Обман и чудачества под видом науки - Гарднер Мартин - Страница 11

к огням исподних городов —

созвездий новых рой готов

и новая рутина,

тур к звёздам Лебединым,

каникулы у края

той Веги, что мерцает.

„Рассказывал мне батя:

бывало, не достать нам

луны всего-лишь, а сейчас

блага́ дедов все не про нас“.

„Как мирно жили мы под твердью,

а нынче чёрт-те что, поверьте,

везут с небесной стороны:

помаду, мыло да штаны“».

Где-то высоко Форт обозначил Сверх-Саргассово море, в пределах которого остров Генезистрин. С него выпадают на землю различные предметы, в том числе живые.

У Форта коллекция тысяч сообщений о таинственных дождях из червей, рыб, птичьих трупиков, кирпичей, искусственных камней, железных изделий, лягушек (почему, удивляется, ни единого дождя из головастиков?) и барвинков. Просто хлам попал в Сверх-Саргассово море с земли или других планет недавно или эоны назад.

Есть некоторые достоверные истории о дождях красного цвета. Зануды говорят, словно к дождевой воде примешивается красная пыль. Но Форт объясняет куда лучше:

«Реки крови, пронизывающие белковые моря, или яйцеобразная композиция, по отношению к которой эта земля является локальным центром развития.

В Генезистрине есть разносящие кровь суперартерии: восходы и закаты солнца создают их.

Иногда они озаряют небо вспышками северного сияния: суперэмбрионные резервуары, излучающие жизненные формы…

Или вся наша солнечная система есть живое существо: кровяные дожди на этой земле — это его внутренние кровоизлияния…

Или огромные живые существа в небе — такие же, как огромные живые существа в океанах…

Или какая-то одна особая вещь, особое время — особое место. Вещь размером с Бруклинский мост. Оно живо во внешнем пространстве — и что-то размером с Центральный парк убивает его… Оно капает»

Столь колоритных теорий Чарльз Форт предлагает с тысячу, и до конца книги у нас будет возможность отослать ко многим. Но уже сейчас надо определиться, что с ними делать. Юродствовал Форт или действительно свихнулся? «Гаргантюанская остро́та» в его книгах или искреннее откровение?

Тиффани Тэйр должна бы знать. В её предисловии к изданию всех книг Форта единым томом (1941) она отвечает предельно ясно:

«Позвольте мне как близкому другу этого человека в течение многих лет, заверить вас, что ни во что подобное он не верил… Чарльз Форт не был чудаком ни в каком смысле. Он на волос не верил ни в одну из его удивительных „гипотез“ — что любой здравомыслящий взрослый человек может видеть из самого текста. Он выдвигал свои тезисы шутки ради, как Иегова, должно быть, создал утконоса и, возможно, человека».

«Чарльз Форт в каждую клавишу своей пишущей машинки упаковал хорошую порцию веселого смеха. Он смеялся, когда писал, читал, думал; он хохотал во все горло над своей темой, гоготал над претензиями. О тех, кто принимал её всерьез, хихикал над их ошибками, подвывал от смеха над их несообразностями, посмеивался над своими читателями, тихо ржал над письмами своих корреспондентов, улыбался своему безумию, вовлекшему его в это дело, скалил зубы над рецензиями на его книги и проезжался на мой счёт, узнав, что я действительно организую Фортовское общество».

«Чарльз Форт обладал самым великолепным чувством юмора, которое всегда делает жизнь переносимой для мыслящего человека. Никогда не забывайте об этом, читая его. Если забудете, он надует вас. Иногда он может заставить вас прыгать на одной ноге, как сумасшедшего, но если вы рассердитесь, вспомните, что делает он это намеренно, и что именно тогда, когда вы уже кипите от гнева, он высунет свою голову и покажет вам нос».

Казалось бы, не верит человек в свои фантазии, но зачем-то 26 лет тратит на «урочную мелочь», а “London Daily Mail” посвящаяет чуть не полжизни. Разгадку следует искать в душевной болезни.

