Маленький оборвыш (др. перевод) - Гринвуд Джеймс - Страница 17

• Предыдущая
• 17/48
• Следующая

– Повезло нам с товарищем! – закричал он, обращаясь к Рипстону, – славный малый, нечего сказать!

– В чем дело? – спросил Рипстон.

– Да в том, что у него нет ничего, решительно ничего! Хоть бы какая дрянная луковица завалялась!

– И это ты называешь быть нашим товарищем? – укорил меня Рипстон. – Хорош гусь!

– Да что же мне было делать, – оправдывался я, – коли я нигде не мог найти работы? Ведь вы знали, что денег у меня нет, да если бы и были, я скорее купил бы себе хлеба, чем луку.

Я никогда в жизни не видел лица сердитее того, с каким обратился ко мне Моульди, выслушав мои объяснения. Гнев его был так силен, что он не мог произнести ни слова.

Рипстон рассмеялся.

– Ну, не злись так, Моульди, – сказал он. – Смитфилд еще глуп. Смотри сюда, Смитфилд!

С этими словами он вынул из кармана своей куртки семь отличных яблок, затем показал мне карманы своих панталон. Они были полны орехов.

– Зачем же ты купил столько яблок и орехов? – спросил я.

– Зачем? Чтобы перепродать их, я ведь торгую ими.

– Да когда же ты покупал? Я не видел…

– И тот торговец, у которого я покупал, тоже не видел, он в это время занимался с другими покупателями, и я не хотел отрывать его от дела, понимаешь?

Я начинал понимать, и мне становилось страшно. Я боялся даже высказать свои предположения, чтобы не вышло какого-нибудь недоразумения.

– Э, чего с ним толковать! – воскликнул Моульди. – Он не понимает твоих намеков. Смотри сюда, Смитфилд! Видишь эти яблоки и орехи, которые добыл Рип-стон? Ну, он стащил, украл их! Понимаешь? Теперь смотри сюда! Вот это украл я, и очень жалею, что мне не удалось стащить побольше! Теперь мы идем в этот переулок продавать украденное, потом на эти деньги купим себе съестного.

Грубое признание Моульди поразило меня.

– Ну, чего же хныкать, – насмешливо сказал он. – Неужели ты воображал, что мы умненькие, благочестивые мальчики?

– У тебя есть семья, – заметил Рипстон, – ты можешь вернуться домой, когда хочешь. Ты ведь не обязан есть тот пудинг, который мы себе купим! Иди, добывай себе хлеб, как знаешь!

С этими словами они отвернулись от меня и вошли в переулок, оставив меня на улице одного.

Я стоял на улице и должен был, как сказал Рипстон, сам добывать себе хлеб. Я мог убежать домой. Правда, я не знал туда дороги, но я мог расспросить прохожих. Вполне честный мальчик не остановился бы ни перед какими трудностями. А я, был ли я честен? Я ночевал, я провел все утро, я завтракал вместе с ворами, но это мучило меня, краска бросалась мне в лицо при одной мысли об этом.

Отчего же я стоял, отчего же я не шел домой, чего я ждал? Так может спросить только тот, кто не испытал, что такое голод, страшный голод мальчика, мало евшего накануне и с утра проглотившего всего одну чашку жидкого кофе без булки, – страшный голод, от которого по всем членам распространяется дрожь и оцепенение.

Мысль, что Моульди и Рипстон воры, была ужасна, но мой голод был не менее страшен. Рипстон сказал, что я могу не есть их пудинга, если не хочу, значит, если я захочу, они дадут мне его. И какой это, должно быть, чудесный пудинг! Я его знаю, он продается во всех лавках для бедняков. Его делают из муки, почечного сала и чего-то еще необыкновенно сытного. Он такой горячий, что греет руки, пока не положишь в рот последние крохи; его обычно режут большими-большими кусками, величиной с четверть кирпича.

Картина такого огромного, горячего, вкусного куска пудинга носилась перед моими глазами, когда я увидел, что Рипстон и Моульди возвращаются из переулка. Я спрятался за телегу с мешками муки и следил за ними. Они казались очень веселыми, и Моульди подбрасывал и ловил на лету четыре или пять пенсовых монет. Они поискали меня глазами, и Рипстон даже свистнул, чтобы дать мне знак. Но я плотно прижался к колесу, и они прошли, не заметив меня. Я перешел дорогу и стал следить за ними. Моульди вошел в пудинговую лавку и через минуту вышел оттуда, неся на капустном листе целую кучу того самого пудинга, о котором я мечтал. При виде густого, душистого пара, распространявшегося от него, у меня сперло дыхание, и я еще сильнее прежнего почувствовал и голод, и холод.

