Орден желтого флага - Пелевин Виктор Олегович - Страница 25

• Предыдущая
• 25/46
• Следующая

— Он может убить любого?

— Наверное, — ответил Галилео. — Но тебе опасность пока не угрожает. И не будет угрожать, пока ты не станешь Смотрителем. Никто не знает, удастся это тебе или нет. Все решат Ангелы.

— Когда?

— Мы отправимся к ним прямо сейчас. Вернее, отправишься ты. Я тебя просто провожу.

Он протянул мне офицерскую кепку.

— Надень это.

— Зачем?

— Чтобы те, кто увидит нас в коридоре, не знали точно, где ты и где я. Не останавливайся, не смотри по сторонам и ничего не говори… Следуй за мной и гляди в пол.

Вслед за ним я вышел из комнаты. Мы протиснулись сквозь толпу у дверей — и я так точно выполнил его инструкции, что не увидел при этом ни одного лица — лишь ботинки и монашеские туфли.

Затем мы прошли по разноцветным каменным кругам и ромбам на полу коридора, спустились по мраморной лестнице и нырнули в тот же подвал, откуда вышли. Как только проход вокруг нас сжался в узкую бетонную кишку, Галилео опять побежал, и стражники на разветвлениях коридора защелкали нам вслед каблуками.

Мы сели в тот же стальной вагончик-шпульку, и он немедленно сорвался с места. В этот раз мы ехали гораздо дольше. По дороге я дремал — и пришел в себя оттого, что вокруг стало тихо.

— Вылезай, — сказал Галилео, — приехали.

Я заметил, что на нем уже нет маски — и снял свою.

В этот раз наружу пришлось лезть по тускло освещенной вертикальной шахте, держась за железные скобы. Мы протиснулись в открытый люк — и я наконец вдохнул полной грудью свежий воздух.

Вверху уже стемнело. Железная горловина с откинутой крышкой торчала из земли в каком-то огороженном дворе. Сверху в нас бил яркий свет.

Я увидел двух человек, придерживающих колеблемую ветром веревочную лестницу. Первый, одетый в форму авиатора, поражал огромными закрученными вверх усами (я знал, что среди летчиков это модно — в идеале усам полагалось иметь форму штурвала). Второй, лысый и румяно-счастливый, был монахом в чине невозвращенца — что следовало из белого подбоя на его рясе и доходящего до плеч парика, вытатуированного на бритой голове и шее.

Щурясь, я поглядел вверх — и увидел закрывшую полнеба тушу монгольфьера, слепящего нас повернутыми вниз фарами.

— Это Менелай, — сказал Галилео, указывая на монаха. — Он будет твоим новым наставником.

Монах поднял вверх три сложенных вместе пальца, приветствуя меня знаком Трех Возвышенных, и улыбнулся.

— Если буду жив.

Мне почему-то показалось, что он имеет в виду — если буду жив я.

Несмотря на такое вступление, Менелай приступил к наставничеству незамедлительно.

— Ложись спать, — сказал он, коснувшись моей головы теми же тремя пальцами, — тебе надо выспаться.

Я полез вверх. Прямо на лестнице на меня навалилась такая сонливость, что я чуть не сорвался вниз. Но мне помогли забраться в полутемную кабину, и, как только за мной закрылась дверь крохотной одноместной каюты, я упал на узкий топчан и заснул.

Мне приснился Великий Фехтовальщик. Во сне мы были с ним знакомы — и вместе шли по дорожке утреннего парка по какому-то делу.

Фехтовальщик совершенно не походил на мраморного воина из кабинета Никколо Третьего.

Его лицо словно сошло со старого масляного портрета — водянистые голубые глаза, тонкий нос, похожая на парик прическа с глубокими залысинами, доказывающими, что это все же его собственные напудренные добела волосы. Глаза его были так ледяны и остры, что казались холодным оружием.

Его расстегнутый мундир, не то военный, не то придворный, напоминал своей пестротой брачное оперение тропической птицы. В руке он нес полукруглую шляпу с опушкой, как бы треуголку без третьего угла (кажется, их так и называли — двууголками).

Удивило меня то, что он был уже не первой молодости. Потом я заметил целый ворох разнокалиберных крестиков и образков, выбивающихся из-под красного платка на его шее. Видимо, это были религиозные амулеты, так популярные среди убийц.

Словом, он выглядел именно так, как положено профессиональному бретеру, кормящемуся с обычая решать вопросы так называемой «чести» с помощью остро заточенной железной палки.

