Копи царя Соломона - Хаггард Генри Райдер - Страница 11

• Предыдущая
• 11/49
• Следующая

– Господа, – заговорил сэр Генри своим звучным, густым басом, – мы с вами отправляемся в самое удивительное путешествие, какое только может предпринять человек на земле. Едва ли мы воротимся назад. Но каково бы нам ни пришлось, мы трое готовы стоять друг за друга до самого конца.

– Да, да! – в один голос воскликнули Гуд и я.

Нам нечем было руководствоваться в своем путешествии, кроме отдаленных гор да карты старого Хосе да Сильвестры, на которую не особенно можно было положиться, если сообразить, что ее чертил умирающий и полусумасшедший человек на лоскутке холстины три столетия тому назад. А между тем на ней основывалась наша единственная надежда на успех.

По всем вероятиям, нам предстояло неминуемо погибнуть от жажды, если мы не найдем того маленького водоема, который старик Сильвестра обозначил у себя на карте как раз посредине пустыни, милях в шестидесяти от нашего исходного пункта и в таком же расстоянии от гор. Между тем, на мой взгляд, у нас было очень мало шансов отыскать эту воду среди целого моря песков и кустарников. Если даже предположить, что Сильвестра совершенно точно обозначил местонахождение водоема, разве не могло случиться, что его давным-давно высушило солнце, затоптали дикие звери и занесли сыпучие пески пустыни?

Безмолвно, как тени, двигались мы в ночной темноте по глубокому песку. Колючие кустарники цеплялись за ноги и замедляли наш путь; песок набирался в сапоги в таком количестве, что мы принуждены были постоянно останавливаться и вытряхивать его. Атмосфера была тяжелая и удушливая. Несмотря на это, ночь была настолько прохладна, что придавала воздуху особенную мягкость, и мы довольно быстро подвигались вперед. Кругом было необыкновенно тихо и пустынно, даже слишком.

Гуд начал было насвистывать какую-то веселую песенку, но она так странно зазвучала среди этой необозримой равнины, что он тотчас же бросил. Вскоре случилось маленькое происшествие, которое очень всех насмешило, хоть и заставило нас потерять какое-то время. Гуд, как носитель компаса, с которым, будучи моряком, он, конечно, умел обращаться лучше нас всех, шел впереди, а мы плелись за ним длинной вереницей. Вдруг он громко вскрикнул и исчез. Затем раздались какие-то необычайные звуки: храпение, визг, топот убегающих ног, словом – шум невообразимый. Сквозь ночной сумрак мы насилу могли различить несколько темных убегающих фигур, еле заметных среди песчаных холмиков. Наши туземцы побросали свою ношу и вознамерились попрятаться, но, вспомнив, что спрятаться некуда, повалились на землю и принялись вопить, что это черт. Мы с сэром Генри остановились в величайшем изумлении; наше изумление нисколько не уменьшилось, когда мы увидели фигуру Гуда, скачущего во всю прыть по направлению к горам: он скакал, как будто верхом на лошади, и гикал как сумасшедший. Немного погодя он высоко взмахнул руками и так громко шлепнулся на землю, что даже нам было слышно. Тут я наконец сообразил, что случилось: в темноте мы наткнулись на стадо спящих квагг (тигровых лошадей), и Гуд угодил прямо на спину одной из них, причем она, конечно, вскочила и ускакала вместе с ним, что опять-таки довольно естественно. Я закричал остальным, что все благополучно, и побежал к Гуду, сильно опасаясь, что он ушибся. Но, к моему величайшему облегчению, я нашел его преспокойно сидящим на песке, причем даже его стеклышко незыблемо торчало в глазу. Конечно, его таки порядочно встряхнуло; но он был только ошеломлен и не ушибся нимало.

После того мы продолжали свое путешествие без всяких дальнейших неприятностей приблизительно до часу ночи. Тут мы остановились, выпили понемножку воды (ведь теперь она была для нас величайшей драгоценностью) и, отдохнув с полчаса, пошли дальше.

