором?
— Нет-нет, — заверил Петельников, оглядывая переднюю.
Однокомнатная квартира. Пока никаких признаков ребёнка. Ни крика, ни детской одежды, ни игрушки. А в комнате?
— Нужно с вами поговорить, — сказал Петельников, ведя её взглядом внутрь квартиры.
— И кое что записать, — добавил Леденцов, намекая, что в передней им оставаться никак нельзя.
— Проходите, — замявшись, согласилась она.
Голубой полумрак остановил их у порога. Стены большой комнаты неясно проступали книжными корешками, полированным выступом, блеснувшей вазой… Посреди, в просветлённом пространстве, высился круглый стол с двумя примкнутыми креслами — шампанское, цветы, фрукты… Рядом другой столик с проигрывателем и с уже поставленным диском.
— Кажется, мы не вовремя, — решил Петельников.
— Ничего, вот сюда, пожалуйста…
Она показала им на диван и включила люстру, развеяв загадочный голубой воздух.
— День рождения, да? — спросил Леденцов.
— Нет.
— Ну, не у вас, у ребёнка?
— У меня нет детей, — рассмеялась она. — Я и не замужем.
— Будете, — убеждённо заверил Леденцов.
— Конечно, буду, — и она непроизвольно оглядела стол, наверное, уже в который раз.
— Виктора ждёте?
— Жду.
— Ревнивый?
— Пожалуй… Он хоть и русский, но родился в Сухуми.
— Тогда мы пойдём, — вмешался в их разговор Петельников.
Они поднялись с дивана и вышли в переднюю.
— Вы же хотели что-то узнать? — удивилась она.
— А мы узнали, — сказал Петельников с той своей улыбкой, от которой большинство девушек становились несердитыми и красивыми.
— Что узнали?
— Узнали, что вы счастливый человек и милиции делать тут нечего. Наше место среди несчастных. До свидания.
На улице потемнело. Засветились окна, уже по-осеннему, ярко и уютно. Земля, ещё согретая горячим дневным солнцем, запахла летней дождевой сыростью. И какие-то цветы, уже не флоксы, струили свой поздний запах по тёплой, неостывшей стене дома.
- Предыдущая
- 7/22
- Следующая