— Нам надо немедленно остановиться, — говорил я ему. — И тогда все может обойтись.

— Но почему? Зачем?

— От вашей шпаги гибнут разные люди, — отвечал я. — Смерть одних никого не огорчит. А гибель других может стать тяжелейшим ударом для человечества.

— Ну что ж, — сказал фехтовальщик, — я согласен, что достойные люди иногда гибнут от моей шпаги. Но их убиваю не я. Их убивает судьба.

— Значит, если кто-нибудь решится убить вас самого, вы тоже спишете все на судьбу?

— Не обещаю, — засмеялся фехтовальщик. — Я не буду ничего списывать, я буду яростно защищаться. И попробую для начала убить такого человека сам. Любым способом.

— Но это нелогично. Если вы считаете…

— Сударь, — перебил меня фехтовальщик, — меня кормит не логика, а сноровка. Если оставаться в живых нелогично, то я возьму на свою душу этот страшный грех… перед Аристотелем или кем там еще…

Удивительно, он слышал про Аристотеля. Я открыл рот для ответа, но меня схватила за рукав высунувшаяся из придорожных кустов рука. Я остановился, а фехтовальщик, тут же забыв про меня, пошел дальше.

— Не оглядывайся, — сказал чей-то голос. — Только слушай и смотри.

Я увидел впереди поляну. На ней ждали люди. Я узнал Франца-Антона — он был в черном и выглядел мрачно и торжественно, словно великим фехтовальщиком был он сам. Рядом стояло несколько господ, наряженных по моде позднего восемнадцатого века. Один из них, в лиловом камзоле, был в бархатной полумаске — и я понял, что это Павел.

— Я буду учить тебя обращению с Флюидом, — сказал голос за моей спиной. — Сегодня я сообщу тебе два правила… Смотри внимательно, перед тобой стоят два величайших мастера Флюида в истории — Павел Алхимик и Франц-Антон. Лучше них не было и нет никого. Знаешь, в чем их сходство?

— В чем?

— Никто из них не понимает, что такое Флюид, — сказал голос и засмеялся. — И не пытается понять. Именно в этом секрет. Они знают Флюид только через то, что тот позволяет им с собой делать. Если ты хочешь, чтобы Флюид разрешил тебе управлять собой, уподобься им. Даже не пытайся понять, с чем имеешь дело. Это первое правило…

Я слушал не слишком внимательно — мне было интереснее происходящее на поляне. Павел о чем-то говорил с фехтовальщиком; тот отвечал коротко и надменно, с улыбкой.

Наверно, он говорил Павлу то же, что и мне минуту назад.

— Второе правило такое, — продолжал голос. — Приказывая Флюиду, сохраняй почтительную дистанцию… Представь, как чувствует себя низкородный любовник королевы. Он должен соединять в своих действиях крайнюю учтивость с известной решительностью, без чего любовником стать невозможно, ха-ха-ха… Обращайся с Флюидом так же. Это все, что я хотел тебе сегодня сказать.

Я все глядел на поляну.

Франц-Антон вынул шпагу и встал в безупречную фехтовальную позицию. Бретер выглядел рядом с ним как-то неуклюже — достав из ножен свое оружие, он опустил острие к земле, словно раздумав драться. В позе его тоже не было ничего «фехтовального». Секундант изящно, как дирижер, взмахнул руками, предлагая начинать…

И тут меня разбудил стук в дверь.

В иллюминаторе горело уже склоняющееся солнце, но жарко в каюте не было. Мы летели над пустыней по направлению к гряде гор.

Я спал, похоже, очень долго — но теперь чувствовал себя свежим и полным сил.

— Выходи, — сказал из-за двери Галилео. — Мы скоро будем на месте.

В моей каюте был крохотный туалетный отсек — и я вполне успешно принял в нем душ. Выйдя из каюты, я оказался в просторной кабине с узкими лавками вдоль стен — наш монгольфьер явно не был рассчитан на перевозку сановников и больше напоминал грузовое судно.

Галилео и невозвращенец Менелай сидели по разные стороны кабины лицом друг к другу. Менелай лениво крутил рукой маленькую молитвенную мельницу.

Я как следует рассмотрел его только сейчас. Кожа на его круглом лице была ровной и гладкой, без единой морщины, а глаза сверкали веселой уверенностью. Если бы не седая щетинка, выступившая на его татуированных буклях за ночь, я мог бы принять его за сверстника.

• Предыдущая
• 25/46
• Следующая