Форт был гегельянцем. В конце концов бытие не то, что мы наблюдаем, однако всё пребывает в единстве. Сплошь «основополагающий монизм» вселенной, «всеохватывающие связи» всех вещей:

«Я думаю, все мы такие насекомые и мыши, являясь только различными выражениями всесодержащего сыра».

Форт был нерелигиозным гилозоистом. Ничего страшного, если наделённую психикой материю именовать богом.

«Не он ли, не оно ли семафорит кометой или шепчет землетрясениями?»

Это единственная объективная реальность. Только для нас вещь — мышь или жук, в себе же она лишь полуистинный отблеск, призрак реальности. Вокруг одни «пунктирные контуры вещей». Прилагательные: «реальное»-«нереальное», «возможный»-«невозможный», «благо»-«зло», «материальное»-«духовное», «объяснимый»-«необъяснимый» Форту не надоедают. Поскольку вещи континуально переходят одна в другую, то нет никакой границы между истиной и вымыслом. Если учёные признают красноту, но отрицают желтизну, то стоит ли верить в оранжевый цвет? Да и во всём, что допускает наука, есть ошибки. Аналогично всё, что наука «проклинает», не обязательно лишено некоторой истинности.

Непрерывность вещей довела Форта до злорадного скептицизма. Как античных релятивистов: всё одинаково истинно, точнее, одинаково ложно.

«Серп в созвездии Льва сверкает громадным вопросительным знаком на небесах… Бог знает ответ ко всему».

«Ни во что не верю. Десятой дорогой обхожу надгробный гранит науки, под которым прах великих учителей. Быть может, именно поэтому мой дом открыт для живых чудачеств. Христы с Эйнштейнами пусть целуют мой замо́к — чёрный ход распахиваю только барвинкам и лягушкам с неба».

От Форта возможны заявления в духе: не верю всему, что я написал; однако важнее подчеркнуть, насколько Форт не верит всему, что он прочитал. Как ни «очевидна отпотолочность моей книги», она претендует на такой же потолок, с которого взяты Математические начала Ньютона и «Происхождение видов» Дарвина, доказательства теорем и летописные источники.

Форт подвергает сомнению всё — кроме собственных спекуляций. Стоит лукавому фортёнышу выставить учителя не таким уж врагом науки — разве что врагом учёных фанатиков абсолютности знания — как можно настаивать на здравой резонности фортовщины. Не в любой ли теории можно усомниться? Новые данные разве не каждому научному «факту» угрожают? Исследовать и отмахиваться от таких сомнений одновременно нельзя. Но не меньшая истина, что по убедительности научные теории одна другой рознь. Ведь это же элементарно, а Форт (притворяется, что) этого не замечает — ложь и болезнь фортистики заключается в такой слепоте. Как только Нерегулярные бейкер-стритчики заигрываются в историчность Шерлока Холмса, от безобидной забавы не остаётся ничего хорошего. Как только из Фортовского гнезда разлетается диффамация науки, низводимой до уровня авторской космопатопсихологии, здоровый юмор скептиков вырождается в невежественную насмешку.

Доказывается, будто непрерывность вещей совместима с тем, что их разделяет пропасть. Так, некоторые существа трудно отнести к растительной или животной жизни, однако между фиалкой и бегемотом разница очевидна. «Никто не станет слать букет гиппопотамов в знак внимания». Видимо, Форт так и не задумался, что разница между правдоподобными и несусветными теориями аналогична.

На этом положении “Wild Talents” стоит задержаться как на несущей конструкции книги. Если ложь от истины не отличишь, как науку — от псевдонауки, героями Форта может стать хоть Дарвин, хоть Ньютон. Форт не против. Для нас разница есть. Да, многие мыслители затесались на ничейной земле между краснотой и желтизной, достоинством и ничтожеством, здравомыслием и безумием. Но глядя на крайности, на цветок и на зверя, мы видим всю цену великовщины и общей теории относительности. Не сомневаемся, что и на Эйнштейна бывает проруха, что и Великовский имеет шанс (незначительный) оказаться правым, однако крайности континуума вопиющи — делить людей на учёных и лжеучёных имеем все права.