Все предельно (сборник) - Кинг Стивен - Страница 12

• Предыдущая
• 12/114
• Следующая

И тут мой мочевой пузырь меня подвел, и в том месте, где лежала мертвая пчела, расползлось на линялом коричневом вельвете брюк темное пятно. Я плохо соображал, что происходит, и просто не мог оторвать глаз от мужчины, стоящего на берегу и смотрящего на меня. Мужчины, который умудрился прошагать миль тридцать через дремучие леса Западного Мэна, ничуть не испачкав при этом ни черного костюма-тройки, ни узких начищенных до блеска кожаных черных туфель. Я также заметил сверкающую в лучах солнца цепочку от карманных часов. Весь чистенький, ни пылинки, ни единой сосновой иголочки. И еще он улыбался мне.

— О, кого я вижу! Мальчик — рыбак! — воскликнул он приятным низким голосом. — Только вообразите! Счастлив познакомиться, малыш!

— Здравствуйте, сэр, — сказал я. Голос у меня не дрожал, но как-то не слишком походил на мой обычный голос. Точно говорил им человек постарше. Ну, скажем, в возрасте Дэна. Или даже отца. Я мог думать только об одном: отпустит ли он меня, если я притворюсь, что не понял, кто он такой? Если притворюсь, что не вижу танцующие и мерцающие язычки пламени в том месте, где положено быть глазам?..

— А я спас тебя от опасного укуса, — сказал он. И тут же, к моему ужасу, начал спускаться к воде, к тому месту, где продолжал сидеть я с мертвой пчелой на промокших штанишках и бамбуковой удочкой в онемевшей руке. В этих нарядных городских туфлях на кожаной подошве он наверняка должен был поскользнуться на крутом, поросшем сорняками склоне, но этого не произошло. Мало того, я заметил, что он даже не оставляет следов. Там, где его ступня касалась земли — или просто казалось, что касалась, — не оставалось ни сломанной веточки, ни раздавленного стебелька или листка, ни углубления от каблука в сырой земле.

Он еще не успел подойти ко мне, но я уже ощущал запах, исходивший от кожи под костюмом, — запах горелых спичек. Человек в черном костюме был самим Дьяволом. Он вышел из дремучих лесов, что раскинулись между Моттоном и Кашвакамаком, и вот теперь стоит рядом со мной. Уголком глаза я видел бледную, как у манекена в витрине, руку. А пальцы были неестественно длинными.

Он присел со мной рядом, прямо на траву. Колени при этом торчали, как у любого нормального мужчины, но когда он пошевелил руками, свободно болтающимися между колен, я заметил, что каждый из длинных белых пальцев заканчивается не ногтем, но продолговатым желтым когтем.

— Ты не ответил на мой вопрос, маленький рыбачок, — сказал он своим низким и сладким голосом. Теперь, когда я вспоминаю об этом, кажется, что точь-в-точь такими же голосами говорили дикторы, рекламирующие по радио разные товары, вроде жеритола, серутана, овалтина, а также каких-то трубочек доктора Грейбоу. — Правда, здорово, что мы встретились?

— Пожалуйста, не обижайте меня, — произнес я таким тихим шепотом, что сам едва расслышал собственные слова. Я был напуган так, что просто не в силах выразить это сейчас, на бумаге, напуган, как еще никогда не пугался в жизни. Но это чистая правда. Так оно и было. Тогда мне даже в голову не пришло, что это может быть сон. Хотя могло прийти, будь я несколькими годами старше. Но я не был старше, мне было всего девять. И я понял, что это правда, что это происходит в реальности, как только он присел рядом со мной. Уж кто-кто, а я всегда умел отличить шило от мыла, так говаривал мой отец. Мужчина, вышедший из леса тем субботним летним днем, был не кем иным, как самим Дьяволом, и сквозь пустые оранжевые его глазницы я видел, как пылают его мозги.

— Ой, чую, чем-то пахнет! Интересно, чем же это, а? — воскликнул он, точно и не слышал меня вовсе, хотя я понимал, прекрасно слышал. — Чем-то таким… мокрым, что ли?

И он подался ко мне всем телом, вытянув и без того длинный нос, с видом человека, собравшегося понюхать цветок. Тут я заметил еще одну совершенно ужасную вещь: на земле, там, где двигалась тень от его головы, трава тут же желтела и высыхала. Он опустил голову к моим штанишкам и еще сильнее принюхался. А потом даже полузакрыл полыхающие оранжевым пламенем глаза, точно вдыхал какой-то совершенно божественный, тонкий и неземной аромат, желая сосредоточиться на нем целиком и полностью.

