Дар экстрасенса (сборник) - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 43

• Предыдущая
• 43/47
• Следующая

Город, в котором я теперь буду жить.

И еще хотела я совершить одно дельце…

Город меня не разочаровал. Точнее, очаровал снова. И очаровал — со страшной силой. Только в Питере можно нынче услышать такие обрывки разговоров в толпе:

— Ты знаешь, ведь счастье, я полагаю, является некой вневременной категорией…

— Мне кажется, Льоса наконец написал свой лучший роман…

— Может, наш равнинному городу как раз и не хватает какого-нибудь небоскреба?..

И все это — с промежутком в семь минут, в толпе на Невском!.. Какой разительный контраст с Москвой, где все разговоры — только о деньгах, и о понтах, и все вокруг — деньги или понты!..

Только в Питере можно увидеть дядьку в пижаме (!), прогуливающего на Литейном болонку.

Только в Питере мужик может устроиться в одиночку на гранитных ступеньках набережной с воблой и пивом и блаженно вкушать свой неспешный обед, подставляя лицо июньскому солнцу…

Только в Питере болельщики, словно где-нибудь в Севилье, едут на стадион, высунувшись из окон машин со своими знаменами и непрерывно сигналя…

Да, я знала, что здесь бывает зима, и ледяной ветер, высекающий слезы, и солнца не видно в мглистом тумане, а светло лишь три часа в день — но это не мешало мне находиться в эйфории и с каждым шагом уверяться в мысли, что сей град — мой!..

Однако со вторым пунктом моей новой жизни дело обстояло сложнее.

По домашнему телефону Георгия мне ответили, что он давно здесь не живет и его нового номера никто не знает. Его мобильный четырехлетней давности оказался наглухо отключен.

Наступило время обеда. Наш с Георгием любимый «лягушатник» на Невском был превращен в магазин — и я уселась в кафе, тоже с видом на Казанский собор — но на втором этаже свежеотреставрированного Дома книги. Тут-то ко мне и подсел редкостный красавец.

— Вы извините, но все столики заняты…

Я исподволь разглядела его: да, красавец, но при этом совсем не прекрасный во всех отношениях метросексуал, а брутальный мужчина в духе Бандероса. От него пахло незнакомой мне, но обвораживающей туалетной водой. И еще почему-то — морем…

И сердце вдруг толкнулось: а что, если он, этот незнакомец, — достойная замена моему, кажется, утраченному навсегда Георгию?

Через десять минут мы болтали с ним как старые приятели. Его взгляд был обволакивающим, как и его одеколон. От него так и исходили флюиды мужественности. Казалось, их могло хватить на всех теток в книжном кафе — однако его корпускулы любви имели единственный адрес, и атаковали одну меня.

Я не стала раскрывать перед незнакомцем карты: просто туристка, приехала на выходные развеяться в северную столицу. Он сказал, что работает в автобизнесе, и это могло означать все, что угодно. Может, он впаривает в крутом салоне новые «Вольво». А может, чинит старые «Жигули». Впрочем, какое это имеет значение — когда руки у него сильные, а пальцы тонкие, с ухоженными ногтями. И говорил он тоже как обволакивал: тембр голоса, как у Высоцкого, а слова — нежные. Я почувствовала, что у меня замирает под ложечкой и холодеет внизу живота.

Он сказал:

— Хотите, я покажу вам Питер, какой вы ни разу не видели?

— Такого Питера нет. Я здесь была тридцать восемь тысяч раз, и видела все.

— Вы себе льстите. А памятник Носу? А дом, где жил Раскольников? А котельная, где работал Цой?

Да пусть хоть котельная, с такими-то руками и голосом!.. И через пять минут мы сидели в его машине, очень достойной «Ауди» с кожаным салоном, и он пришпорил своих лошадей вдоль да по Невскому…

А когда был осмотрен — каюсь, изнутри кондиционированной прохлады авто — дом Раскольникова и уже назревал первый поцелуй, у моего рыцаря зазвонил телефон. Он взял трубу и вдруг гаркнул:

— Че ты мне звонишь?! Сам ни черта решить не можешь?!

Превращение ласкового кавалера в вопящего смерда оказалось столь стремительным, что я даже вздрогнула.

