Полуночный Прилив (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 70

Брюс некоторое время рассматривал собеседника, затем коротко кивнул: — Я принимаю приглашение Трайбана Гнола. Через один звон?

— Подойдет. Давайте от всей души понадеемся, что это не станет знаком обострения долгой вражды между Канцлером и Цедой.

Брюс удивился: — Между ними вражда? Даже не слышал. То есть, я имею в виду… я думал, это обычное столкновение мнений. — Поразмыслив, он добавил: — Разделяю ваши тревоги, Консорт.

— Финед, вам не приходило в голову, что долгий мир приучает к упорной борьбе?

— Нет, ведь это же нелепость. Противоположность мира — война, именно она — высшее выражение борьбы. По вашему мнению, жизнь — это колебания между борьбой мирной и борьбой военной?

— Ну, смысл в этом есть, — сказал Турадал Бризед. — Мы существуем в состоянии вечного напряжения. Как внутри себя, так и в отношениях с внешним миром. — Он пожал плечами: — Мы можем твердить о жажде равновесия, но наши души пылают страстью к раздорам.

— Если ваша душа пылает страстью, — отвечал Брюс, — то вы хорошо это скрываете.

— Никто из нас не лишен такого таланта, финед.

Брюс склонил голову набок: — Не имею желания оправдывать борьбу. Кажется, я все еще не согласен с вашими идеями. А теперь вынужден откланяться, Консорт.

По пути к своим покоям Брюс размышлял над словами Бризеда. Похоже, в них могло таиться предостережение; но, кроме банального указания, что всё вокруг не такое, каким кажется — а во дворце это всякому очевидный факт — он ничего не мог извлечь из слишком тонких намеков Консорта.

Напряжение есть свойство разума — так это понимал Брюс. Природа и воспитание определяют угол воззрения и оттенки, в которых человеку видится мир. Может быть, на самом примитивном уровне борьба за жизнь и вызывает некое напряжение, но оно не сравнимо со стрессами, порожденными умом. Мириады штормов — желания, эмоции, заботы и страхи, бесконечный диалог со смертью.

Брюс давно понял, что же привлекает его в воинских искусствах. Весь мир военных дел, от дуэлей до сражений, упрощает жизнь, делает диалог со смертью прямым и однозначным. Опасности, достижения и компромиссы определяются длиной стального летерийского клинка. Самодисциплина становится способом контроля личной судьбы, и это уменьшает тревожность — следствие напряжения. Особенно когда фехтовальщик уясняет, что смерть любит ставить на слепой случай и человеку приходится лишь смиряться с возможными последствиями схватки, какими бы мрачными они ни были. Простые мысли, которые можно гнать от себя в минуты безделья — но не в миг столкновения с врагом, когда сверкают вынутые из ножен мечи.

Законы природы налагают на нас известные ограничения; Брюс был доволен, что в его жизни всегда есть нечто предсказуемое, и строил на нем свои ожидания.

Жизнь Турадала Бризеда была гораздо менее определенной. Главное его качество — внешняя привлекательность, и никакие средства не смогут уничтожить угрозу течения лет, способного ослабить физическое совершенство. Конечно, есть алхимики и волшебники, они смогут что-то противопоставить надвигающейся дряхлости; однако темный прилив нелегко обратить вспять, он подчиняется лишь своим собственным законам, которых никому не отменить. Что еще хуже, позиция Бризеда зависит от капризов окружающих. Пусть он профессионал высшей пробы, но каждая партнерша — потенциально — является бездонным колодцем диких эмоций, способных захватить Бризеда в плен. Разумеется, есть правила внешнего приличия — он же Консорт, в конце концов. У королевы есть законный супруг. Консорт не наделен никакими правами: его дети не унаследуют имени и политического влияния — на самом деле королева должна заботиться о том, чтобы детей не было, и до сих пор она с этим справляется.

Но Брюс слышал, что Джаналь отдала Турадалу Бризеду сердце. Трайбан Гнол, согласно древним законам, не имеет права связывать себя с любой женщиной и любым мужчиной; но, как кажется, его сердце тоже отдано ей. Положение, способное разорвать старый союз между королевой и канцлером. Если так, то Бризед становится невольной «точкой опоры» нового конфликта. Неудивительно, что его снедает напряжение.