Мы шли, покуда наконец восток не подернулся нежным румянцем, точно личико девушки. Вот показались бледные лучи розового света, мало-помалу превратившиеся в золотые полосы, по которым проскользнул рассвет в широкую пустыню. Звезды становились все бледнее и бледнее и наконец пропали совсем; побледнела золотая луна, и горные цепи ясно выступили и обозначились на ее потускневшем диске, как обозначаются кости на лице умирающего; потом загорелись одни за другими ослепительные лучи и, точно сияющие копья, устремились далеко-далеко в недра беспредельной равнины, вонзаясь в ее туманный покров, пронизывая и воспламеняя его ярким светом; вся пустыня облеклась трепетным золотым сиянием, и день настал.

А мы все шли не останавливаясь, хоть и рады были отдохнуть немножко, потому что знали, что когда солнце поднимется выше, идти дальше будет невозможно.

Наконец часам к шести мы заметили небольшую группу скал, поднимавшихся над равниной, и поплелись к ним. На наше счастье, одна из этих скал так сильно выдавалась своей вершиной, что образовала род навеса, под которым мы нашли превосходное убежище от зноя. Мы сейчас же туда залезли, напились воды, поели бильтонга, улеглись и скоро крепко заснули.

Когда мы проснулись, было уже три часа пополудни, и наши носильщики собирались в обратный путь. Они уже достаточно насладились пустыней и ни за какие ножи в мире не пошли бы дальше. А потому мы напились вволю и, опорожнив таким образом свои походные фляжки, наполнили их водой из мехов, принесенных туземцами, после чего отпустили их домой.

В половине четвертого тронулись и мы. Печально и безотрадно было кругом: ни одного живого существа, кроме нескольких страусов, не виднелось на всем протяжении обширной песчаной равнины. Очевидно, для зверей было слишком сухо, а из пресмыкающихся нам попались только две-три смертоносные кобры. Из насекомых здесь водились только мухи, обыкновенные комнатные, но зато они здесь встречались «не одинокими соглядатаями, а целыми летучими отрядами», как сказано где-то в Библии. Удивительное создание эта обыкновенная муха! Вы встретите ее везде, куда ни пойдете, и, должно быть, это всегда так было. Я видел их в кусках янтаря, которому, как мне сказали, могло быть чуть ли не пятьсот тысяч лет, и они были точно такие же, как современные мухи. Я почти не сомневаюсь, что они будут жужжать вокруг последнего человека, когда он станет умирать, если это случится летом, и будут кружиться над ним, ожидая удобного случая, чтобы сесть ему на нос.

На закате мы остановились, поджидая луны. Она взошла в десять часов, спокойная и прекрасная, как всегда; мы пошли дальше и, отдохнув всего только раз, около двух часов ночи, тащились всю ночь напролет, пока благодатное солнце не прекратило на время нашего мучения. Мы выпили немного воды и, совершенно измученные, растянулись на песке и скоро заснули. Оставлять кого-нибудь на страже не было никакой надобности, потому что в этой необитаемой пустыне совершенно некого и нечего было опасаться. Нашими единственными врагами были зной, жажда и мухи; но, право, я предпочел бы иметь дело с какой угодно опасностью, исходящей от зверя или человека, чем с этой ужасной троицей. На этот раз нам не удалось найти никакого гостеприимного утеса, который бы мог защитить нас от солнца, и потому около семи часов утра мы все проснулись, ощущая приблизительно то же самое, что должен испытывать кусок бифштекса, поджариваемый на сковородке. Нас пропекало положительно насквозь. Казалось, что палящее солнце вытягивает из нас всю кровь. Мы сели и перевели дух.

– Ну вас! – воскликнул я, отгоняя целый рой мух, которые весело жужжали вокруг моей головы. Они нисколько не страдали от жары…

– Могу сказать!.. – проговорил сэр Генри.

– Да, жарко! – отозвался Гуд.

Действительно, было ужасно жарко и совершенно некуда было укрыться от жары. Куда ни глянь – нигде ни утеса, ни деревца; всюду одно бесконечное пекло и страшный блеск, тем более раздражающий зрение, что горячий воздух все время дрожал и колебался над поверхностью пустыни, как над докрасна раскаленной плитой.

– Что бы такое сделать? – воскликнул сэр Генри. – Ведь этого невозможно долго выдержать!

Мы смущенно переглянулись.

– Вот что, – сказал Гуд. – Надо вырыть яму поглубже, влезть в нее и накрыться ветками кару (кустарника).

• Предыдущая
• 11/49
• Следующая