Смерть белой мыши - Костин Сергей - Страница 58

— У нее есть сын, ты говорил? Можно предположить, что они с ним как-то договорились.

— Не смеши меня. Ее сын — буддист. Отринул себя от этого мира и живет в каком-то монастыре, в Индии или в Непале, никто не знает где.

— Хм, у меня есть другая версия, — не сдавался мой друг. — Они подготовили акт о реституции, но, пока была жива теперешняя хозяйка дома, одинокая преклонных лет женщина, добропорядочная благоприобретательница, не хотели давать ему ход. Ну, чтобы не было лишнего шума, судебных разбирательств, всей этой долгой канители…

— Не знаю, — усомнился я. — Вон в Латвии Вию Артмане, самую знаменитую их актрису, в одночасье вышвырнули из квартиры, которую она добропорядочно получила от государства. Ни у кого мизинец не дрогнул.

— Но там старый хозяин, наверное, не был нацистским преступником. И не было скандала на весь мир. Я, по крайней мере, про Вию Артмане не слышал.

— Ну, раз даже вы не слышали! — пошутил я.

А что, в самом деле так могло быть. В любом случае, если это серьезные люди, они вряд ли пошли бы на убийство из чувства досады. Но не исключено, что кто-то из серьезных людей просто бросил мимоходом человеку рангом пониже, которому это дело было поручено: «Не понимаю, неужели нельзя разобраться с этой женщиной?» Так решают проблемы сильные мира сего. Если что-то пойдет не так, они никаких преступных приказаний не отдавали, им и в голову не приходило, что их можно было так понять, а если дело получит огласку, то исполнители могут и ответить по всей строгости закона. Я поделился этими соображениями со своим другом.

— Все равно несоразмерно, — не позволил мне успокоиться Кудинов. — Они могли преподнести своему кумиру подарок попроще, ради которого не приходится убивать.

— Здесь как раз все может обстоять очень просто. Тому упырю тоже достаточно было мимоходом бросить фразу типа: «Я готов оказать вашей организации самую серьезную финансовую помощь. Мне-то самому, старому человеку, ничего не надо. Разве что походить босиком по лужайке моего детства…».

— Это довод, — согласился Лешка.

Теперь, когда он удовлетворенно замолк, можно было заняться тем, что не исчезало с периферии моего сознания. Я раскрыл рюкзачок. Меня не интересовали ни промокшая газета из четырех полос, ни ворох яркого глянцевого спама. Одно письмо было без марки, только с почтовым штемпелем и с отпечатанным типографским способом названием организации. Я даже не стал вчитываться — какое-нибудь требование из налоговой инспекции. А вот второй конверт…

— Вы просили пересылать свою почту по этому адресу? — невинно спросил Лешка. Это он так пошутил.

Я посмотрел на него.

— Именно так.

Второе письмо было адресовано мне. Имя получателя написано совершенно ясно: Nikita Nobory. Никита — это же я так Анне представился в первый день. Она, правда, по имени ко мне никогда не обращалась, все «вы» да «вы» — понимала, что это очередной псевдоним. А вот о фамилии, естественно, речи никогда не было. Поэтому Анна подумала, возможно, не без некоторого ехидства, о Nobody как о господине Никто. Но чтобы такое явно значимое и распространенное слово не вызвало подозрений на почте, она написала его, как его иногда произносят. А дальше C/o — Care of — и свое имя и адрес. Не знаю, распространено ли это обычное для западных стран обозначение в Эстонии, но факт остается фактом — письмо дошло.

Лешка, пока я крутил в руках письмо, то и дело посматривал на меня.

— Сколько ей, ты говорил, лет было? — не выдержал он.

— Семьдесят, может быть, больше, — кратко ответил я и разорвал конверт.

«Я знала, знала, несносный вы человек, что вы доберетесь и до моего почтового ящика, — писала Анна по-английски ровным, аккуратным, легко читаемым почерком человека, у которого в голове все выстроено четко и скрывать которому нечего. — Тем лучше. Не могла же я оставить вам письмо на стойке в гостинице».

Теплая волна разлилась у меня по груди. Лешка снова с недоуменным любопытством взглянул на меня.