Но каковы его личные амбиции? Отдал ли он свое сердце, и если да, то кому?

Брюс вошел в свои комнаты. Освободился от перевязи и доспехов, затем стащил пропитанную потом одежду. Натерся ароматным маслом, которое сразу же счистил деревянным гребешком. Облачившись в новую одежду, он начал надевать форменные латы. Заменил тяжелый учебный меч на клинок более узкий и длинный. Быстрый взгляд на убранство скромной комнаты позволил заметить, что пояс с ножами на полке у кровати сдвинут — у него побывал еще один шпион. Не то чтобы он был небрежен и положил ножи на неправильное место — скорее это был шпион, шпионивший за другим шпионом, и намеренной ошибкой он позволял заметить, что комнату обыскивали, тщательно и осторожно, до него самого.

Брюс передвинул пояс на прежнее место и вышел.

— Войдите.

Брюс перешагнул порог и замер, пытаясь рассмотреть волшебника в беспорядочно забитой вещами комнате.

— Сюда, Поборник Короля.

Проследив, откуда раздается голос, он наконец нашел Цеду под потолком. Повисший в кожаных ремнях лицом к полу Куру Кан надел на голову странный металлический шлем с многочисленными линзами, укрепленными в металлических оправах перед лицом. На полу лежала старинная, пожелтевшая карта.

— У меня мало времени, Цеда. Канцлер повелел, чтобы я как можно скорее встретился с ним. Что вы делаете?

— Это важно, юноша?

— Чтобы я знал? Думаю, нет. Просто любопытно.

— Нет. Я о приказе Канцлера.

— Не уверен. Мне кажется, что меня все больше рассматривают как ключевого игрока в игре, которая мне непонятна. Король редко спрашивает моего совета в государственных делах, за что я благодарен, ибо не желаю о подобных вещах даже размышлять. Я не имею возможности влиять на решения Его Величества, и не желаю на них влиять.

— С помощью этого устройства, — заявил Куру Кан, — я доказал, что мир круглый.

— Правда? Разве колонисты Первой Империи не доказали это уже давно? Они же обогнули земной шар.

— Ах, это было доказательство практическое. Я хотел доказать то же самое посредством гипотез и теорий.

— Чтобы проверить точность метода?

— О нет. Скажем так, точность уже доказана. Нет, дружок, я хотел доказать истинность практических доказательств. Можно ли доверять свидетельствам очевидцев? Если математическая очевидность поддерживает практические наблюдения, мы кое-чего достигли.

Брюс огляделся. — Где ваши помощники?

— Я послал их к королевскому изготовителю линз за новыми линзами.

— Когда?

— Кажется, утром. Да, сразу после завтрака.

— Так вы висите тут весь день?

— Да, и вращаюсь туда и сюда против своей воли. Дружок, есть силы, незримые силы, что толкают нас в каждый миг существования. Силы, которые, как я думаю, вступают в конфликт.

— Конфликт? Какой?

— Почва под нашими ногами обладает неодолимой силой, это заметно по приливу крови к лицу, легкости в затылке, незримым рукам, что хотят притянуть меня вниз — я уже пережил весьма необычные галлюцинации. Но есть и противоположная, более слабая сила, желающая меня притянуть — иной мир, что странствует по небу вокруг этого…

— Луна?

— Молодой человек, на самом деле есть не менее четырех лун, но все остальные не только отдалены, но постоянно заслонены и не отражают свет солнца. Причины их тусклости не вполне понятны; я полагаю, что тут играет некую роль величина нашего мира. С другой стороны, они могут быть не отдаленными, а весьма близкими, однако слишком малыми. Относительно.

Брюс изучал карту на полу. — Это оригинал? Какие перспективы открылись вам с новыми линзами?

— Важный вопрос? Возможно, но не прямым образом. Карта была у меня в руках, но потом выпала. Тем не менее я был вознагражден озарением. Континенты некогда были соединены. Какие же силы разорвали их, можно спросить? Кто передал приглашение Канцлера?