Копи царя Соломона. Приключения Аллана Квотермейна. Бенита (сборник) - Хаггард Генри Райдер - Страница 65

• Предыдущая
• 65/131
• Следующая

— Мой дедушка, — начал Альфонс на странной смеси языков, которую я не берусь воспроизвести, — был солдатом и служил в гвардии еще при Наполеоне. Он отступал из Москвы и целых десять дней питался голенищами сапог, своих и украденных у товарища. Он любил выпить и умер пьяный. Помню, мой отец…

Мы перебили его, попросив рассказать о себе и оставить предков в покое.

— Хорошо, господа! — маленький смешной человек учтиво поклонился. — Я только хотел сказать, что военные наклонности не передаются по наследству. Мой дед был крепко сложенный мужчина, шести футов роста, с роскошными усами. Ко мне же перешли только эти усы, и больше ничего. Я, господа, повар и родился в Марселе, где провел счастливую юность, моя посуду в отеле «Континенталь». То были золотые дни! — добавил он со вздохом. — Я — француз, и неудивительно, что я поклоняюсь красоте! Я обожаю красоту. Господа, мы любуемся розами в саду, но срываем одну из них. Я сорвал одну розу, и она больно уколола мне палец. Это была прелестная служанка, Анета, с восхитительной фигурой и ангельским личиком. Я хотел бы обладать ее сердцем, но — увы! — оно черное и жесткое, как книга в кожаном переплете. Я любил ее без ума! Она вдохновляла меня: никогда я не стряпал так чудесно, как тогда, когда Анета улыбалась мне! Никогда, — голос его оборвался в рыданиях, — никогда не буду я так хорошо стряпать! — И он залился горькими слезами.

— Перестаньте! Успокойтесь! — сэр Генри дружески хлопнул его по спине. — Неизвестно, что может еще случиться. Если судить по сегодняшнему обеду, то вы на пути к выздоровлению!

Альфонс перестал плакать и потер себе спину.

— Вы, конечно, думали утешить меня, но у вас тяжелая рука… Итак, мы любили друг друга и были счастливы. Птички в своем гнездышке не были счастливее Альфонса и его Анеты. И вдруг разразился удар! Господа простят мне, что я плачу. Фортуна отомстила мне за обладание сердцем Анеты: я должен был стать солдатом! Я бежал, но был пойман грубыми солдатами, и они колотили меня прикладами ружей до тех пор, пока мои усы от боли не поднялись. У меня был двоюродный брат, торговец тканями, очень некрасивый собой.

«Тебе, кузен, — сказал я, — тебе, в жилах кого течет геройская кровь наших предков, я поручаю Анету. Береги ее, пока я буду завоевывать славу в кровавых боях!» — «Будь спокоен! — ответил он. — Я все сделаю!» — И он сделал, как оказалось впоследствии.

Я ушел воевать, жил в бараках и питался похлебкой. Я — образованный человек, поэт по натуре, — много вытерпел от грубости окружающих. Был у нас один сержант, который имел тросточку… Ах, эта трость! Никогда мне не забыть ее!

Однажды утром пришли новобранцы. Моему батальону приказано было отправиться в Тонкин, и злой сержант и другие грубые чудовища обрадовались. Я навел справки о Тонкине, там жили дикие китайцы, которые вспарывают людям животы. Моя тонкая натура возмутились против мысли, что мне могут вскрыть живот. Великие люди принимают великие решения. Я подумал и решил, что не желаю вспарывать себе живот, и дезертировал.

Переодетый стариком, я добрался до Марселя, вошел в дом кузена и нашел там Анету. Это было как раз во время сбора вишен, и они внесли в дом большую ветку вишневого дерева, усыпанную плодами. Мой кузен положил одну вишню себе в рот, Анета съела несколько. Они обрывали ветку до тех пор, пока губы их не встретились, и — о, ужас! — они поцеловались! Игра была очень интересная, но наполнила мое сердце яростью. Геройская кровь предков закипела во мне, я бросился в кухню и ударил кузена своим костылем. Он упал замертво, Анета закричала, и на ее крик примчались жандармы. Я убежал, добрался до гавани и спрятался на корабле, выходившем в море. Капитан обнаружил меня и хорошенечко поколотил, но не высадил на берег, потому что я отлично ему стряпал, стряпал всю дорогу до Занзибара.

