Аффект - Родионов Станислав Васильевич - Страница 8

• Предыдущая
• 8/12
• Следующая

— Ничуть не похож, — поправилась она.

— А почему?

— Видно же.

Рябинин был согласен, что человека всегда видно. Но у каждого своё видение, и он хотел знать, как видела бортпроводница.

— Ну, а как видно?

— У меня на плохого человека глаз намётан. Такой сядет и давай себя показывать. Конфетки почему не несёте? Где водичка? Газетка положена? Закусить дадите? А где ваша улыбка? А как вас зовут?

— А Николай с приятелем?

— Шутили, смеялись, угощали копчёной рыбой… Камень интересный показали, какой-то волокнистый, как из шёлка.

— О чём они говорили?

— Да так, дорожная болтовня.

— О женщинах, о жёнах говорили?

Она задумалась, вспоминая полёт. На какую-то минутку её лицо стало начальственным и гордым — в эту минутку она увидела тот пассажирский салон.

— Нет. Всё о маршрутах и о каких-то пластах. Я же с ними не сидела. Идёшь мимо и парой слов перекинешься.

— Ну а дальше?

— Дальше… Дальше мы прилетели.

Дальше они прилетели. Что было дальше, Рябинин знал. Стюардесса ждала очередного вопроса — теперь этот вызов её заинтересовал. У неё даже незамеченно погасла сигарета, застыв меж пальцев. Нужно спрашивать хотя бы о том, о чём он уже знал.

— Как они выходили?

— Тут уж мне было не до них. Знаете, впускать и выпускать пассажиров — одна морока.

— И больше Николая не видели?

— Видела уже на земле. На нём эта женщина повисла…

— У самолёта?

— У самого трапа. Целует и слёзы на глазах.

— А он?

— Улыбается.

Рябинин питал странную надежду на самолёт, словно там, в разреженном воздухе, истину было искать проще, чем на земле. Но бортпроводница подтвердила показания земных свидетелей, добавив к ним достоверные детали. Повисла, целует, слёзы, он улыбается…

— У неё цветы в руках, — уже не спросил, сам поведал стюардессе Рябинин.

— Нет, цветов не было.

— Ах, да…

Его сознание, разуверившись в успехе, стало ошибаться: Пиониху заменило букетом пионов. Но память, как часть сознания, не забыла письма и держала эту алую Пиониху у аэровокзала рядом со встречающими. Получалось, что Вересова передумала и проникла к самолёту, к самому борту.

— На лётное поле встречающих пускают?

— Конечно, нет, — ответила стюардесса, запоздало положив холодный окурок в пепельницу.

— Как же она прошла?

— Кто?

— Эта встречающая?

— Какая встречающая?

— Да о которой вы говорили! — удивился Рябинин.

Удивилась и бортпроводница; Она даже мельком глянула на свой окурок, словно захотела взять его обратно: пока тот был в пальцах, было и взаимопонимание со следователем.

— Которая встретила геолога, — подсказал Рябинин, хотя речь могла идти только об этой женщине.

— Она его не встречала, а провожала.

Рябинин помолчал. Такие заминки иногда бывали, когда следователь не понимал или не понимали следователя. Стюардесса могла не рассмотреть, могла перепутать, могла ошибиться…

— Можно ли провожать человека, который только что прилетел? — удивился он, улыбкой намекая на эту её ошибку.

— Они же при мне простились!

— Подождите-подождите, — почти сурово произнёс Рябинин. — Вы говорите о высокой белокурой женщине в красном платье?

— Не-ет. Небольшая, в брючном костюме…

Рябинин опять помолчал. Опять была заминка. Но теперь её вызвал следователь откровенным непониманием, хотя где-то в подсознании радостно гикнуло предчувствие разгадки.

— Откуда же она взялась?

— Из самолёта.

— Из какого самолёта?

— Как из какого? С ним прилетела.

— Кто же… она? — тихо спросил Рябинин убывающим голосом, словно боясь кого-то разбудить.

Бортпроводницу удивила эта голосовая перемена и его интерес к женщине, прилетевшей с геологами. Она не сомневалась, что только убийство может всколыхнуть опытного следственного работника. Ей захотелось спросить, кто из тех троих убит, но удержалась, потому что следователь ждал ответа. Она слегка подалась вперёд и почти шёпотом сказала:

— Я думала, что это жена Николая. А они вдруг стали прощаться…

Рябинин устало шёл парком.

