Замужем за облаком. Полное собрание рассказов - Кэрролл Джонатан - Страница 9

• Предыдущая
• 9/132
• Следующая

– Печенье хорошее, но я улыбаюсь не от этого. Я просто вспоминаю, как делала это в детстве. Мы жили бедно, и я обычно была весь день голодная. Даже во время еды. В нашем городке было два магазина, и я ходила за покупками для мамы. Каждый раз я ходила в другой, потому что знала один фокус. Я брала все, что она просила, а потом еще пакетик печенья – не важно какого, потому что для меня всякое было восхитительным. В каждом магазине был по крайней мере один укромный уголок, где тебя никто не мог видеть. И я знала все такие уголки. Так вот, я брала печенье, шла туда, словно в поисках чего-то, и о-о-очень осторожно вскрывала пакетик вдоль швов. Это можно сделать, если смотришь, что делаешь. А я была мастер! И вот, открыв, я доставала два печенья. Только два! И совала их в рот. А потом, потихоньку жуя, чтобы никто не заметил, клала пакетик обратно на место и задвигала подальше, чтобы его не скоро нашли. Я ни разу не попалась и очень этим гордилась.

– Но это не так уж забавно теперь, когда вы можете себе позволить купить целый пакетик?

– Ну, я признаюсь вам, Скотт. Пять недель назад доктор сказал мне, что я больна. С тех пор почти все кажется мне вкуснее, чем было раньше. – Она сказала об этом, как о простом факте, без всякого выражения «пожалейте меня» в голосе.

– Бини, простите. Могу я вам чем-нибудь помочь? Есть какие-нибудь лекарства…

– Это зашло уже слишком далеко. Долгое время я чувствовала себя паршиво и все время говорила себе, что нужно пойти провериться, но вы знаете, как это бывает: ленишься или боишься себе признаться, не хочешь узнать… И все равно пугаешься еще больше, когда становится действительно плохо. Так что идешь к врачу, когда уже не дотянуть до вечера, и к тому времени уже понимаешь, что дело плохо. – Она закусила губу и покачала головой. – Помните такое слово – «дурь»? Вы же преподаете английский. Почему никто больше не употребляет этого слова?.. Так или иначе, я решила, что буду принимать их лекарства и проходить процедуры, но если они помешают мне вести нормальную жизнь, тогда ну их к черту – я проживу свои дни так, как хочу. И вот видите этот пакетик печенья? Я съела три, а сейчас положу его обратно на полку и не заплачу?, как в былые дни. Укравши однажды – вор на всю жизнь. Но все равно печенье уже не будет таким вкусным, как тогда.

– Не хотите ли пойти выпить чашечку кофе?

– Нет, теперь мне пора убирать в доме. Это одно из занятий, которые я очень люблю. Входишь в дом, вовсю работаешь целый день, приводя все в порядок, а потом вручаешь его хозяевам и даешь им пожить там еще неделю.

– Вы определенно лучшая уборщица из всех, кого мы знали.

– Спасибо, Скотт. Я рада, что вы это сказали.

Естественно, Роберта была потрясена, когда я рассказал ей об этой встрече. Она задала тот же вопрос и села в том же печальном молчании, в каком я вел машину домой из магазина. Мой отец называл это «прикосновением к бритве»: когда узнаешь, что кто-то из твоих знакомых умер или умирает, первое побуждение – отдернуть руку, как будто дотронулся до лезвия.

– Мы можем что-нибудь сделать?

– Позволить ей убирать в доме. Она сказала, что теперь любит это больше всего.

– Приводить в порядок все ее дома, да?

– Пожалуй, можно сказать так. Она сказала это таким будничным тоном. «Я больна, и поздно что-либо предпринимать». Каким-то странным образом это напомнило мне ее рассказ про умершего кролика.

Я уже собирался войти в аудиторию, когда услышал за спиной голос:

– Скотт?

Обернувшись, я увидел Бини с неуверенной улыбкой на лице, в руках она сжимала маленькую блестящую красную сумочку.

– Бини! Вы здесь занимаетесь?

– Нет, я хотела спросить вас: это ничего, если я посижу на вашем уроке? Сегодня сразу после вашего ухода я позвонила Роберте, и она сказала мне, чтобы я шла не сомневаясь. И я подумала: почему бы и нет? В худшем случае он мне откажет.

