Пыль Снов (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 65

Они попытались не обратить внимания на стук сапог. Кто-то шел к столу. Бадан Грук бросил кости, получив шесть из шести основных.

— Видели? Ну как!? — Бадан улыбался широко, но откровенно неискренне. — Глядите же на кости!

Но они смотрели на него, потому что шулеры всегда себя выдают — начинают дергаться, потеть, подскакивать на стуле.

— Смотрите! — снова показал он пальцем, но слова прозвучали умоляюще. Он поднял руки: — Пальцы чистые, подружки…

— В первый раз за всю жизнь, — сказал человек, вставший около стола.

На лице Бадана Грука нарисовалась сначала полнейшая невинность, а затем и намек на обиду. — Несправедливо, сэр. Вы видели мой бросок — да и пальцы мои видели. Чистые как сама чистота. Ни смолы, ни дегтя, ни воска. Солдат не может быть грязным и вонючим — это плохо для морали.

— Уверены?

Смола повернулась на стуле: — Чем можем служить, лейтенант Прыщ?

Глаза мужчины удивленно блеснули: — Вы меня не узнали, сержант Смола. Я капитан…

— Добряка нам уже показали, сэр.

— Мне казалось, я приказал вам срезать волосы.

— Мы срезали, — сказала Целуй-Сюда, — а они снова отросли. Это свойство дальхонезцев, наследственное. Извращение. Такое слово, Смола? Извращение к коротким прическам. Мы волосы обрезаем, а они желают отрасти и выглядеть как раньше. Случается ночами.

— Можете утешаться, — сказал Прыщ, — думая, что я не капитан Добряк. Что я не тот человек, на которого вам указали. Но вы уверены, что вам указали на кого следует? Да и того кто указал, знаете? Это мог быть лейтенант Прыщ. Он известен дурными шутками. Просто-таки печально знаменит. Он мог решить поиздеваться над вами. Это у него в крови. Наследственное.

— Тогда, — спросила Смола, — на кого же нам указали?

— Да на кого угодно.

— Разве лейтенант Прыщ — женщина?

— Нет, конечно. Но…

— Это была женщина, которая нам Добряка показывала.

— Ага, но она могла указывать на лейтенанта Прыща, если вы спрашивали старшего по званию. Ну что же, раз все выяснилось, я должен проверить, выполнили ли вы приказ о восстановлении веса.

Целуй-Сюда и Смола одновременно повернулись, внимательно глядя на него.

Мужчина засверкал улыбкой.

— Сэр, — начала Смола, — как вы намерены выяснять?

Улыбка сменилась выражением полнейшего потрясения: — Вообразили, что ваш капитан — грязный старый развратник? Искренне надеюсь, что нет! Что же, вы придете в мою контору на девятый ночной звон. Разденетесь до белья в наружной комнате. Потом постучитесь и, услышав мой голос, немедленно войдете. Я понят, солдаты?

— Так точно, сэр! — сказала Смола.

— Тогда до скорого.

Офицер отошел.

— И долго, — сказала Целуй-Сюда, дождавшись, когда он покинет казарму, — мы будем так забавляться?

— Еще только начали, — улыбнулась Смола, собирая кости. — Бадан, раз уж тебя выперли из игры за явное жульничанье, окажи мне мелкую услугу. Ну не такую уж мелкую… я хочу, чтобы ты сходил в город и привел парочку самых жирных и страшных шлюх, каких сможешь найти.

— Не нравится мне, куда всё заходит, — буркнул Бадан.

— Послушай сам себя. Стареешь…

— Что она сказала?

Сендалат Друкорлат поморщилась: — Она удивилась, что мы так долго ждали.

Вифал хмыкнул: — Женщины…

— Да уж. — Сендалат остановилась на пороге, сверкнув глазами на трех нахтов, притулившихся около подоконника. Они обвили друг дружку черными мускулистыми руками, образовав кучку конечностей и тел, над которой торчали три разномастные головы. Бегающие глазки подозрительно щурились. — С ними что?

— Думаю, они пойдут с нами, — сказал Вифал. — Вот только они не знают, разумеется, куда мы идем.

— Привяжи их. Запри. Сделай что-нибудь. Пусть останутся здесь. Муженек, они смехотворны.

— Они мне не домашние зверьки.

Анди скрестила руки на груди: — Неужели? Тогда почему они все время трутся у твоих ног?