Вечера ещё были светлыми, но осень уже начала проступать новыми красками. В субботу он ездил за город и видел капустное поле, которое вдруг выделилось глубокой зеленью и каким-то матовым блеском, отчего отливало неожиданной синью, словно меж листьев стлался костёрный дымок. Вот и здесь полыхнула рябина. Скоро заполыхают клёны. Сделалось просторнее меж стволов. Изменилась и вода: стала темнее издали и чище вблизи.

Казалось, что отдыхающих больше, чем деревьев. И каждого второго человека Рябинин вроде бы узнавал, словно шёл среди одних знакомых. Это узнавание слегка напрягало, лишая того отдыха, ради которого он свернул в парк. Но Рябинин знал, что, пожалуй, во всём парке не отыщется и одного знакомого. За свою следственную жизнь он столько допросил людей, что в его сознании они организовались в устойчивые типы — не знакомых он встречал, а знакомые типы. А может быть, с возрастом все люди кажутся знакомыми?

Рябинин свернул в боковую аллею, где стояли белые скамейки. И на первой же увидел человека, которого наверняка знал.

— Посидите, Сергей Георгиевич, — предложил прокурор, убирая плащ.

Рябинин опустился рядом:

— Вы тоже здесь по пути?

— Да, подышать. А как поживает лотос в дельте Волги?

— Цветёт.

— А вот у вас вид не очень цветущий, — заботливо сказал прокурор, вглядываясь в лицо следователя.

— Думаю много, — улыбнулся Рябинин.

— О мотиве?

— Нет, о пословицах и поговорках.

Теперь улыбнулся прокурор, и эта улыбка дала ему право на ироничный вопрос:

— Надеюсь, эти размышления тоже мотивированы?

— Иногда мне кажется, Юрий Артемьевич, что мы ничего не открываем, не говорим и не делаем нового. Всё было и было.

— Даже эта мысль была.

— Тогда у меня пропадает охота работать.

Прокурор взялся за нос, но, спохватившись, не стал его шатать, а лишь легонько провёл по нему пальцами сверху вниз, словно снял невидимый чехольчик. Но и это усечённое движение — не пошатал же — привело его к мысли:

— В науке и технике много нового.

— Например? — оживился Рябинин.

— Например, авиация.

— Авиация — это всего лишь техническое воплощение ковра-самолёта.

— Ну, атомная бомба…

— Техническое воплощение ада и разной там геенны огненной.

— Есть, Сергей Георгиевич, абсолютно новые науки. Скажем, генетика.

— Генетика? — даже удивился Рябинин, подчёркивая древность этой науки. — Да вся генетика умещается в старую добрую пословицу: «Яблочко от яблоньки недалеко падает».

— Кибернетика…

— Как аукнется, так и откликнется.

Прокурор рассмеялся от столь свободного толкования науки:

— Ну, теперь я подготовлен к тому сообщению, к которому, думаю, вы так осторожно подбираетесь.

Рябинин смотрел на клён. С этим деревом он был знаком лет десять. Следователь знал его жизнь и привычки. Клён ещё не краснел, но едва заметный розовый тон уже коснулся его, словно где-то рядом бушевал пожар. Другие деревья разбрасывали листья по всему парку. А клён уложит свои вырезные листья аккуратным оранжево-жёлтым кругом, как по циркулю.

— Можно, Юрий Артемьевич, думать, искать, допрашивать, проводить экспертизы — и ничего. А истина-то оказывается рядом, в той же самой пословице. Вы какой язык изучали?

— Инглиш.

— А слышали французскую пословицу: «Шерше ля фам»?

— Ищи женщину… Ну-у-у…

— Да-да.

Прокурор задумался. Рябинин полагал, что тот думает об удивительном свойстве вечных истин, поборовших всесильное время. Но прокурор думал о нём, об этом нервном следователе, который сидит в светлом предосеннем парке и не видит его красок и вроде бы не дышит его воздухом. Он не знал, что Рябинин дружит с клёном.

— Кто же она? — спросил Юрий Артемьевич.

— Техник-геолог Надя Рыжина. Я знаком с такими историями. Совместные маршруты, общий быт, одна палатка… Банальная полевая любовница.

• Предыдущая
• 8/12
• Следующая