Ледяной рыцарь - Леванова Татьяна Сергеевна - Страница 18

• Предыдущая
• 18/50
• Следующая

Маша усердно мела полынью, несмотря на то что пар стал легче, жар не такой невыносимый, с нее пот лил градом, а сердце бешено стучало. Одно дело слушать бабкины сказки, а другое – повстречаться с настоящей банницей…

– Ох, распарила нас банница, – смеясь и отдуваясь, тетя Маша бросила полынь под полок. – Славно пропарились, прогрелись, бегая с вениками. Давай, дочка, пройдусь по тебе березовыми листочками…

Однако стоило Маше снять рубашку и показать все свои царапины, синяки, что оставили ей бочка, лесная жизнь и погоня, хозяйка всплеснула руками и запричитала. Успокоившись, она решила все-таки, что березовые листья не помешают, взяла распаренный березовый веник, прошлась по Машиной спине, рукам и ногам тихонечко, словно гладя:

– Береза всю грязь и болезнь из тебя вытянет, эх, жаль, масличка пихтового у меня нет, не по носу моему роскошь. Сейчас попаримся, косы высушим, тебя щами накормлю, тесто поставлю, побегу за звездным лекарем. Пусть хоть мазь какую сделает…

После бани Маше тело ее стало казаться легким и в то же время она почувствовала приятную усталость. Девочка надела все чистое, аккуратно спрятала под кофту бусы из каменьев, миниатюру, изображавшую венцессу, попробовала щи из кислой капусты, но уже за столом глаза ее начали слипаться. Увидев, что Маша клюет носом, тетка Марья забеспокоилась.

– Не спи пока, я лекаря приведу, посмотри за тестом, – велела она, замотала влажные косы в три шали, накинула шубу и вышла из дому.

Маша побродила по просторной горнице, разделенной пополам печкой. Здесь пахло кислыми щами и черным хлебом. Над большой кроватью с двумя подушками висел вышитый портрет – усатого мужчины в простой рубахе. Маша долго рассматривала резкие черты лица, гадая, почему он ей кажется знакомым, дома бы она решила, что он похож на какого-то актера. Более ничего интересного не наблюдалось. Ни книжки, ни картин, ничего. Девочка представила себе, как хозяйка проводит долгие зимние вечера перед свечкой, вышивая бисером птичек. Неудивительно, что в ее старых сундуках невозможно найти вещь без вышивки…

Голова казалась тяжелой, Маша сунула нос в кадку с безмятежно покоящимся тестом, потом решила, что ничего страшного не случится, если она немножко полежит на сундуке, жестком, но широком и удобном. «Если лягу на кровать, непременно засну», – подумала девочка, устраиваясь на сундуке, глаза ее закрылись сами собой. Маша уснула.

И вот слышит она сквозь сон, как будто бегает по комнате кошка. Словно град забарабанил, мягко, но настойчиво. Пробежал по сундукам, к столу, по полу, вспрыгнул на печку. Маша морщилась во сне от этой дроби, но не могла открыть глаза, голова была тяжелой. Когда кошка прыгнула на сундук, прошлась по ногам девочки, Маша только поджала их, вяло махнув рукой:

– Брысь, брысь…

И тут кошка – лохматая, тяжелая – прыгнула ей на грудь, придавила так, что и вдохнуть трудно, зашипела в ухо:

– Проснись!

Еще с закрытыми глазами, Маша замерла, проснувшись и вспомнив, что у тетки Марьи кошек нет. Она резко села, сбрасывая с себя лохматое и тяжелое, открыла глаза – и успела увидеть, как что-то маленькое, серое, с огромными ушами, проскакало по полу и скрылось за печкой. У девочки перехватило дыхание. В комнате было сонно, тепло и тихо. Через несколько секунд ей уже подумалось, что никого не было, что лохматое ей только приснилось. В это время взгляд ее упал на кадку с тестом, стоящую возле теплой печки. Тесто вспучилось, подняв крышку, словно живое, и теперь стекало на пол… Маша ойкнула, схватила деревянную ложку и принялась запихивать тесто обратно, помучившись, двинула его со всей злости кулаком. Тесто послушалось только кулаков, моментально опало, выпустив из себя кислый воздух, пошло пузырями.

– Ох ты, батюшки, что же это, убежало! – всплеснула руками вернувшаяся тетка Марья, скинула шубу, поспешно размотала платки, бросилась на помощь Маше. За ней в горницу вошел мрачный человек, тонкий и сухой, как веник. Снял высокую бобровую шапку, расстегнул длинную шубу, потер ладонью две глубокие складки, идущие от носа по впалым щекам прямо к презрительно искривленным губам, да так и замер, глядя на суету.

