Похищение из провинциального музея - Стрелкова Ирина Ивановна - Страница 4

• Предыдущая
• 4/21
• Следующая

Фомин пожал плечами.

— Бывает…

— А я убежден, что за этим скрывается какая-то тайна. — У Киселева отчаянно заблестели глаза. — Моделью художнику послужила девушка со странным характером. В старых газетах я вычитал, что некий критик — тогда он был корифей, а теперь его имя ничего не значит, — так вот этот критик на выставке застыл перед «Девушкой в турецкой шали» и изрек, что именно такой ему представлялась Настасья Филипповна… героиня романа Достоевского «Идиот».

Насчет Достоевского Володя добавил после некоторой паузы, как бы усомнившись, знает ли Фомин, кто такая Настасья Филипповна. Фомин обиделся:

— Как-нибудь без тебя знаем Достоевского.

— Вот и отлично! — не моргнув, продолжал Володя. — Сможешь себе представить нынешнюю ситуацию. Полгода назад заявилась в наши Палестины кинозвезда Элла Гребешкова…

— Гребешкова? — перебил Фомин. — Разве она к нам приезжала?

— Представь себе — да! Но не для встреч со зрителями. Гребешкова получила роль Настасьи Филипповны в многосерийном телефильме. Великий режиссер потребовал, чтобы она немедленно командировалась в Путятин, и никакой халтуры… Найди зал Пушкова, сядь перед портретом девушки в турецкой шали и сиди перед ним до тех пор, пока полностью не постигнешь натуру Настасьи Филипповны. Чуешь, как дело повернулось?

— И что, она долго сидела перед портретом? — заинтересовался Фомин.

— Как же… Иной раз по часу. А потом бежала в наш универмаг. Оказывается, в провинции можно достать кое-какие дефицитные шмутки. В общем, она с пользой провела тут целую неделю. А мы с Ольгой Порфирьевной сделали соответствующие выводы.

— Какие же? — На Фомина раздражающе действовала манера Киселя умничать по любому поводу.

— «Э-э-э», сказали мы с Ольгой Порфирьевной. — Киселев несколько раз с удовольствием проблеял «э-э-э». — Великий режиссер не зря заинтересовался Пушковым. У киношников особый нюх на новые имена.

— Почему новые? — Фомин чувствовал, что терпение его уже на пределе.

— Видишь ли, Фома, в известном смысле Пушков сейчас новое имя. — Володя заговорил с особенной, взлелеянной вескостью. — В общем-то, довольно типичная история, распространенный вариант загробной славы. Не так давно подобный случай произошел с одним молодым драматургом. Он погиб в автомобильной катастрофе, и сразу же оказалось, что он оставил человечеству семь гениальных пьес. Но ведь не за месяц до гибели он их — все семь! — написал. Наверное, лет десять трудился, носил свои пьесы в театры и получал всюду отказ. Почему же при жизни не признавали, а после смерти буря восторгов? Не потому ли, что кто-то умело зажимал талантливого конкурента? Пока он был жив! Ну, а покойник уже никому не мешает. Я готов спорить, что именно те, кто авторитетно отвергал одну за другой все семь пьес, сейчас громче всех кричат о даровании безвременно ушедшего писателя.

— Ну ты даешь! — Фомин усмехнулся. — Слушая тебя, можно подумать, что ты свой человек в театре. Ты сколько раз там был за всю свою жизнь?

Володя вскочил с кресла и снова сел.

— Допустим, меньше десяти раз. И то в областном. Но что это доказывает? Я мог разгадать механику этого преступления — да, преступления! — проверенным дедуктивным методом; ищи того, кому это выгодно.

— Ладно, ладно, не возникай, — заметил Фомин, уверенный, что на этот раз взял верх над Киселем. — Давай дальше про Пушкова. Только не размазывай. Мне ведь надо опросить других работников музея.