«Я еще раз обдумала всю ситуацию, — читал я. — Вы, как всегда, правы. Мне нет смысла сидеть на месте и ждать, пока они сделают свое дело и я смогу вернуться домой. Я написала им о сыне хозяина — пусть отрабатывают свои зарплаты. Но вы же такой упертый — вам непременно надо до всего докопаться самому. А это — время, и я не хочу злоупотреблять вашим временем. Была бы я под рукой, вы бы шли дальше и дальше. А так меня нет — и вам придется возвращаться к нормальной жизни».

Кудинов прямо голову себе откручивает: то на дорогу смотрит, то на меня. Ничего не понимает — а он любит понимать.

«При всем при этом мне было весело — я закисла в своем качестве пенсионерки. Надеюсь, что и вам не было скучно. Ваша Анна».

И постскриптум: «Если вдруг будет желание, я пару дней поживу в Хельсинки в отеле, название которого похоже на то, где мы встретились. Не ошибетесь».

Я читал, а отмечал только то, что касалось наших отношений. «Вы, как всегда, правы». А ведь она все время только со мной спорила. «Они» подчеркнуто. Это про полицейских. Я сначала подумал, что это она меня уязвить хочет: мол, полиция-то разберется с тем, что мне не по плечу. Но и «им» подчеркнуто, а дальше про меня совсем без издевки. И это «Ваша» в конце. И предложение выпить в баре через пролив. Пару дней она дала мне, чтобы добраться до этого письма — так что тупицей и неумехой она меня не считает. Не считала.

— Прощения просит? — спросил Лешка. Я же ему как другу рассказал и про свои переживания в связи с Анной.

Я покачал головой.

— Хотя…

— Данные противоречивые, — констатировал Кудинов.

Мне не хотелось ничего объяснять — все ведь обернулось совсем не так, как думалось Анне.

Еще я позвонил Ольге. Она же ждала меня на ужин, хотя его точно придется отложить на неопределенный срок. Я сказал, что мне нужно будет улететь вместе с человеком, с которым я встречался. Что, в общем-то, было правдой. Я даже не понял, была ли Ольга этим огорчена или почувствовала облегчение. Как-то странно она отреагировала. Я не успел над этим задуматься, как она сказала:

— Я тут подумала… Я, наверное, лучше скажу тебе, как есть.

— Хорошо, давай.

— Я хочу ребенка.

О как!

— Я не знаю, встречу ли я еще мужчину, который станет для меня всем. Но я не могу больше жить одна. Мне нужен кто-то, кого я буду любить.

Я молчал.

— Ты здесь? — спросила Ольга.

— Я слушаю тебя, слушаю.

— Ты понимаешь, о чем я? Конечно, понимаешь. Я не смогу бросить работу, мне придется найти няньку. Но каждый день я буду просыпаться и буду засыпать с существом, которого я люблю и которое будет меня любить.

Лешка снова внимательно посмотрел на меня. Чувствует, что какой-то серьезный разговор, и опять удивляется, как за такое короткое время у меня такой разговор мог с кем-то возникнуть.

— Я сейчас так свободно с тобой говорю, потому что знаю, что ты не появишься вечером и, может быть, я вообще никогда тебя больше не увижу. Мне такого человека как раз и хотелось найти — не могу же я попросить сделать мне ребенка своего менеджера по импорту.

Ольга тихонько засмеялась.

— Хотя в качестве племенного жеребца он на две головы выше меня, — догадался я.

— Не обижайся. Только про голову говорить не приходится, там у него пусто. А это ведь тоже важно…

— Это ты не обижайся на «жеребца».

Кудинов, и не подумавший делать вид, что ничего не слышит, развел свободной от руля рукой и со смесью удивления и восхищения прищелкнул языком. Он иногда так делает — еще и с завистью. Он-то считает, что живет рутинной жизнью, в которой уже нет места никаким эмоциям. Иногда он еще прибавляет: «Когда ты все успеваешь!» Сейчас не прибавил.

— Ты думаешь, что появишься зимой? — спросила Ольга.

Зачем мне продолжать вранье?

— Не уверен.

— Ну, в общем, будет честнее, если ты будешь все знать. Захочешь — позвонишь, не захочешь — я, по крайней мере, тебя не обманула.

— Нет, — подтвердил я. Должен же я тоже что-то сказать.