— Честно? Не знаю.

— Кому они принадлежат?

Он долго смотрел на нахтов, но ни одно существо не пожелало встретиться с ним глазами. Они выглядели жалко.

— Вифал…

— Да, да. Думаю, это зверьки Маэла.

— Маэла?!

— Да. Я ему молился. И они появились. На острове. Или они появились до того, как я начал молиться? Не помню. Но они увезли меня с острова, и это заслуга Маэла.

— Так отошли их к нему!

— Вряд ли молитва на такое способна, Сенд.

— Благослови нас Мать, — вздохнула она, выходя из комнаты. — Собирай вещички. Отправляемся в полночь.

— В полночь? Темно будет, Сенд!

Она взглянула на него так же, как глядела на Шлёп, Хруста и Писка.

«Темно. Да уж, сказанул».

Хуже всего было уловить блеск сочувствия в бусинках глаз нахтов. Они следили за ним, словно плакальщики на похоронах.

«Ну, человек учится ловить сочувствие от кого угодно».

— Если это новый садок, — шепнул Гриб, — лучше будет держаться старых.

Синн промолчала, как молчала весь слишком долгий день странствий по ужасному миру.

Во все стороны простиралась выметенная ветрами пустыня. Прямая как копье дорога рассекала ее надвое. Тут и там они могли заметить прямоугольные россыпи камней, когда — то бывшие жилищами, остатки кирпичных сараев или садовых оград. Но здесь ничего не растет. Совсем ничего. Воздух кислый, воняет горящей смолой — что неудивительно, ведь на горизонте поднимаются столбы черного дыма.

На дороге, сложенной из кусков битого камня и какого-то стекла, им попадаются сцены разорения. Сожженные остовы карет и телег, обугленная одежда, куски мебели. Почерневшие трупы — руки и ноги скорчены словно обгорелые корни, рты раскрыты, пустые глазницы взирают в бездонное небо. Повсюду искореженные куски металла непонятного происхождения.

В горле у Гриба першило. Утренний холод быстро сменился удушающей жарой. Растирая глаза и едва волоча ноги, он тащился за Синн, пока тень ее не растянулась, не стала резко обрисованной. Грибу казалось, что он видит женщину, которой станет эта девушка. Он ощущал, что в нем нарастает страх — и ее молчание только способствует этому.

— Ты теперь и со мной немая? — спросил он наконец.

Она мельком глянула на него через плечо.

Скоро снова станет холодно. Он потерял слишком много жидкости, чтобы пережить очередную ледяную ночь. — Нужно разбить стоянку, Синн. Сделай огонь…

Она грубо засмеялась, так и не обернувшись. — Огонь, — сказала она. — Да. Огонь. Скажи, Гриб, во что ты веришь?

— А?

— Некоторые вещи реальнее прочих. Для всех. И для каждого есть своя вещь. Что самое реальное для тебя?

— Нам не выжить в этом месте — вот самое реальное, Синн. Нужна вода. Еда. Убежище.

Он видел, как она кивает. — Вот что говорит нам этот садок, Гриб. Именно. Ты веришь в выживание. Дальше твоя мысль не заходит, так? Что, если я скажу: так было прежде почти со всеми? До городов, до того как люди изобрели способы разбогатеть?

— Разбогатеть? О чем ты вообще?

— Прежде чем некоторые люди не изобрели иные верования. И сделали иные вещи более реальными, нежели всё остальное. Они решили, что за это можно даже убивать. Порабощать людей. Держать их в дикости и бедности. — Она метнула ему взгляд. — Знаешь, что у меня был учитель — таноанец? Странник Духа?

— Ничего про них не знаю. Жрецы из Семи Городов?

— Он сказал однажды, что непривязанная душа может утонуть в мудрости.

— Как это?

— Мудрость растет, отбрасывая верования, пока не перерезает последнюю привязь — и ты вдруг взлетаешь. Но, поскольку глаза твои широко раскрыты, ты видишь, что в этом мире нельзя летать. Можно только тонуть. Вот почему самые злобные религии стараются удержать паству в невежестве. Знание — яд. Мудрость бездонна. Невежество же держит тебя на отмели. Каждый таноанец совершает последнее странствие духа. Он разрезает последнюю привязь и душа не может вернуться. Когда такое происходит, остальные таноанцы скорбят, зная, что странник утонул.