Я перешел дорогу и стал следить за ними. Моульди вошел в пудинговую лавку и через минуту вышел оттуда.

Я перешел на их сторону улицы и пошел за ними на таком расстоянии, что мог ясно видеть, как Рипстон взял один из больших ломтей, поднес его ко рту и выкусил из него кусок – ах, какой большой кусок! Я подходил к ним все ближе и ближе, наконец подошел так близко, что мог слышать, как они едят. Я слышал, как Рипстон втягивал и выпускал дыхание, чтобы остудить забранный в рот кусок; когда он поворачивал голову, я даже видел удовольствие, блиставшее в его глазах.

Когда они начали есть, на капустном листе было всего пять ломтей; теперь каждый из них уже доедал по второму.

– Люблю я пудинги Блинкинса, – сказал Рипстон, – в них так много сала!

– Это правда, – ответил, облизываясь, Моульди, – они все равно что с мясом.

– Мне уж, пожалуй, и довольно, – заметил Рип-стон, – пудинг такой сытный!

– Конечно, не ешь насильно! – засмеялся Моульди. – Я и один справлюсь с последним куском.

Я не мог выдержать.

– Моульди! – попросил я, положив руку ему на плечо. – Дайте мне кусочек!

– А, это ты? – воскликнул Моульди, увидев меня. – Что, верно, бегал домой посмотреть, не примут ли назад, да тебя выгнали?

– Или ты, может быть, ходил на базар и выдал нас? – спросил Рипстон.

– Никуда я не ходил, я все шел следом за вами, дайте мне кусочек, будьте так добры! Если бы вы знали, как я голоден!

– А разве ты не знаешь, что в молитве сказано: «не укради»? – подсмеивался безжалостный Моульди, засовывая в рот последний кусок своего второго ломтя. – И хочешь, чтобы я кормил тебя ворованным? Да ты, пожалуй, еще подавишься.

– Мы же решили, что всем будем делиться, – сказал я, боясь, что мне не разжалобить Моульди.

– Да, конечно, я и теперь не прочь, – возразил он, – но ты хочешь есть с нами пудинг, а вот воровать с нам не хочешь. Так нельзя, не правда ли, Рип?

– Да он просто, может быть, не понял, в чем дело, – заметил Рипстон, который был гораздо добрее своего товарища. – Если бы ему хорошенько все объяснить, он, может быть, и не сплоховал бы. Правда, Смитфилд?

С этими словами Рипстон дал мне последний оставшийся у него кусочек пудинга. Что это был за пудинг! Никогда в жизни я не ел ничего подобного! Такой теплый, вкусный! А на ладони Моульди лежал на капустном листе дымящийся ломоть, из которого могло выйти по меньшей мере десять таких кусочков!

– Так как же, Смитфилд?

Моульди уже подносил ко рту последний ломоть. Рипстон знаком остановил его. Кто съест этот ломоть? Все зависело от моего ответа. А я со вчерашнего завтрака ничего не ел, кроме скудного ужина.

– Конечно, – смело сказал я, – я бы не сплоховал.

– Значит, теперь, когда ты знаешь, в чем дело, ты сделаешь все, как надо?

– Сделаю!

– Ну, и отлично; дай ему этот кусок пудинга, Моульди, он, кажется, ужасно голоден.

– Нет, постой, – возразил Моульди. – Я не буду есть этот ломоть, – он спрятал его в карман куртки, – но пусть Смитфилд прежде заработает его и докажет, что говорит правду. Пойдем.

Мы пошли назад в Ковент-Гарден. Я держался поближе к тому карману Моульди, где лежал пудинг, и не отставал от товарищей.

Когда мы подошли к рынку, Моульди огляделся вокруг.

– Видишь первую лавочку между столбами, где стоит человек в синем переднике? – спросил он меня. – Там расставлены корзины с орехами.

– Вижу.

– В первой корзине лежат миндальные орехи. Иди туда, мы подождем тебя здесь.

• Предыдущая
• 17/48
• Следующая