Отпуск - Родионов Станислав Васильевич - Страница 1

• 1/10
• Следующая

Начальник уголовного розыска повертел в руках финку с деревянным черенком, искусно вырезанным из просушенного можжевельника:

— Устал, что ли?

— Устал, — согласился Петельников решительно, чтобы не осталось никаких сомнений: он устал.

— А вид у тебя свеженький, выбритый, как у этого… у персика.

— Я устал внутри, — уточнил инспектор.

— Сердечко?

— Глубже.

Начальник не полез за очередным ножом, полминуты размышляя, что может быть глубже сердца, ибо даже такой разговор требовал логики.

— Неужели почечуй?

— Душа, товарищ майор.

— Ах, душа… Когда устаёт душа, то не берут отпуск, а увольняются из уголовного розыска.

— Она за недельку отдохнёт.

— Сколько без отпуска? — полюбопытствовал начальник, хотя знал это не хуже подчинённого.

— Фактически два года.

— И только-то? — поморщился майор от мизерности срока: два года — не двадцать лет.

— Нарушение Конституции, — вздохнул Петельников.

Начальник уголовного розыска нагнулся и достал из нижнего ящика стола вторую финку с наборной пластмассовой ручкой. Этих ножей скопился у него полон стол. Лежали они и в сейфе вместе с кастетами, ломиками, заточенными напильниками, свинцовыми перчатками… Собирали их давно, много лет, для своего райотдельского музея, о котором мечтали тоже давно и пока впустую.

— Человек устать может, допускаю, — обратился майор к очередному ножу, вроде бы надеясь, что тот поймёт его скорее. — Но Петельников не только человек, он ведь и мужчина. Допускаю, что и мужчины устают. Случаются хлипкие. Но ведь он не только мужчина — он старший инспектор уголовного розыска. Какая может быть усталость!

— Всего одну неделю, — монотонно выдавил Петельников. — За прошлый год…

— А работать кто будет? — спросил начальник уголовного розыска вдруг непохожим, чуть надрывным голосом, потому что никогда никого об этом не спрашивал.

Инспектор не ответил — он этого не знал. Этого никто не знает. Но разговор, видимо, переходил на иной уровень, коли была упомянута работа.

На столе появился очередной экспонат будущего музея — с длинной ручкой из белого металла, отлитой в форме еловой шишки, отчего нож походил на блестящую хищную рыбу. Для чего он их вытаскивает? Любуется?

— А как обстоит дело с нападением на гражданина Совкова? — пожестче спросил майор.

— Раскрыто.

— Угон мотоцикла у гражданина Колчицкого?

— Он сам его потерял в лесу, будучи в состоянии.

— Бешеная собака на Спортивной улице?

— Изловлена, обезврежена.

Тогда начальник пригнулся ещё раз и положил перед собой нож, сделав вид, что тот попался ему случайно.

— Ну, а владелец этого холодного оружия?

Петельников пошевелился в кресле, как поёжился, вдруг почувствовав, что у него слишком длинные ноги для современной мебели: владелец этого холодного оружия гулял на свободе, а гулять ему было никак нельзя.

— Пока им Леденцов займётся…

Указательным пальцем левой руки начальник коснулся своих белёсых, начавших седеть усиков, словно проверяя, на месте ли они. Они были на месте. Тогда он сгрёб ножи в ящик и поинтересовался уже другим, безразличным голосом:

— И куда собираешься?

— Махну на юг.

Начальник поморщился: морщиться ему было просто, потому что усики двигались как живые — сейчас они брезгливо хотели бы съехать вниз по опустившимся уголкам губ.

— Юг… Какая банальщина.

— Погреться…

— Там сорок пять градусов в тени!

— А я в море.

— Там вот такие здоровенные медузы.

— А я выползу на бережок.

— Там женщины в купальниках.

— А я уйду гулять по городу.

— Где на каждом шагу цистерны с дешёвым вином…

Инспектор поднялся, шумно вздыхая от долгого сиденья и бесполезности разговора. Он понимал начальника уголовного розыска, но он понимал и другое: не получи отпуска сейчас — не получит ещё год.

— Борис Михалыч, всего одну неделю…

— Чёрт с тобой, — сказал начальник и негромко спросил, разглаживая ладонями белые, вялые щёки: — Вадим, а моя душа не устала?

