Полуночный Прилив (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 39

— Что это, Удинаас? — спросила Уруфь. Встала и подтянула его поближе.

— Я упал… — задохнулся словами летериец.

— Пачкаешь кровью ран нашу пищу? Ты сошел с ума?

— Госпожа! — вскрикнул другой раб, выступая из тени. — Я видел его сегодня утром — этих ран не было, клянусь!

— Это сражавшийся с вайвелом! — завопил другой, отпрянув во внезапном ужасе.

— Удинаас одержим! — закричал третий раб.

— Молчать! — Уруфь положила ладонь на лоб Удинааса, сильно толкнув его. Он застонал от боли. Вокруг раба заклубилась магия. Он судорожно задрожал и осел к ногам Уруфи.

— В нем ничего нет, — сказала она, отстранив дрожащую руку.

Заговорила Майен. — Пернатая Ведьма, позаботься о рабе Уруфи.

Рабыня рванулась вперед. Другой раб помог ей вытащить бесчувственное тело из комнаты.

— Не вижу оскорбления в поступке раба, — продолжила Майен. — Раны действительно сочились, но он замотал их тряпками. — Она протянула руку, подняла тарелку, показывая кусок льна, который использовал Удинаас.

Уруфь что-то буркнула и медленно села. — Тем не менее он должен был сказать мне. За небрежение следует наказать.

— Вы только что изнасиловали его разум, — ответила Майен. — Недостаточно?

Молчание.

«Возьмите нас Дочери, предстоящий год будет интересным». Еще год, как требует традиция, и Фир с Майен смогут поселиться в собственном доме.

Уруфь поглядела на девушку и, к удивлению Тралла, кивнула. — Хорошо, Майен. Ты сегодня гостья, и я удовлетворю твои желания.

Все еще стоявший Рулад медленно сел.

Томад сказал: — Рулад, я не знаю о планах восстановить старые обычаи жертвоприношений. Ханнан Мосаг бережет жизни воинов, даже не омытых кровью. Не могу вообразить, как ты придумал себе такую судьбину. Может быть, предстоящее странствие предоставит тебе возможность омыть себя кровью в битве и гордо встать рядом с братьями. Молюсь об этом.

Это пожелание славы было очевидной попыткой примирения, и Рулад показал нехарактерную мудрость, простым кивком приняв ее.

Даже без Удинааса и Ведьмы рабов для обслуживания последней части ужина хватило.

Тралл никак не мог понять, что представляет из себя Майен, нареченная Фира.

Шлепок по щеке. Он открыл глаза.

Увидел над собой лицо Пернатой Ведьмы. Лицо, полное ярости. — Проклятый дурак!

Удинаас моргал, стараясь оглядеться. Они оказались в его нише. За развешенными тряпками слышались голоса и звон посуды.

Удинаас улыбнулся. Ведьма скривилась: — Она…

— Знаю, — бросил он. — И ничего не нашла.

Ее прекрасные глаза распахнулись. — Так это правда?

— Должно быть.

— Лжешь, Удинаас. Вайвел скрылся. Как-то и где-то, скрылся от Уруфи.

— Почему ты так уверена?

Она резко отодвинулась. — Неважно…

— У тебя были сны?

Она вздрогнула и отвернулась: — Ты сын Должника. Для меня ты никто.

— А ты для меня все, Пернатая Ведьма.

— Не будь идиотом, Удинаас! Мне легче выйти замуж за крысу! А теперь тихо. Я думаю.

Он осторожно сел, и лица их снова сблизились. — Не надо. Я верю тебе, и объясню, почему. Она действительно заглянула в меня, но вайвел ушел. Все оказалось бы иначе, осмотри Уруфь мою тень.

Она заморгала, внезапно все поняв. — Не может быть. Ты летериец. Призраки служат Эдур…

— Призраки склоняют колени, потому что им приходится. Они такие же рабы, как и мы, Пернатая Ведьма. Я нашел союзника…

— Для чего, Удинаас?

Он снова улыбнулся, но теперь это была темная улыбка. — Я кое-что понял, и понял очень хорошо. Долги надо выплатить. Полностью.

Башня Таранцеде поднимается над южной оконечностью гавани Трейта. Эта неприглядная постройка, словно уродливая рука, возносит над каменистым островком семь этажей черного базальта. У подножия грохочут волны, сталкиваясь и взметая в воздух клубы водяной пыли. В башне нет ни окон, ни дверей, только на верхнем уровне установлены диски из блестящего обсидиана, высотой с человека и почти такой же ширины.

Вдоль северной границы выстроены девять подобных башен, но лишь Таранцеде стоит над суровым ледяным морем.

Солнце тускло отсвечивало в обсидиане, а гавань уже была проглочена сумраком. За пределами гавани плясал на волне, собирая улов с мелководий, десяток рыбацких лодочек. Рыбаки не обратили особого внимания на три корабля, появившихся с севера. Расправленные паруса несли их к причалам. Вокруг корпусов кружили тучи чаек.

Когда корабли приблизились, от главного пирса отчалил ялик лоцмана.

Три промысловых судна отразились в обсидиановых зеркалах башни, искаженные, странно полосатые, с точками мечущихся чаек.

Весла вдруг бешено забили по волнам, разворачивая ялик.

На такелаже переднего суда появились силуэты. Резкий ветер туго надул паруса, затем они опали, словно корабль выдохнул. Брезент заполоскал по вантам. Смутно — человекоподобные фигуры слетели на палубу, будто черные стяги, и растаяли в наступающих сумерках. Птицы, пронзительно крича, уступали им дорогу.

Сидевший в ялике начал бить тревогу. Колокол звенел неровно, какофонией паники.

Всякий живой и желающий жить дальше моряк уважает голод морских глубин. Древние духи носятся в течениях тьмы далеко от досягаемости света, разрывают ил, вороша покрытую бесконечными слоями равнодушного молчания историю мира. Их силы невероятны, их алчность неутолима. В их объятия попадает все, ушедшее от пронизанных светом поверхностных вод.

Всякий мореход понимает, что морская гладь эфемерна — причудливые наброски на вечно — изменчивой слюде. Жизни людей что искры, так легко гасимые демонами, всегда готовыми подняться из пропасти, погреть звериные шкуры и положить конец миру.

Умиротворение напрасно, молитвы о легком плавании не будут услышаны, мольбы о спасении — проигнорированы. Кровь на носу корабля, плевок по ветру, дельфины по правому борту… Причесывайся левой рукой, утирай рот правой. Тряпички, привязанные к якорной цепи. Не вытягивай ее против солнца! Десятки примет, не подвергаемых сомнению и хранимых традицией — знаки защиты от гневливого моря.

Никто не пытался призывать непонятных духов, скрывающихся вдали от солнца, на дне раздавленных весом воды впадин. Их же не свяжешь. С ними не договоришься. Их сердца стучат в такт циклам луны, их голоса — ревущий шторм, их крылья простираются от горизонта к горизонту, они шествуют всесокрушающими столбами водяных смерчей.

Скованный дух несся на холодных течениях к гавани Трейта, и три мертвых корабля были плавниками на его спине. Последние лучи заходящего солнца пронзали его, как копья, слабое давление позволило твари вырасти, тяжело врезавшись в теплые воды гавани. Рыбы и моллюски отмелей заплясали на волнах, показывая раздавленные створки и выбитые потроха, подарив чайкам и крабам нежданный пир.