Девочка на шаре. Рассказы - Драгунский Виктор Юзефович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/28
• Следующая

А дальше всё пошло как по маслу. Мальчик в чёрном встал и сказал бородатому:

— Меня вызывают. Я приеду через несколько минут.

И ушёл со сцены. И встал на другой стороне. И тут мальчишка с бородой пошёл на цыпочках к его столу и стал там рыться и всё время оглядываться. Потом он злорадно рассмеялся, схватил какую-то папку и побежал к задней стене, на которой было наклеено картонное окно. Тут выбежал другой мальчик и стал в него целиться из пистолета. Я сразу схватил доску да как трахну по стулу изо всех сил. А на стуле сидела какая-то неизвестная кошка. Она закричала диким голосом, потому что я попал ей по хвосту. Выстрела не получилось, зато кошка поскакала на сцену. А мальчик в чёрном костюме бросился на бородатого и стал душить. Кошка носилась между ними. Пока мальчики боролись, у бородатого отвалилась борода. Кошка подумала, что это мышь, схватила её и, слава богу, убежала. А мальчик, как только увидел, что он остался без бороды, так сразу лёг на пол — как будто умер. Зрители смеялись как сумасшедшие. Тут на сцену прибежали остальные ребята из четвёртого класса, кто с портфелем, кто с веником, они все стали спрашивать:

— Кто стрелял? Что за выстрелы?

А никто не стрелял. Просто кошка подвернулась и всему помешала.

Но мальчик в чёрном костюме сказал:

— Это я убил шпиона Гадюкина!

И тут рыженькая девочка закрыла занавес. И псе, кто был в зале, хлопали так сильно, что у меня заболела голова. Я быстренько спустился в раздевалку, оделся и побежал домой.

А когда я бежал, мне всё время что-то мешало. Я остановился, полез в карман и вынул оттуда… велосипедный звонок!

Этим летом папе нужно было съездить по делу в город Ясногорск, и в день отъезда он сказал:

— Возьму-ка я Дениску с собой!

Я сразу посмотрел на маму. Но мама молчала. Тогда папа сказал:

— Ну что ж, пристегни его к своей юбке. Пусть он ходит за тобой пристёгнутый, до самой свадьбы!

Тут у мамы глаза сразу стали зелёные, как крыжовник. Она сказала:

— Делайте что хотите! Хоть в Антарктиду!

И вышла из комнаты.

И в этот же вечер мы с папой сели в поезд и поехали. В нашем вагоне было много разного народу: старушки и солдаты, и просто молодые парни, и проводники, и маленькая девчонка, и даже полная корзинка кур. И было очень весело и шумно, и мы открыли консервы, и пили чай из стаканов в подстаканниках, и ели колбасу большущими кусками. А потом один парень снял пиджак и остался в майке, — у него были белые руки и круглые мускулы, прямо как шары. Он достал с третьей полки гармошку, и заиграл, и спел грустную песню про комсомольца, как он упал на траву, возле ног у коня, и закрыл свои карие очи, и красная капля крови стекала на зелёную траву.

Я подошёл к окошку и стоял и смотрел, как мелькают в темноте огоньки, и всё думал про этого комсомольца, что я бы тоже вместе с ним поскакал на разведку и его, может быть, тогда не убили бы. А потом папа подошёл ко мне, и мы с ним вдвоём помолчали, и папа сказал:

— Не скучай. Мы послезавтра вернёмся, и ты расскажешь маме, как было интересно.

Он отошёл и стал стелить постель, а потом подозвал меня и спросил:

— Ты где ляжешь? К стенке?

Но я сказал:

— Лучше ты ложись к стенке. А я с краю.

Он спросил:

— Почему?

Я ему прошептал:

— Потому что я, может быть, ночью встану. Ведь я два стакана чаю выпил, как ты не понимаешь!

Тут все засмеялись, а папа лёг к стенке, на бок, и я лёг с краю, тоже на бок, и колёса застучали: трата-та-тра-тата…

И вдруг я проснулся оттого, что я наполовину висел в воздухе и одной рукой держался за столик, чтоб не упасть. Видно, папа во сне очень разметался и совсем меня вытеснил с полки. Я хотел устроиться поудобней, но в это время сон с меня соскочил, и я присел на краешек постели и стал разглядывать всё вокруг себя.