— Конечно, устала, — вздохнул инспектор, готовый отдать половину своего отпуска: три дня.

— Возьми маску и ласты. Крем от загара возьми… Или лучше ничего не бери, а возьми побольше денег…

Шесть дней получились чистыми, без дороги. Начальник уголовного розыска заверил, что на юге дольше не выдержать — одуреешь от солнца и воды. Но Петельников и ехал одуреть, что значило загореть до синеватого отлива и накупаться до лёгкой свежепросоленности. В райотделе ему завидовали — в июле не каждый вырвется на юг; ему так завидовали, что потихоньку он начал завидовать сам себе.

Инспектор прилетел ночью, а в восемь утра уже спустился под скалы на узкую полоску прибрежной гальки. Народу тут было поменьше. Он высмотрел свободный прямоугольник южной территории и пузатым портфелем застолбил место рядом с двумя девушками, уже впавшими в нирвану. Петельников разделся и осел на горячую твердь. И тоже впал.

Сначала он ещё прикрывал от солнца спину рубашкой, но потом свободно разметался на гальке. Петельников знал, что сгорит. Но он был на юге, у моря, и ему было отпущено ровно шесть дней, из которых один уже шёл.

Камни, воздух и тело накалялись. Во рту постоянно держался горьковато-солёный вкус моря, в нос шёл глинистый запах окатанного песчаника, в ушах стоял беспрерывный и спокойный плеск волн. Когда становилось невмоготу, Петельников забегал в воду. И плыл в зеленовато-бирюзовой прохладе, отталкивая медуз. И опять ложился на почти шипящую от влаги гальку.

Наконец инспектор огляделся… Он увидел жадных потребителей, каким сделался и сам; все жглись на солнце так, словно оно больше не взойдёт; сидели в море, будто завтра оно высохнет.

Он обратил взгляд на соседок и понял, что тоже замечен. Девушки поглядывали на него, но вскользь, куда-то вдаль, якобы в море. Первая полненькая, в синем купальнике, с распущенными чёрными волосами, вторая, наоборот, худенькая, стройненькая, в бледно-зелёном купальнике. Похожа на медузу. Медузочка. Впрочем, слишком жарко…

После часу дня от солнца пришлось всё-таки спасаться. Он намочил сорочку и натянул её на розовевшую спину, а голову обмотал влажным полотенцем. Его сразу охватила приятная истома. От негромкого ли клёкота моря, перегрелся ли, но Петельников начал дремать той дрёмой, сквозь которую всё слышишь. Недалеко брызгались мальчишки, вскрикивали картёжники, бессвязно бормотал транзистор, постукивала и шипела под волнами галька, гудела за скалами машина… Он заснул окончательно.

Проснулся инспектор от подземных толчков, ритмичных, словно под толщами пород стучал великанский метроном. Он поднял голову с портфеля и понял, что так стучит его сердце, отдаваясь болью в висках. Врачи правы: на солнце спать нельзя.

Инспектор сел. Жары уже не было. Поубавилось отдыхающих. Петельников поднялся и сбросил рубашку. Плыл он брассом, инстинктивно вздрагивая, когда наезжал лицом на медуз. Ему нравилось делать рывок и стрелой распрямлять тело. Нравилось кожей, всеми её клетками впитывать прохладу, как утром нравилось впитывать солнечный жар. Нравилось ощущать во рту солёную горечь и свежесть. Когда же уставал, то безвольно погружался в зелёные глубины.

На берег он вышел минут через сорок. Девушки ещё плескались в мелкой воде, которая у берега теряла глубокий тон и становилась белёсой. Петельников начал осторожно водить полотенцем по горячей спине — наверное, кожа слезет.

Девушки тоже вышли. В руке у Чёрненькой была бутылка. Видимо, охлаждали в море. Он усмехнулся: прав был начальник уголовного розыска — в море медузы, а на берегу женщины. Уже с бутылкой.

— Нам никак не открыть, — произнёс женский голосок якобы в пространство.

Прав был начальник уголовного розыска.

— Разрешите помочь, — галантно сказал Петельников и подошёл, хрустя галькой.

• 1/10
• Следующая