— Ужас! — воскликнул он. — Прелесть-кошмар! — А затем забормотал нараспев: — Опал! Алмаз! Сапфир! Агат! Браслеты, ожерелья! Откуда этот аромат? Тут пахнет лимонадом, Гэри! — Тут он откинулся на спину и дико расхохотался. Смеялся как сумасшедший.

Надо бежать, подумал я, но ноги, казалось, не принадлежали телу. Я не плакал, нет; хоть и обмочился, как какой-нибудь младенец, но не плакал. Слишком уж был напуган, чтобы плакать. Я понял, что умру скорее всего мучительной смертью, но хуже всего было то, что я понимал: это еще не самое худшее, что может со мной случиться.

Худшее может произойти позже. После того, как я умру.

Тут он вдруг резко сел. Запах горелых спичек, исходивший от его костюма, стал еще резче, я почувствовал, что задыхаюсь, что в горле стоит противный ком. Он мрачно смотрел на меня пылающими на узком бледном лице глазами, мрачно и в то же время — с юмором. Вообще было в его лице нечто такое, что заставляло думать, что он вот-вот рассмеется.

— Плохие новости, мальчик-рыбачек, — сказал он. — Я принес тебе плохие новости.

Я молча смотрел на него — черный костюм, дорогие черные туфли, длинные белые пальцы с когтями вместо ногтей.

— Твоя мать умерла.

— Нет! — крикнул я. И вспомнил, как мама утром месила тесто, вспомнил о маленьком завитке светлых волос, падающем на лоб, вспомнил, как она стояла, освещенная ярким утренним солнцем, и тут душу мою снова обуял ужас… Вот только испугался я на сей раз не за себя, нет. А потом вспомнил, как она стояла в дверях и смотрела мне вслед, заслоняя глаза от солнца. Смотрела на меня так, точно разглядывала фотографию человека, которого хотела увидеть снова, но при этом знала, что никогда не увидит.

— Нет, ты лжешь! — заорал я.

Он улыбнулся — грустной и преисполненной терпения улыбкой человека, которого часто и несправедливо обвиняют.

— Боюсь, что нет, — сказал он. — С ней произошло то же самое, что с твоим братом, Гэри. Пчела.

— Нет, это неправда, — сказал я. И тут наконец заплакал. — Она уже старая, ей целых тридцать пять, и если б пчела могла убить ее, как убила Дэнни, это уже давным-давно случилось бы, а сам ты лживый ублюдок и урод!

Я осмелился обозвать Дьявола лживым ублюдком и уродом!.. В глубине души я понимал, что делать этого не стоило, но слишком уж был потрясен несуразностью его слов. Моя мама умерла? Но это все равно что сказать, что на месте Скалистых гор образовался новый океан. И одновременно я ему верил. Одновременно верил ему целиком и полностью, как верит в глубине души человек, что с ним может случиться самое худшее.

— Понимаю и сочувствую твоему горю, мальчик-рыбачек, но боюсь, твой последний аргумент не выдерживает никакой критики. — Он произнес эти слова деланно спокойным и ласковым тоном, без тени сожаления или сочувствия, отчего они показались мне еще более омерзительными. — Человек может прожить всю жизнь, ни разу не увидев пересмешника, но ведь это вовсе не означает, что пересмешников не существует в природе, верно? Твоя мать…

Тут из воды неподалеку от нас выпрыгнула рыба. Мужчина в черном костюме нахмурился, потом указал на нее длинным бледным пальцем. Форель перекувырнулась в воздухе, так резко изогнувшись при этом, что показалось, она кусает себя за хвост, и тут же с плеском упала обратно в воду. Но не погрузилась в нее, а поплыла, уносимая потоком прочь, безжизненно плоская, мертвая. Вот тело ее врезалось в огромный серый камень, в том месте, где разделялся поток, завертелось в водовороте, а затем поплыло по направлению к Кэстл Рок. Страшный незнакомец перевел взгляд на меня, глядя огненными глазами, а тонкие губы раздвинулись и обнажили в улыбке-оскале ряд крошечных острых, как иголки, зубов.

— Просто твою маму еще ни разу в жизни не кусала пчела, — сказал он. — Ей везло. А потом, примерно час назад, одна такая тварь влетела в кухонное окно, как раз в тот момент, когда мама вынимала из печи хлеб, чтобы положить его остывать на стол. И тут…

• Предыдущая
• 12/114
• Следующая