– Я нечаянно уснула, – повинилась Маша.

– Ну да, после баньки-то, конечно, а почему домовушка тебя не разбудил?

– Разбудил… – Маша догадалась, что серое существо было, по всей видимости, домовым.

– Позвольте напомнить вам о себе, – вставил гость.

– Дядька Сухостой, это Маша, – тетка Марья устало махнула тряпкой, – Простите, я сейчас приберу… Посмотрите пока ее раны, пожалуйста…

Лекарь вымыл руки, цокнул языком при виде Машиных царапин, особенно тщательно обследовал рану, нанесенную случайно ножом Мишки, прошелся сухими сильными пальцами по ноющему плечу и вынес вердикт:

– Вывих. Небольшой, но…

Он вправил вывих – у Маши слезы выступили на глаза от резкой боли, но зато она поняла, что на этот раз перед ней настоящий врач, такой же, как ее папа, не чета знахарке тетке Дарье, и она не преминула сказать об этом.

– Что? Твой отец тоже звездный лекарь? – дядька Сухостой впервые взглянул в лицо девочки – до этого он общался только с ее царапинами.

– Ну да, почти, то есть детский.

– Детский? В смысле, детей лечит? – он вдруг заинтересовался. – А как же он их лечит?

– Плесенью, – пошутила Маша, вспомнив папин рассказ о пенициллине.

– Вот как?

– Ой, то есть я пошутила, – девочка вдруг испугалась, что дядька Сухостой начнет проверять «лекарство» на деревенских детях. – Обыкновенно лечит, как все.

– А почему именно детей? Их так трудно лечить, они все время капризничают, то лекарство горькое, то мазь жжется, осмотреть себя не дают… Скрутить, связать, лекарство затолкать, потом мамке вернуть, пусть мучается!

– Да с маленькими же нельзя, как со взрослыми! – удивилась Маша. – Они от болезни капризные, всего боятся, тут ласка нужна, а не поможет – так хитрость…

– Ты меня учить вздумала? – вдруг рассердился лекарь.

– Нет, – смутилась Маша. – Вы очень хороший лекарь, правда, просто я видела, как мой папа малышей лечит…

– Видела? – лекарь задумался. Потом повернулся к тетке Марье. – Ну вот что, девочка ваша практически здорова, плечо и порезы заживут, в бане пока не парить, хотя можно делать примочки из распаренных березовых листьев, еще вам бы надо выкупить у меня мазь-животворку и пихтовое маслице. Если у вас хватит средств…

– Я вам отработаю, – несмело сказала хозяйка. – Или, хотите, вышью вам занавески.

– Может, я отработаю, – предложила Маша, которой стало неловко.

– Разумеется, – кивнул лекарь. – Зная вас, тетка Синицына, я предполагал, что за лекарства вы уплатить не сможете, к тому же девочка вам, насколько я могу судить, не дочь…

– Племяшка моя, удочерила я ее, вчера, – поспешила объяснить женщина.

– Я беру ее в ученицы, – объявил лекарь. – Это большая честь, конечно, я никого в Опушкине не брал пока в ученики, не надо меня благодарить. Девочка пусть по утрам приходит в часовню Звезд, работать и учиться, заодно будет у меня на глазах, подлечится. Всего доброго!

После его ухода тетка вывалила тесто на посыпанный мукой стол, поставила миску со сладким, ароматным творогом, взялась за скалку. Под ее руками тесто пузырилось и вздыхало, словно живое, с удовольствием внимало похвалам, щедро расточаемым хозяйкой:

– Ах как разлеглось, распотешилось, ай ладно да добро, да гладенько, да послушно, сейчас в печке разрумянимся, любо-дорого…

– Вы с ним, как с младенчиком, которого купают, разговариваете, – рассмеялась Маша.

– А то как же, тесто, оно ласки требует, хорошего расположения, улыбок, любви… Одним словом – тепла, – ответила хозяйка. – На-ка, творожок раскладывай, ох, и знатные ватрушки выйдут, пышные, душистые…

Видимо, из головы у тетки Марьи не шел лекарь, следом за тестом она вдруг принялась нахваливать Машу:

– Ох, и дочка же ко мне пришла, ликом ладненька, сердцем добренька, а вумная, будто корова моя, лекарь-то как речи гладкие услыхал, сразу в ученицы взял. Да и рот захлопнет тетка Лизавета, как услышит – никого не брал, из всей деревни, ни парня, ни девку, а мою умницу-разумницу принял!

• Предыдущая
• 18/50
• Следующая