— Я буду предельно краток. Когда Пушков привез в Путятин свои полотна, веришь ли — их не хотели брать. И помещения, мол, нет, и негде взять средства, чтобы содержать картинную галерею частного характера. Тогда Ольга Порфирьевна — ей на том свете зачтется! — взяла всю ответственность на себя, хотя наш музей всего лишь краеведческий. Пушков оставил ей свои картины и вернулся в Москву, а через полгода умер от кровоизлияния в мозг. В газетах даже некролога приличного не дали, только сообщение в черной рамочке. Но вот проходит несколько лет, и Пушковым начинают интересоваться. Словно он при жизни был этому помехой. Там статья промелькнет, тут репродукция. За этими первыми камешками — лавина. Нашего Пушкова ставят рядом с Рерихом. И ведь не зря! Он на самом деле рядом. Русский Ренессанс конца девятнадцатого — начала двадцатого века. Пушков, как и Рерих, обратился к традициям древнерусского искусства. Молодые художники называют себя учениками Пушкова… За рубежом тоже начинают шевелиться. На аукционах всплывают полотна, увезенные когда-то из России. Цена на Пушкова так и скачет вверх. Возьми это обстоятельство себе на заметку и запроси по своей линии, сколько долларов могла бы стоить сейчас «Девушка в турецкой шали».

— Ты серьезно? — спросил Фомин, хотя уже понимал, что глупым розыгрышем тут и не пахнет.

— Вполне, — отозвался Володя. — Пушкова украли. И сделали это весьма компетентные люди.

— Так какого же черта! — Фомин стукнул кулаком по столу. — Какого черта вы не позаботились об охране этих картин! Знали, какие у вас тут доллары, и оставались при этой вашей тете Дене.

— Мы запрашивали, сколько раз, — печально оправдывался Киселев. — Но ты же сам только что говорил — музей провинциальный, краеведческий, возможности копеечные. Да что там охрана! Я краски покупаю на свою зарплату. Я ведь хоть и зам по чину, а до сих пор самолично оформляю стенды, пишу таблички, вплоть до «Гасите свет»!

— Н-да-а… — посочувствовал Фомин. — У вас тут, конечно, и ставки мизерные. У тебя, к примеру, сколько «рэ»?

Володя назвал свои «рэ».

— Не разживешься. У тебя ведь мать и сестра. Кстати, как они?

— Мама умерла, сестра в этом году кончает десятый класс. Собирается подавать в Строгановское. Самостоятельная особа. Несмотря на мои запреты, познакомилась с примитивистами!

— С какими примитивистами? — не сразу понял Фомин.

— Да это я их так называю, хотя у них за плечами высшее художественное образование. Трое ребят делают тут халтуру. Они втолковали Таньке, что талант талантом, но нужна еще и подготовка — годик работы с квалифицированным преподавателем. В Путятине такого не найдешь, надо ехать в столицу, а там берут за урок пять рублей… Не по карману нам с Танькой художественное образование.

— Они сами не набивались в преподаватели?

— Для них пятерка не заработок. Примитивисты сейчас в моде, особенно у торгового начальства.

— Ну, а вообще, какое они произвели на тебя впечатление?

— Работящие ребята, вкалывают в новом кафе от зари до зари.

— Твоему начальству они почему-то не понравились.

Володя вздернул тощими плечами:

— Ольга Порфирьевна человек старых вкусов. А с художниками — не только с этими — у нас свои счеты. В музее со времен Кубрина хранятся альбомы с образцами русских и французских ситцев. Эти альбомы с недавних пор стали чаще спрашивать, в моде стиль «ретро». Смотрим — тут листок выдран, там листок. А вроде бы брали приличные люди, художники-дизайнеры. Вырвут узорчик и выдадут где-нибудь на текстильной фабрике за свой творческий поиск. А как уличишь, если образец исчез? Мы теперь альбомы на руки не выдаем. Садись в кабинете директора и листай, а Ольга Порфирьевна сидит и глаз не сводит.

— У тебя с ней хорошие отношения?

Киселев тонко улыбнулся:

— Я бы сказал, разнообразные отношения.

— А что бы ты сказал о вдове художника Пушкова… — Фомин заглянул в блокнот, — о Вере Брониславовне?

На этот раз Киселев не спешил с ответом.

— Умна, — начал он. — Очень энергична, обладает несомненной деловой хваткой, умело включилась в посмертную славу своего мужа. При этом любит жаловаться на свою непрактичность. В Москве легенды ходят о ее простоте.

— Ты ее не очень-то любишь, — заметил Фомин.

— Возможно. А она, кажется, не очень-то любит модель, с которой написан портрет в турецкой шали.

— С Ольгой Порфирьевной у вдовы хорошие отношения?

— Они держатся как задушевные подруги, но на самом деле она Ольгу Порфирьевну терпеть не может. Это общество ее старит. Еще вопросы есть?

• Предыдущая
• 4/21
• Следующая