– Конечно заходите. Мы проходим рассказы Натаниеля Готорна. Вам они знакомы?

– Нет, но это ничего. Я хочу посидеть на занятиях и посмотреть, как это делается. Предмет не важен.

– Тогда, мадам, заходите, пожалуйста.

Студенты были уже в аудитории и, когда мы вошли, с интересом посмотрели на Бини. Я представил ее как доктора Рашфорт и сказал, что она посидит на этом занятии и понаблюдает. Раньше я никого не приводил на занятия, и потому моя коллега вдвойне заинтересовала ребят.

Впервые я видел ее в чем-то ином, а не в спортивной одежде. На ней была коричневая, как скамейки в парке, юбка и такой же джемпер поверх белой блузки с большим бантом на шее. В таком наряде она почему-то казалась меньше. В спортивном костюме Бини была серым сгустком энергии, а в сегодняшней одежде словно пыталась вписаться в группу зануд.

Во время семинара я краем глаза следил за ней. Она все время улыбалась, что напомнило мне улыбку, которую мы натягиваем, когда нам говорят что-то на незнакомом языке и мы не хотим обидеть говорящего. Смутный отсутствующий взгляд. От этого мое недоумение, зачем она пришла, стало еще сильней.

Когда семинар закончился, Бини осталась на своем месте. Я подошел к ней.

– Они любят вас, не правда ли? Ваши студенты.

– Хорошо, если так, но иногда лучше, если не любят. Тогда они стремятся бросить мне вызов и выкладываются в своих работах до конца. Зачем вы пришли, Бини?

– Посмотреть на вас в деле, Скотт. Посмотреть, каковы вы вне дома. Я вижу вас только за обедом и за разговорами с Робертой. Вы хороший учитель, и это видно по тому, как вы делаете свою работу. Мне нет дела до Натаниеля Готорна, но вы вызвали к нему интерес. И к тому же я сегодня узнала, что такое антропоморфизм!

Она погладила меня по руке и встала, но, не успев выпрямиться, замерла на секунду и скривилась. Это могло быть вызвано только болью. Увидев, что я заметил, Бини улыбнулась мне.

– Мой постоянный гость. Это ничего, профессор Сильвер. Это ничего. Увидимся через два дня.

Роберта была на занятиях аэробикой, а я в своем кабинете писал статью. Мою возвышенную мысль прервал стук в дверь.

– Да?

– Скотт, я тут нашла что-то. Вы бы не вышли взглянуть?

Я любил Бини и восхищался ее мужеством, но разве так уж необходимо отрывать меня от работы, чтобы я посмотрел на какую-нибудь старую теннисную ракетку? Состроив гримасу, я вышел.

– Да, Бини, что такое?

Она держала картонную коробку цвета овсянки. Коробка была перетянута куском коричневого ремня, а на крышке большими черными буквами было написано:

Я не видел эту коробку двадцать лет, но мне не требовалось открывать ее, чтобы узнать, что внутри.

В аспирантуре, кроме написания диссертации, от меня требовалось еще вести курс по композиции для первокурсников. Это было приятное бремя, и поскольку я был молод, полон идеалов и энергии, то вел этот курс хорошо.

Среди студенток была серьезная девушка по имени Аннетта Тогуолдер. Умная и одаренная, она больше всего на свете хотела стать писателем. Аннетта так прилежно занималась литературой, что зачастую перечитывала заданное дважды. Мне она нравилась, но отталкивало ее сверхусердие. Я тоже любил книги, но у меня сложилось впечатление, что, читая книги, она пожирает их. К тому же в ней чувствовалось высокомерие – она словно говорила: здесь нет никого моего уровня, ребята, так что отойдите в сторонку.

В середине семестра она подошла ко мне после занятий и спросила, не буду ли я так любезен прочесть рукопись ее романа. Я согласился, но сказал, что буду предельно честен, если он мне не понравится. Она ответила, что знает об этом и потому-то и обратилась ко мне, а не к другому преподавателю.

К сожалению, роман был не очень. Еще один Bildungsroman[1] двадцатилетнего автора – в нем встречались хорошие места, но в основном это были перепевы старого, пытавшиеся звучать по-новому. Тем не менее я потратил большую часть выходных, внимательно читая его и делая пометки, чтобы Аннетта знала, что я отнесся к нему добросовестно.

• Предыдущая
• 9/132
• Следующая