А дальше — не стесняясь ни меня, ни канала Грибоедова — он вдруг обрушил на своего собеседника — по-видимому, подчиненного — такой поток злобного мата, что у меня аж дыхание перехватило. Мой принц брызгал в трубку слюной, и на его лбу от злобы вздулась жилка. Казалось, он готов от ярости выпрыгнуть и из кожаного сиденья, и из льняных штанов. Таких зверских ругательств я не слышала даже от грузчиков нашей магазинной сети на всех просторах СНГ.

А когда он закончил, то преспокойно бросил трубку на «хэндс-фри» и почти ласково обратился ко мне:

— Ну, что — погнали дальше?

Мы объездили с ним еще штук шесть неизвестных питерских памятников — но я отклонила его предложение поужинать. И никаких поцелуев в авто больше у нас не назрело. С моей стороны и не могло назреть, как он ни ерзал.

По отношению к своему новому знакомому я вдруг стала холодна, как лед, а когда он однажды дотронулся до меня своими сильными длинными пальцами — даже вздрогнула. Нет, я вовсе не пай-девочка, могу и сама для придания речи сочности запулить ненормативной лексикой — но я терпеть не могу хамелеонов. Со мной он, значит, ластится, как котик; на подчиненного орет, как разгневанный буйвол, а с начальством или с крутыми, наверно, скулит, как поджавшая хвост собака?..

Может, я слишком требовательна и несправедлива, но мы расстались просто друзьями (и даже обменялись телефончиками), но ни отвечать на звонки моего нового знакомого, ни встречаться с ним мне больше не хотелось…

…А потом начались будни. Я по-прежнему проживала у милой старушки на Лиговке. И оказалось, что в Питере — как, наверно, в любой точке на земле — жизнь далеко не столь безоблачна, как кажется в первый день, когда утреннее солнце ломится в окна.

Я наведалась в порт. Меня манили синие просторы. У пирса стоял белоснежный паром. В криках чаек мне чудилось: «Плыви! Плыви!..» Но когда я, с третьего захода, добилась аудиенции в кадрах, мне предложили место буфетчицы на сухогрузе, уходящем в Арктику. И преподнесли сие как величайшее одолжение, за которое я должна расплатиться — желательно натурой, не выходя из начальственного кабинета.

Я уже планировала совершить инкогнито налет на столицу — за дипломом и трудовой книжкой — и снизить уровень своих притязаний до дилера в плавучем казино — как однажды на выходе из порта все-таки столкнулась нос к носу с ним…

— Ты… — только и произнес Георгий.

Я подтвердила:

— Да, это я.

— Как ты здесь?

— Вот хочу попроситься юнгой на твою яхту.

— Яхту?! — поразился он.

— Ты что, не строишь больше яхт?

— Нет.

— Что же ты делаешь в порту?

— Собираюсь в Барселону. Представителем «Роскомфлота».

Он нетерпеливо глянул на часы.

— Что, летишь на всех парусах? — спросила я.

— Признаться, да. На послезавтра куплен билет, а жене до сих пор еще визу не дали.

— Ты давно женат?

— Года четыре. А ты?

— А я только собираюсь, — соврала я.

— За кого?

— За одного яхтсмена.

Врать — так по-крупному!

— Я его знаю? — нервно спросил он.

— Нет, — сказала я.

Он сразу успокоился. И кажется, даже, сволочь, искренне порадовался.

— Поздравляю. На свадьбу пригласишь?

— Мы лучше вместе с ним придем к тебе в Барселону на своей яхте.

— О, давай! Жена будет очень рада. И старший сын — тоже. Они скучают без яхт.

— А ты — скучаешь?

В вопросе был двойной смысл. Я имела в виду: скучаешь — по мне. А он услышал: скучаешь — без яхт.

— Я?.. Я, признаться, нет. Наверно, в молодости парусами объелся. Ну, ты извини, мне пора бежать. Еще куча дел осталась.

И Георгий, не оглядываясь, умчался куда-то мимо пакгаузов.

«Вот и все, — сказала я себе. — А я-то, идиотка, думала, что прошлое можно вернуть…»

Выходит, то, ради чего (если положить руку на сердце) я приехала в Питер, не случилось. И что мне здесь теперь делать, на продуваемых всеми ветрами — морскими ветрами! — проспектах?

Ветер с моря выбивал из глаз слезы.

…Но я уже не могла просто вернуться в Белокаменную, и явиться к Денису и на работу, и заявить всем: «Здравствуйте, это я. Я не умирала, я воскресла!» Я не хотела старой жизни!

• Предыдущая
• 43/47
• Следующая