Однако, когда я попросил заплатить мне, он пнул меня ногой. Геройская кровь деда снова закипела во мне, я пригрозил ему кулаком и поклялся отомстить, но он снова пнул меня. В Занзибаре нас ждала телеграмма — будь проклят человек, придумавший телеграф, — и меня арестовали за дезертирство и убийство. Я бежал из тюрьмы, долго скрывался и, наконец, наткнулся на слуг доброго миссионера, которые и привели меня сюда. Мое сердце разбито, но я не вернусь во Францию. Лучше рисковать жизнью в этом ужасном месте, чем познакомиться с тюрьмой!

Он замолчал, а мы задыхались от смеха, отвернувшись от него.

— А, вы плачете, господа! — заметил он. — Неудивительно! Это очень печальная история!

— Быть может, геройская кровь ваших предков восторжествует снова, — сказал сэр Генри, — быть может, вы еще станете великим человеком! А теперь пора спать, я смертельно устал. Мы все плохо спали прошлую ночь.

Мы ушли. Какими непривычными показались нам опрятные комнаты и белоснежные простыни после недавних приключений!

На следующее утро, когда мы собрались к завтраку, я заметил отсутствие Флосси и спросил, где она.

— Сегодня утром, — ответила ее мать, — я нашла записку у своей двери… Вот она, вы сами можете прочитать ее!

Она протянула мне кусочек бумаги, на котором рукой Флосси было написано следующее:

«Дорогая мама! Уже светает, и я отправляюсь на холм добыть мистеру Квотермейну цветок лилии, который ему так нравится. Я взяла с собой белого ослика, няню и пару мальчиков, а также немножко провизии. Я могу пробыть в лесу долго, целый день, потому что решила достать лилию, даже если мне придется пройти двадцать миль. Флосси».

— Надеюсь, она вернется благополучно, — испугался я, — мне не хотелось беспокоить ее этим цветком!

— Флосси сама знает, что делает, — улыбнулась ее мать, — она часто убегает, как настоящая дикарка!

Мистер Макензи, вошедший в комнату, прочитал записку и нахмурился, хотя ничего не сказал. После завтрака я отвел его в сторону и спросил, нельзя ли послать за девочкой слуг и вернуть ее домой, потому что поблизости могут прятаться мазаи.

— Боюсь, это бесполезно! — ответил он. — Флосси уже находится как минимум за пятнадцать миль, и кто может сказать, какую дорогу она выбрала. Здесь повсюду холмы… — он указал на длинный ряд возвышенностей, тянувшихся параллельно течению реки Тана и постепенно спускавшихся в покрытую кустарником равнину на расстоянии пяти миль от дома.

Я предложил взобраться на большое дерево и изучить окрестности в подзорную трубу. Мы так и сделали, кроме того, мистер Макензи приказал своим людям пойти поискать следы Флосси. Подъем на дерево был не особенно удобен даже по веревочной лестнице, но капитан Гуд быстро и ловко первым взобрался наверх. Достигнув верхушки дерева, мы остановились на дощатой площадке, где легко могла поместиться дюжина людей. С высоты открывался великолепный вид. Во всех направлениях на целые мили катились огромные волны кустов, там и здесь обрывавшиеся яркой зеленью возделанных полей или сияющей поверхностью озер. К северо-востоку Кения поднимала свою могучую голову, и река Тана серебристой змеей извивалась у ее подножия, устремляясь в океан. Эта дивная страна ждала руки цивилизованного человека, который бы развил ее производство. Но мы не заметили следов Флосси и ее ослика и спустились с дерева опечаленные.

— Что ты делаешь, Умслопогас? — спросил я, увидев на веранде Умслопогаса, точившего свой топор маленьким оселком, который он всегда носил с собой.

— Пахнет кровью, — был ответ, — я тороплюсь наточить его!

После обеда мы опять взобрались на дерево и осмотрели окрестности, но безрезультатно. Когда мы спустились, Умслопогас все еще точил свой Инкози-каас, хотя он был остр как бритва. Альфонс наблюдал за ним со страхом и восхищением. Действительно, сидя на корточках, по обычаю зулусов, Умслопогас представлял собой странное зрелище — свирепый дикарь, готовящий к бою страшное оружие.

— Какой ужасный человек! — воскликнул маленький француз, всплеснув руками. — Посмотрите на его крошечную, словно детскую, голову! И кто только вскормил такого малыша! — Альфонс разразился смехом.

• Предыдущая
• 65/131
• Следующая