В вагоне уже было светло и отовсюду свисали разные ноги и руки. Ноги были в разноцветных носках или просто босиком, и была одна маленькая девчонская нога, похожая на коричневую чурочку.

Наш поезд ехал очень медленно, и колёса тарахтели за окном, и я увидел, что зелёные ветки касаются наших окоп, и получалось, что мы едем, как по лесному коридору, и мне захотелось посмотреть, как оно так выходит, и я побежал босиком в тамбур. Там дверь была открыта настежь, и я ухватился за перильца и осторожно свесил ноги.

Сидеть было холодно, потому что я был в одних трусиках, и железный пол меня прямо захолодил, но потом он согрелся, и я сидел, подсунув руки под мышки, и зелёные листья цепляли меня за колени, и сквозь них светили и прыгали солнечные зайчики, и ветер был слабый, еле-еле дул, а поезд шёл медленно-медленно, он поднимался в гору, колёса тарахтели, и я потихоньку к ним подладился и сочинил песню:

Вот мчится поезд — красота!

Стучат колёса — тра-та-та!

И случайно я посмотрел направо и увидел конец нашего поезда, он был полукруглый, как хвост. Я тогда посмотрел налево и увидел наш паровоз, он вовсю карабкался вверх, как какой-нибудь жук. И я догадался, что здесь поворот.

А рядом с поездом была тропочка, совсем узкая, и я увидел, что впереди по этой тропочке идёт человек. Издалека мне показалось, что он совсем маленький, но поезд всё-таки шёл побыстрее его, и я постепенно увидел, что он большой, и на нём голубая рубашка, и что он в тяжёлых сапогах. По этим сапогам было видно, что он уже устал идти. Он держал что-то в руках. Когда поезд его догнал, этот дядька вдруг спустился со своей тропочки и побежал рядом с поездом, сапоги его хрупали по камешкам, и камешки разлетались из-под тяжёлых сапог в разные стороны. И тут я поравнялся с ним, и он протянул мне решето, затянутое полотенцем, и всё бежал рядом со мной, и лицо у него было красное и мокрое. Он крикнул:

— Держи решето, малый! — и ловко сунул мне его на колени.

Я вцепился в это решето, а дядька ухватился за перильца, подтянулся, вскочил на подножку и сел рядом со мной. Он вытер лицо рубашкой и сказал:

— Еле взлез… Будь оно проклято!

Я сказал:

— Нате ваше решето.

Но он не взял. Он сказал:

— Тебя как звать?

Я ответил:

— Денис.

Он кивнул головой и сказал:

— А моего — Серёжка.

Я спросил:

— Он в каком классе?

Дядька сказал:

— Во вторым.

— Надо говорить: во втором, — сказал я.

Тут он сердито засмеялся и стал стаскивать полотенце с решета. Под полотенцем лежали серебристые листья, н оттуда пошёл такой запах, что я чуть не сошёл с ума. А дядька стал аккуратно снимать эти листья один за одним, и я увидел, что это — полное решето малины. И, хотя она была очень красная, она была ещё и серебристая, седая, что ли; п каждая ягодка лежала отдельно, как будто твёрдая. Я смотрел на малину во все глаза.

— Это её холодком прикрыло, ишь притуманилась, — сказал дядька. — Ешь давай!

И я взял ягоду и съел, и потом ещё одну и тоже съел и придавил языком, и стал так есть но одной, и просто таял от удовольствия, а дядька сидел и смотрел на меня, и лицо у него было такое, как будто я болен и ему жалко меня. Он сказал:

— Ты не по одной. Ты пригоршней.

И отвернулся. Наверно, чтоб я не стеснялся. По я его нисколько не стеснялся, я добрых не стесняюсь, я стал сразу есть пригоршней и решил, что пусть я лопну, но всё равно я эту малину съем всю. Никогда ещё не было так вкусно у меня во рту и так хорошо на душе. Но потом я вспомнил про Серёжку и спросил у дядьки:

— А Серёжка ваш уже ел?

— Как же не ел, — сказал он, — было и он ел.

Я сказал:

— Почему же было? А, например, сегодня он уже ел?

Дядька снял сапог и вытряхнул оттуда мелкий камешек.

— Вот ногу мозолит, терзает, скажи ты! А вроде такая малость.

Он помолчал и сказал:

— И душу вот такая малость может в кровь истерзать. Серёжка, браток, теперь в городе живёт, уехал он от меня.

• Предыдущая
• 27/28
• Следующая